Мистика и Сталин: загадки судьбы Михаила Булгакова . Телефонный разговор И. Сталина с М. Булгаковым Опорная схема переписка булгакова со сталиным

Булгаков и Сталин

ШТУДИИ

Игорь ЗОЛОТУССКИЙ

Булгаков и Сталин

Заочные отношения между Булгаковым и Сталиным завязываются в конце двадцатых годов. Этому предшествует обыск на квартире автора «Белой гвардии». В 1926 году к нему являются сотрудники ОГПУ и, перерыв всё в доме, уносят с собой рукопись повести «Собачье сердце» и дневник Булгакова.

Позже – после неоднократных просьб вернуть отобранное – повесть и дневник будут возвращены, но травма от прямого соприкосновения с властью останется.

В феврале 1928 года Сталин в письме Ф.Кону назовёт пьесу Булгакова «Бег» “антисоветским явлением”. Тут же будут сняты со сцены все его пьесы и запрещена к изданию его проза.

Разразится, как скажет сам Булгаков, “катастрофа”.

В июле того же года он посылает письмо Сталину, где просит ходатайствовать перед правительством СССР об “изгнании” его за пределы страны. Аргументация: “не будучи в силах более существовать, затравленный, зная, что ни печататься, ни ставиться в пределах СССР мне нельзя, доведённый до нервного расстройства”.

Сталин ему не отвечает.

В марте 1930 года Булгаков обращается к правительству. Он говорит о невозможности жизни в стране, где его не печатают, не ставят и даже отказывают в устройстве на работу. “Прошу приказать мне, – заканчивает он, – в срочном порядке покинуть пределы СССР”.

Надо сказать, что Булгаков играет с властью в открытую. Он не притворяется писателем, сочувствующим коммунистам. Он не хочет признать себя даже “попутчиком”, как тогда называли литераторов-непролетариев, готовых сотрудничать с режимом.

Ему советуют сочинить “коммунистическую пьесу”, советуют смириться и покориться – он этого совета не слушается. Проклятье интеллигентности (которая есть прежде всего внутренняя независимость) мешает ему совершить этот, как он выражается, “политический курбет”.

В письме приводится список разносов его произведений в печати. Газеты и журналы утверждают, что созданное Булгаковым “в СССР не может существовать”. “И я заявляю, – комментирует он эти строки, – что пресса СССР совершенно права”.

В его письмах “наверх” нет ни малейшего намёка на готовность оправдаться за свою неуступчивость. Он признает:
а) что не может создать ничего “коммунистического”, б) что сатира потому и сатира, что автор не приемлет изображаемого, в) что представить себя “перед правительством в выгодном свете” он не намерен.

18 апреля 1930 года в квартире Булгакова раздаётся звонок. Звонят из секретариата Сталина. Трубку берёт сам вождь. И тут же прицельно бьёт по совести: “Вы хотите уехать?” Затем извиняющеся-лицемерно спрашивает: “Что, мы вам очень надоели?”

Булгаков отвечает (и это его убеждение), что русский писатель должен жить в России.

Булгаков говорит, что он хотел бы работать в Художественном театре, но его не берут. “А вы подайте заявление туда, – отвечает Сталин. – Мне кажется, что они согласятся”.

И – финал диалога по телефону. Сталин: “Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами”. Булгаков: “Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить”. Сталин: “Да, нужно найти время и встретиться, обязательно”.

Диктатор забрасывает Булгакову мысль, что с ним, диктатором, можно вести цивилизованный диалог, что он, наконец, в состоянии понять творца.

Ложная мысль. Ложное внушение. Но Булгаков до конца своих дней будет искать встречи со Сталиным. Это станет наваждением его жизни.

Сталин, по существу, устраивает его на работу во МХАТ. Булгаков – ассистент режиссёра, его не печатают, но он пишет – в том числе роман о дьяволе. И при этом постоянно возвращается к разговору со Сталиным, в котором, как ему кажется, он не сказал того, что нужно было сказать. Но Сталин больше не звонит, и в начале 1931 года Булгаков набрасывает новое письмо. “Мне хочется, – обращается он к Сталину, – просить вас стать моим первым читателем”.

Как известно, после 1826 года “первым читателем” (и цензором) Пушкина стал Николай Первый. Булгаков предлагает Сталину повторить эту схему отношений поэта с царём. Сталин не соглашается и на эту – почётную для него – роль. Пьесы Булгакова, если и ставятся, после двух-трёх представлений снимаются с репертуара. 30 мая 1931 года он вновь пишет Сталину: “С конца 1930 года я хвораю тяжёлой формой нейростении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен.

На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он всё равно не похож на пуделя.

Со мной и поступили, как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе.

Злобы я не имею, но я очень устал. Ведь и зверь может устать.

Зверь заявил, что он более не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает. Это, скажем прямо, малодушие.

Нет такого писателя, чтоб он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий.

А если настоящий замолчал – погибнет”.

Письмо это открывается цитатой из Гоголя: “...для службы моей отчизне я должен буду воспитаться где-то вдали от неё”. “<...> заканчивая письмо, – добавляет Булгаков, – хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское моё мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам... Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти”.

Видимо, по звонку сверху разрешаются к постановке инсценированные Булгаковым «Мёртвые души» и возобновляется на сцене МХАТа пьеса «Дни Турбиных».

Не получая ответа лично от Сталина, и прежде всего ответа на просьбу о встрече, Булгаков сосредоточивается на мысли об отъезде из СССР.

В 1933 году он сжигает часть романа о дьяволе (будущий «Мастер и Маргарита»), а в 1934-м разыгрывается спектакль с иностранными паспортами. Булгакова и его жену просят явиться в иностранный отдел горисполкома и заполнить нужные бумаги. Счастливые Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна спешат в Моссовет. Перебрасываясь весёлыми репликами, они заполняют анкеты. Чиновник, перед которым на столе лежат их паспорта, говорит, что рабочий день закончился и он ждёт их завтра. Назавтра история повторяется: всё будет готово через день. Когда они приходят через день, им обещают: завтра вы получите паспорта. Но минует завтра и ещё завтра, и чиновник, как заведённый, произносит одно и то же слово: завтра, завтра, завтра.

Булгаков, который при известии, что их выпускают, восклицал: “Значит, я не узник! Значит, увижу свет!”, понимает, что это очередная игра кошки с мышью. Продержав его несколько дней в состоянии неведения, власти присылают официальный отказ. “М.А., – пишет Елена Сергеевна, – чувствует себя ужасно – страх смерти, одиночества”.

Паспорта получают выезжающие за границу артисты МХАТа, получает писатель Пильняк с женой. Перед Булгаковым опускают шлагбаум. “Я арестант, – шепчет он по ночам, – меня искусственно ослепили”.

Едва поднявшись, он вновь беспокоит, теперь уже личного его тирана, письмом. Он рассказывает историю с паспортами и просит о заступничестве.

Никто и не думает ему отвечать.

Летом 1934 года открывается первый съезд советских писателей. Булгакова на нём не видно. Ему звонит драматург Афиногенов: “Михаил Афанасьевич, почему на съезде не бываете?” Булгаков: “Я толпы боюсь”.

А в стране начинаются аресты и расправы. Как жил Булгаков в эти годы? Что думал? Что перенёс? “Мы совершенно одиноки, – записывает в дневнике Елена Сергеевна, – положение наше страшно”. Булгаков обречённо говорит: “Я никогда не увижу Европы”. Он боится ходить по улицам. И вновь начинаются “мучительные поиски выхода”, и вновь всплывает уже нелепая, кажется, надежда: “письмо наверх”.

Один из друзей семьи, человек, искренне любящий Булгакова, советует ему: “Пишите агитационную пьесу... Довольно. Вы ведь государство в государстве. Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один вы остались. Это глупо”.

Но волк не может стать пуделем. Только если пудель этот – не Мефистофель или не герой нового романа Булгакова Воланд, призванный в Москву тридцатых годов для того, чтоб рассчитаться с советскою нечистью.

1938 год. Булгаков в очередном письме к Сталину заступается за драматурга Н.Эрдмана. Сам покалеченный, “приконченный”, он просит за своего коллегу, который три года провёл в ссылке в Сибири и не может вернуться в Москву.

Потенциальный “первый читатель” Булгакова молчит. Правда, автору письма делают послабление: предоставляют место либреттиста в Большом театре. Здесь весной 1939 года на спектакле «Иван Сусанин» Булгаков видит Сталина в царской ложе.

Он к тому времени уже задумывает «Батум» – пьесу о молодом Иосифе Джугашвили. Отчаявшись что-либо поставить на сцене из того, что ему дорого, Булгаков делает этот шаг навстречу Сталину как попытку всё же вызвать его на разговор.

Попытка проваливается.

Вначале все театры горят желанием поставить пьесу о Сталине. МХАТ готов заключить договор, звонят из Воронежа, Ленинграда, Ростова. 1939 год – год шестидесятилетия вождя, и все хотят “отметиться”, да ещё чем – пьесой Булгакова!

Телефон в его квартире не смолкает.

В августе группа режиссёров и актёров, участвующих в постановке «Батума», отправляется в Грузию, чтоб ознакомиться с местами, где происходит действие пьесы. Выезжают туда же и Булгаков с женой.

На станции Серпухов в вагоне появляется женщина-почтальон и, войдя в купе Булгаковых, спрашивает: “Кто здесь Бухгалтер?” Так из-за неразборчивости на телеграфном бланке произносит она фамилию Булгакова. Тот читает: “Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву”.

Сталин наносит ему последний удар. “Люся, – скажет Булгаков жене, – он подписал мне смертный приговор”.

Что стало причиной запрещения пьесы? Никаких прямых свидетельств на этот счёт нет. Кроме фразы Сталина, сказанной Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко: пьеса хорошая, но ставить не стоит. Не испытывал ли он сладострастия, сначала заставив Булгакова написать о нём (то есть покориться), а потом не приняв этой “сдачи” в расчёт?

В Туле Булгаковы садятся в машину и возвращаются в Москву. Нанятый ими «ЗИС» мчится с огромной скоростью. “Навстречу чему мы мчимся? – спрашивает Булгаков. – Может быть, навстречу смерти?”

Через три часа они входят в свою квартиру. Булгаков просит задёрнуть шторы. Свет его раздражает. Он говорит: “Здесь пахнет покойником”.

Тишина мёртвая. Телефон не звонит.

Раздражение от света – симптом быстро развивающейся болезни. Булгаков начинает слепнуть. Шок, пережитый им в Серпухове, есть начало его конца.

В октябре он пишет завещание. 1940 год встречает не с бокалом вина, а с мензуркой микстуры в руке. 17 января в открытую форточку на их кухне влетает синичка. Плохая примета.

Группа актёров МХАТа пишет письмо “наверх” с просьбой разрешить больному выехать на лечение в Италию. Только крутой поворот судьбы, утверждают они, поворот к радости, способен спасти его.

Булгаков, чтоб забыться, учит итальянский.

Накануне смерти его посещает генеральный секретарь Союза писателей А.Фадеев. Булгаков, когда тот уходит, говорит жене: “Больше его ко мне не пускай”.

Сам он уже в чёрных очках. Ничего не видит. Не встаёт.

В тот же день в его квартире раздаётся звонок. Звонят из секретариата Сталина.

– Что, товарищ Булгаков умер?

– Да, умер.

И на другом конце провода кладут трубку.

В 1946 году вдова Булгакова обращается с письмом к Сталину и просит ходатайствовать об издании хоть небольшого сборника прозы мужа. Но если “первый читатель” Пушкина, после смерти поэта взявший на себя заботы о его семье, совершает человеческий поступок, то тот, аудиенции у которого безрезультатно добивался один из лучших писателей XX века, до последнего дня своей жизни не простит Мастеру – чего, спросим мы, таланта, непокорства, благородства? Всего вместе, и потому книги Булгакова начнут своё движение к читателю лишь по отбытии на тот свет “кремлёвского горца”.

Публикация статьи произведена при поддержке компании «Билетторг». Компания «Билетторг» поможет Вам в считанные секунды ознакомиться с репертуарами лучших театров Москвы, купить билеты на концерт или в цирк. Так, например, перейдя по этой ссылке, Вы можете заказать билеты в Ленком (http://www.bilettorg.ru/theatre/31/). Театр Ленком – один из лучших театров Москвы, прославившийся такими известными постановками, как «Юнона и Авось», «Вишневый сад», «Тартюф». На сайте компании «Билетторг» Вы можете узнать всю информацию о актерах и ближайших спектаклях Ленкома.

28 марта 1930 года Михаил Афанасьевич Булгаков направляет письмо в правительство СССР. В своем послании он просит срочно разрешить ему выезд за рубеж в сопровождении супруги либо предоставить возможность трудоустройства во МХАТе. К этому моменту пьесы Булгакова исчезли из репертуара театров, его произведения советская критика разгромила в пух и прах. У семьи не было ни копейки денег. В результате писателю и драматургу предоставили работу. В 1930 году он становится режиссером-ассистентом во МХАТе

Письмо Правительству СССР
Михаила Афанасьевича Булгакова (Москва, Пироговская, 35-а, кв. 6)

Я обращаюсь к Правительству СССР со следующим письмом:

1
После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет.
Сочинить «коммунистическую пьесу» (в кавычках я привожу цитаты), а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов, высказанных мною в литературных произведениях, и уверения в том, что отныне я буду работать, как преданный идее коммунизма писатель-попутчик.
Цель: спастись от гонений, нищеты и неизбежной гибели в финале.
Этого совета я не послушался. Навряд ли мне удалось бы предстать перед Правительством СССР в выгодном свете, написав лживое письмо, представляющее собой неопрятный и к тому же наивный политический курбет. Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет.
Созревшее во мне желание прекратить мои писательские мучения заставляет меня обратиться к Правительству СССР с письмом правдивым.

2
Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных было 3, враждебно-ругательных — 298.
Последние 298 представляют собой зеркальное отражение моей писательской жизни.
Героя моей пьесы «Дни Турбиных» Алексея Турбина печатно в стихах называли «сукиным сыном», а автора пьесы рекомендовали как «одержимого собачьей старостью». Обо мне писали как о «литературном уборщике», подбирающем объедки после того, как «наблевала дюжина гостей».

Писали так:
«…Мишка Булгаков, кум мой, тоже, извините за выражение, писатель, в залежалом мусоре шарит… Что это, спрашиваю, братишечка, мурло у тебя… Я человек деликатный, возьми да и хрястни его тазом по затылку… Обывателю мы без Турбиных, вроде как бюстгалтер собаке без нужды… Нашелся, сукин сын. Нашелся Турбин, чтоб ему ни сборов, ни успеха…» («Жизнь искусства», N44−1927 г.).
Писали «о Булгакове, который чем был, тем и останется, новобуржуазнымотродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы» («Комс. правда», 14/X-1926 г.).

Сообщали, что мне нравится «атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля» (А. Луначарский, «Известия, 8/X-1926 г.) и что от моей пьесы «Дни Турбиных» идет «вонь» (стенограмма совещания при Агитпропе в мае 1927 г.), и так далее, и так далее…
Спешу сообщить, что цитирую я не с тем, чтобы жаловаться на критику или вступать в какую бы то ни было полемику. Моя цель — гораздо серьезнее.
Я не доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым поручен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и с необыкновенной яростью доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.
И я заявляю, что пресса СССР совершенно права.

3
Отправной точкой этого письма для меня послужит мой памфлет «Багровый остров».
Вся критика СССР, без исключений, встретила эту пьесу заявлением, что она «бездарна, беззуба, убога» и что она представляет «пасквиль на революцию».
Единодушие было полное, но нарушено оно было внезапно и совершенно удивительно.
В N 22 «Реперт. Бюл.» (1928 г.) появилась рецензия П. Новицкого, в которой было сообщено, что «Багровый остров» — «интересная и остроумная пародия», в которой «встает зловещая тень Великого Инквизитора, подавляющего художественное творчество, культивирующего рабские подхалимски-нелепые драматургические штампы, стирающего личность актера и писателя», что в «Багровом острове» идет речь о «зловещей мрачной силе, воспитывающей илотов, подхалимов и панегиристов…». Сказано было, что «если такая мрачная сила существует, негодование и злое остроумие прославленного драматурга оправдано».
Позволительно спросить — где истина?
Что же такое, в конце концов, «Багровый остров» — «убогая, бездарная пьеса» или это «остроумный памфлет»?
Истина заключается в рецензии Новицкого. Я не берусь судить, насколько моя пьеса остроумна, но я сознаюсь в том, что в пьесе действительно встает зловещая тень и это тень Главного Репертуарного Комитета. Это он воспитывает илотов, панегиристов и запуганных «услужающих». Это он убивает творческую мысль. Он губит советскую драматургию и погубит ее.
Я не шепотом в углу выражал эти мысли. Я заключил их в драматургический памфлет и поставил этот памфлет на сцене. Советская пресса, заступаясь за Главрепертком, написала, что «Багровый остров» — пасквиль на революцию. Это несерьезный лепет. Пасквиля на революцию в пьесе нет по многим причинам, из которых, за недостатком места, я укажу одну: пасквиль на революцию, вследствие чрезвычайной грандиозности ее, написать невозможно. Памфлет не есть пасквиль, а Главрепертком — не революция.
Но когда германская печать пишет, что «Багровый остров» — это «первый в СССР призыв к свободе печати» («Молодая гвардия» N 1−1929 г.), — она пишет правду. Я в этом сознаюсь. Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, — мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода.

4
Вот одна из черт моего творчества и ее одной совершенно достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР. Но с первой чертой в связи все остальные, выступающие в моих сатирических повестях: черные и мистические краски (я — мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, а самое главное изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Нечего и говорить, что пресса СССР и не подумала серьезно отметить все это, занятая малоубедительными сообщениями о том, что в сатире М. Булгакова «клевета».
Один лишь раз, в начале моей известности, было замечено с оттенком как бы высокомерного удивления:
«М. Булгаков хочет стать сатириком нашей эпохи» («Книгоша», N 6−1925 г.).
Увы, глагол «хотеть» напрасно взят в настоящем времени. Его надлежит перевести в плюсквамперфектум: М. Булгаков стал сатириком как раз в то время, когда никакая настоящая (проникающая в запретные зоны) сатира в СССР абсолютно немыслима.
Не мне выпала честь выразить эту криминальную мысль в печати. Она выражена с совершенной ясностью в статье В. Блюма (N 6 «Лит. газ.»), и смысл этой статьи блестяще и точно укладывается в одну формулу:
всякий сатирик в СССР посягает на советский строй.
Мыслим ли я в СССР?

5
И, наконец, последние мои черты в погубленных пьесах — «Дни Турбиных», «Бег» и в романе «Белая гвардия»: упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране. В частности, изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях «Войны и мира». Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией.
Но такого рода изображения приводят к тому, что автор их в СССР, наравне со своими героями, получает — несмотря на свои великие усилия стать бесстрастно над красными и белыми — аттестат белогвардейца-врага, а получив его, как всякий понимает, может считать себя конченным человеком в СССР.

6
Мой литературный портрет закончен, и он же есть политический портрет. Я не могу сказать, какой глубины криминал можно отыскать в нем, но я прошу об одном: за пределами его не искать ничего. Он исполнен совершенно добросовестно.

7
Ныне я уничтожен.
Уничтожение это было встречено советской общественностью с полной радостью и названо «достижением».
Р. Пикель, отмечая мое уничтожение («Изв.», 15/IX-1929 г.), высказал либеральную мысль:
«Мы не хотим этим сказать, что имя Булгакова вычеркнуто из списка советских драматургов».
И обнадежил зарезанного писателя словами, что «речь идет о его прошлых драматургических произведениях».
Однако жизнь, в лице Главреперткома, доказала, что либерализм Р. Пикеля ни на чем не основан.
18 марта 1930 года я получил из Главреперткома бумагу, лаконически сообщающую, что не прошлая, а новая моя пьеса «Кабала святош» («Мольер») К ПРЕДСТАВЛЕНИЮ НЕ РАЗРЕШЕНА.
Скажу коротко: под двумя строчками казенной бумаги погребены — работа в книгохранилищах, моя фантазия, пьеса, получившая от квалифицированных театральных специалистов бесчисленные отзывы — блестящая пьеса.
Р. Пикель заблуждается. Погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие, и все будущие. И лично я, своими руками бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа «Театр».
Все мои вещи безнадежны.

8
Я прошу Советское Правительство принять во внимание, что я не политический деятель, а литератор, и что всю мою продукцию я отдал советской сцене.
Я прошу обратить внимание на следующие два отзыва обо мне в советской прессе.
Оба они исходят от непримиримых врагов моих произведений и поэтому они очень ценны.
В 1925 году было написано:
«Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета» (Л. Авербах, «Изв.», 20/IX-1925 г.).
А в 1929 году:
«Талант его столь же очевиден, как и социальная реакционность его творчества» (Р. Пикель, «Изв.», 15/IX-1929 г.).
Я прошу принять во внимание, что невозможность писать для меня равносильна погребению заживо.

9
Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.

10
Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу.

11
Если же и то, что я написал, неубедительно, и меня обрекут на пожизненное молчание в СССР, я прошу Советское Правительство дать мне работу по специальности и командировать меня в театр на работу в качестве штатного режиссера.
Я именно и точно и подчеркнуто прошу о категорическом приказе о командировании, потому что все мои попытки найти работу в той единственной области, где я могу быть полезен СССР как исключительно квалифицированный специалист, потерпели полное фиаско. Мое имя сделано настолько одиозным, что предложения работы с моей стороны встретили испуг, несмотря на то, что в Москве громадному количеству актеров и режиссеров, а с ними и директорам театров, отлично известно мое виртуозное знание сцены.
Я предлагаю СССР совершенно честного, без всякой тени вредительства, специалиста режиссера и автора, который берется добросовестно ставить любую пьесу, начиная с шекспировских пьес о вплоть до сегодняшнего дня.
Я прошу о назначении меня лаборантом-режиссером в 1-й Художественный Театр — в лучшую школу, возглавляемую мастерами К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко.
Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя — я прошусь на должность рабочего сцены.
Если же и это невозможно, я прошу Советское Правительство поступить со мной как оно найдет нужным, но как-нибудь поступить, потому что у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, в данный момент, — нищета, улица и гибель.
Москва, 28 марта 1930 года

Нашла этот афоризм на одном из форумов по закупкам…и как нельзя лучше он отражает всю суть работы в контрактной системе. В закупках я уже около 7 лет, но до сих пор возникают ситуации, которые ставят меня в тупик. И сколько бы лет ты не проработала в сфере закупок, ты всегда будешь совершать ошибки и чему-тоЧитать больше проКто с госзаказом связан, тот в цирке не смеется… […]

НОРМИРОВАНИЕ В СФЕРЕ ЗАКУПОК

Сегодня хочу поговорить с Вами о нормировании в сфере закупок. Может кто-то до сих пор не разобрался с ним или совсем недавно в закупках и понятия не имеет что это такое и с чем его едят, то статья будет для Вас полезной. Помню, когда в конце 2015 года пришло время разрабатывать правовые акты в сфереЧитать больше проНОРМИРОВАНИЕ В СФЕРЕ ЗАКУПОК […]

Внесены изменения в Федеральный закон от 05.04.2013 № 44-ФЗ

Федеральными законами от 29.12.2017 № 475-ФЗ, от 31.12.2017 № 503-ФЗ, от 31.12.2017 № 504-ФЗ, от 31.12.2017 № 506-ФЗ внесены изменения в Федеральный закон от 05.04.2013 № 44-ФЗ в части: – порядка осуществления закупок у единственного поставщика (подрядчика, исполнителя) (пункты 8, 43, 53, 54 части 1 статьи 93 Закона № 44-ФЗ); – порядка рассмотрения контрольными органамиЧитать больше проВнесены изменения в Федеральный закон от 05.04.2013 № 44-ФЗ […]

Вопрос: Об установлении неустоек (штрафов, пеней) за нарушение заказчиком обязательств по контракту с единственным поставщиком (подрядчиком, исполнителем).

Ответ: МИНИСТЕРСТВО ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПИСЬМО от 8 февраля 2017 г. N ОГ-Д28-1543 Департамент развития контрактной системы Минэкономразвития России рассмотрел обращения по вопросу о применении положений Федерального закона от 5 апреля 2013 г. N 44-ФЗ “О контрактной системе в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд” (далее – Закон NЧитать больше проВопрос: Об установлении неустоек (штрафов, пеней) за нарушение заказчиком обязательств по контракту с единственным поставщиком (подрядчиком, исполнителем). […]

Вопрос: Об изменении цены контракта, заключенного с единственным поставщиком (подрядчиком, исполнителем) на закупку товара (работы, услуги) на сумму менее 100 тыс. руб.

Ответ: МИНИСТЕРСТВО ФИНАНСОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПИСЬМО от 21 июня 2017 г. N 24-05-08/38833 Министерство финансов Российской Федерации, рассмотрев обращение по вопросу применения положений Федерального закона от 05.04.2013 N 44-ФЗ “О контрактной системе в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд” (далее – Закон о контрактной системе), сообщает следующее. В соответствии сЧитать больше проВопрос: Об изменении цены контракта, заключенного с единственным поставщиком (подрядчиком, исполнителем) на закупку товара (работы, услуги) на сумму менее 100 тыс. руб. […]

2018 ГОД: ОБЗОР ИЗМЕНЕНИЙ В ЗАКУПКАХ ПО ЗАКОНАМ № 44-ФЗ И № 223-ФЗ

Закупки по Закону N 44-ФЗ: ключевые изменения, вступающие в силу с 1 января 2018 года Вступят в силу новые правила о запрете на допуск иностранного ПО Запрет не будет касаться ПО из государств – членов ЕАЭС. Для этого оно должно быть включено в специальный реестр, который появится в дополнение к существующему. Если хотя бы вЧитать больше про2018 ГОД: ОБЗОР ИЗМЕНЕНИЙ В ЗАКУПКАХ ПО ЗАКОНАМ № 44-ФЗ И № 223-ФЗ […]

Планы-графики на 2018 год. Готовимся к новому финансовому году!

В продолжение темы, сегодня мы поговорим о планах-графиках на 2018 год. В предыдущей статье мы с Вами «разместили» план закупок на 2018 год. Теперь будем «формировать и размещать» план-график. Планы-графики содержат перечень закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд на финансовый год и являются основанием для осуществления закупок. Планы-графики формируются заказчиками вЧитать больше проПланы-графики на 2018 год. Готовимся к новому финансовому году! […]

Планы закупок на 2018 год. Готовимся к новому финансовому году!

Новый год совсем уже близко и пора приступать к формированию планов закупок и планов-графиков на 2018 год. Поэтому сегодня я хочу поговорить именно об этом! Может кому-то данная статья окажется полезной! ПЛАН ЗАКУПОК Планы закупок формируются на срок, соответствующий сроку действия закона о бюджете на очередной финансовый год и плановый период. Например, у нас бюджет

В Испании выходит книга известного российского писателя и историка Виталия Шенталинского, в которой опубликованы письма Михаила Булгакова и Евгения Замятина Иосифу Сталину.

"Первое, что поражает в письмах Булгакова и Замятина (очень разных: булгаковские полны сомнений, замятинские более прямолинейны), - что они просят не о помощи, хотя живут в бедности, холоде и нужде, но о прекращении преследований и молчания, на которые их обрекают власти, издательства, товарищи из мира культуры", - цитирует материал El Pais сайт InoPressa.ru .

Благодаря вмешательству Горького Замятин покинет СССР и умрет через пять лет в Париже, Булгаков же останется во внутренней ссылке и будет терпеть запреты, оскорбления, угрозы, манипуляции с его текстами и похищения рукописей, пишет газета. Булгаков тоже просит Сталина разрешить ему с женой покинуть СССР, так как для него "невозможность писать равносильна погребению заживо". В апреле 1930 года Сталин позвонил Булгакову домой, сказав ему устроиться на работу в МХАТ и предложив встретиться. Но эта встреча так никогда и не состоялась, а Булгаков жил между депрессией и умопомешательством из-за контрастного душа, который устраивали ему советские власти по приказу Сталина, пишет газета.

За несколько недель до смерти Булгаков заканчивает свой шедевр и один из величайших романов ХХ века "Мастер и Маргарита", полностью опубликованный в СССР только в 1989 году. Ему не суждено было узнать, какой эффект произвела содержащаяся в "Мастере и Маргарите" аналогия между Сталиным и Сатаной, отмечает корреспондент Хоакин Эстефаниа.

Историк Шенталинский допускает, что некоторые письма Булгакова так никогда и не были отправлены адресату. Он подписывал их псевдонимом "Тарзан" и пытался наладить личные связи со Сталиным, пишет газета. Шенталинский полагает, что это было вызвано смесью наивности, раболепства, мазохизма и восхищения. "Парализующий страх оставил свой отпечаток на жизни многих интеллектуалов до смерти Сталина в марте 1953 года. Эти письма - отражение этого страха и потребности бежать от него", - пишет газета. По мнению издания, исследования Шенталинского и эти письма "помогают понять природу сталинизма и банализации Зла".

Из писем Михаила Булгакова Иосифу Сталину

Телефонный разговор Михаила Булгакова с Иосифом Сталиным, о котором идет речь в статье испанской газеты, состоялся 18 апреля 1930 года. А вызван он был письмом писателя Генеральному секретарю ЦК ВКП(б). Это письмо стало криком души писателя, которому в 1929-30 годах не дали поставить ни одной пьесы и не дали опубликовать ни одной строчки.

В том письме правительству СССР, датированном 28 марта 1930 года, Михаил Булгаков, рассказывая о своем положении, писал: "ныне я уничтожен", "вещи мои безнадежны", "невозможность писать равносильна для меня погребению заживо". Цитируя разгромные отзывы на свои произведения, он защищался:
"Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым получен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и с необыкновенной яростью доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.
И я заявляю, что пресса СССР совершенно права...
Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, мой писательский долг...
И, наконец, последние мои черты в погубленных пьесах "Дни Турбиных", "Бег" и в романе "Белая гвардия": упорное изображение русской интеллигенции, как лучшего слоя в нашей стране… Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией.
Но такого рода изображения приводят к тому, что автор их в СССР, наравне со своими героями, получает - несмотря на свои великие усилия стать бесстрастно над красными и белыми - аттестат белогвардейца, врага, а, получив его, как всякий понимает, может считать себя конченным человеком в СССР...
Я прошу правительство СССР приказать мне в срочном порядке покинуть пределы СССР в сопровождении моей жены Любови Евгеньевны Булгаковой.
Я обращаюсь к гуманности Советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу...".

И вот после такого крика души 18 апреля 1930 года около 19 часов в квартире Михаила Булгакова раздался телефонный звонок. Трубку сняла его супруга Любовь Булгакова (Белозерская). Услышав, что звонок из ЦК, она позвала супруга. Булгаков счел это розыгрышем, поэтому подошел к трубке раздраженный.
Секретарь: Михаил Афанасьевич Булгаков?
Булгаков: Да, да.
Секретарь: Сейчас с Вами товарищ Сталин будет говорить.
Булгаков: Что? Сталин?
...Прошло 2-3 минуты...
Сталин: C Вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков.
Булгаков: Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
Сталин: Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А, может быть, правда - Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?
Булгаков (растерянно и не сразу): ...Я очень много думал в последнее время - может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
Сталин: Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
Булгаков: Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.
Сталин: А Вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.
Булгаков: Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить.
Сталин: Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего.

Встреча Булгакова со Сталиным так и не состоялась. Но 19 апреля 1930 года Булгаков был зачислен ассистентом-режиссером во МХАТ. И еще устроился в ТРАМ (Театр рабочей молодежи). Впрочем, пьесы так и не ставили.

30 мая 1931 года в другом письме Сталину Булгаков писал:
"С конца 1930 года я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен.
Во мне есть замыслы, но физических сил нет, условий, нужных для выполнения работы, нет никаких. Причина болезни моей мне отчетливо известна.
На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал. Ведь и зверь может устать.
Зверь заявил, что он более не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает. Это, скажем прямо, малодушие.
Нет такого писателя, чтоб он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчал - погибнет"...

Правда, Сталин побывал раза два на постановке пьесы Булгакова "Зойкина квартира", отметив: "Хорошая пьеса! Не понимаю, совсем не понимаю, за что ее то разрешают, то запрещают. Хорошая пьеса, ничего дурного не вижу". А в феврале 1932 года Сталин, посмотрев не понравившуюся ему пьесу Афиногенова "Страх", сказал представителям театра: "Вот у вас была хорошая пьеса "Дни Турбиных" - почему она не идет?... Хорошая пьеса, ее нужно ставить, ставьте". Последовало распоряжение восстановить постановку.

Кроме восстановленных "Дней Турбиных" во МХАТе последовала давно ожидаемая постановка его пьесы "Кабала святош", (которую все же вскоре сняли из репертуара). Разрешаются к постановке инсценированные Булгаковым "Мертвые души".

Но все это время Булгаков ищет встречи со Сталиным, в надежде в диалоге объяснить свою позицию и понять позицию его. В одном письме он даже попросил Сталина "стать моим первым читателем". Но больше никаких контактов с вождем нет.

В 1934 году Булгаковых вызывают в горисполком, чтобы заполнить бумаги на выезд из СССР. Булгаков обрадован и считает, что заточение закончилось и "Значит, увижу свет!". Но через несколько дней он получает официальный отказ.

И Булгаков вновь пишет письмо лично Сталину с просьбой о заступничестве.
Ответа нет.

В 1938 году Булгаков в очередном письме к Сталину заступается за поэта и драматурга Николая Робертовича Эрдмана, которому не разрешали вернуться в Москву после ссылки в Сибирь.
Ответа нет.

В 1939 году Булгакову предоставили место либреттиста в Большом театре, там же он работает в качестве переводчика. И как-то раз на спектакле "Иван Сусанин" Булгаков увидел в ложе Сталина. Но Сталин не обратил на него внимания

Знакомые советуют Булгакову: "Пишите агитационную пьесу... Сколько это может продолжаться? Надо сдаваться, все сдались. Один вы остались. Это глупо". И Булгаков пытается сделать шаг навстречу - пишет пьесу "Батум" о молодом Иосифе Джугашвили. Но попытка проваливается.

Когда Булгаков с режиссером и актерами, участвующими в постановке "Батум", отправляются в Грузию, чтобы на месте познакомиться с историческими местами, в поезд доставляют телеграмму, в которой сообщалось, что "надобность в поездке отпала, возвращайтесь в Москву".

Оказывается Сталин во время посещения МХАТа сказал Немировичу-Данченко, что "пьесу "Батум" он считает очень хорошей, но "ставить ее нельзя".

"Люся, - сказал тогда Булгаков жене, - он подписал мне смертный приговор".

В октябре 1939 года отчаявшийся Булгаков написал завещание. Он уже болен. Коллеги и знакомые написали письмо в правительство с просьбой отпустить Булгакова в Италию на лечение.
Ответа нет.

В тот же день в его квартире раздался звонок. Звонили из секретариата Сталина:
Секретарь: Что, товарищ Булгаков умер?
Л.Булгакова: Да, умер.
На том конце провода положили трубку.

Здравствуйте, Иосиф Виссарионович. - Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда - вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?

Автор «Мастера и Маргариты» - одна из самых загадочных фигур в нашей культурной истории. Сегодня Anews хочет поподробнее разобраться в судьбе Михаила Афанасьевича Булгакова. Имела ли место мистика в его жизни? Как писатель боролся с наркозависимостью? И какую роль сыграл в его судьбе Иосиф Сталин?

Наркозависимость и аборт своими руками

Одним из главных «скандальных» аспектов биографии Булгакова является его увлечение наркотическими веществами. Действительно, писатель имел эту вредную привычку, причем приобрел ее довольно рано - в 1913 году, учась на врача, он попробовал кокаин.

Но по-настоящему серьезно на здоровье Булгакова сказалось употребление морфия. Врач по профессии, он приехал на практику в село Никольское Смоленской губернии, и как-то летом 1917 года принял больного дифтерией младенца. Пытаясь спасти ребенка, Булгаков разрезал ему горло и через трубку отсасывал дифтеритные пленки. А потом, чтобы обезопаситься, ввел себе противодифтерийную вакцину. Действие вакцины вызвало зуд и сильные боли - для их облегчения молодой доктор и начал применять инъекции морфина.

От болей удалось избавиться, но платой за это стала зависимость. Также считается, что писатель тяжело переносил жизнь в глуши и принимал наркотики от скуки. В зависимость же Булгаков не верил, утверждая, что врач не может стать наркоманом благодаря своим знаниям.

Спустя нескольких месяцев у писателя начались ломки и приступы безумия, в ходе которых он гонялся с револьвером за женой, требуя принести дозу.

Из-за этого Булгаков начал пытаться избавляться от зависимости, выкуривая папиросы с опиумом и уменьшая дозы. Помогла ему и супруга Татьяна Лаппа, в тайне разбавлявшая морфий дистиллированной водой, постепенно увеличивая ее соотношение к наркотику.

Проблемы мужа обрекли Татьяну на поистине страшные испытания. Писатель Юрий Воробьевский , автор книги «Неизвестный Булгаков», рассказывал:

«Татьяна Николаевна, первая жена Булгакова, вспоминала, как сообщила тогда мужу о беременности. Тот ответил: «В четверг проведу операцию. Я врач и знаю, какие дети бывают у морфинистов». Правда, таких операций ему делать еще не приходилось. Прежде чем натянуть перчатки, он долго листал медицинский справочник. Операция длилась долго. Жена поняла: что-то пошло не так. «Детей у меня теперь никогда не будет», - тупо подумала она».

Детей у Татьяны, сделавшей первый аборт еще в 1913-м, действительно больше не было. Как, впрочем, не появилось их и у Булгакова, который расстался со своей верной спутницей, жившей с ним в легендарной «нехорошей квартире», в 1924 году. Тогда писатель увлекся стильной и раскованной светской львицей Любовью Белозерской, поначалу даже предлагавшей супругам жить втроем, на что Лаппа ответила возмущенным отказом. Белозерская же вышла за писателя замуж, но через 6 лет последовал развод - считается, что яркая женщина не слишком уделяла внимание уюту супруга.

Долгое время полагали, что к началу 20-х годов писателю удалось победить склонность к наркотикам, но в 2015 году группа ученых из Израиля и Италии проанализировала 127 случайно отобранных страниц оригинальной рукописи романа «Мастер и Маргарита». На старой бумаге они обнаружили значительные следы морфина, от 2 до 100 нанограммов на квадратный сантиметр.

На странице с наибольшим количеством морфина находится план повествования, который автор не раз переделывал. Эта находка позволила предположить, что в последние годы жизни писатель вернулся к смертельному пристрастию.

Могильный камень, пожар и призрак Гоголя

В народной памяти фигура Булгакова традиционно окутана мистическим флером. Одна из легенд связана как раз с наркотической зависимостью писателя и включает еще одного выдающегося литератора - Николая Гоголя.

В своем дневнике Булгаков писал, как, мучившись от очередной ломки, вдруг увидел вошедшего в комнату «низенького остроносого человечка с маленькими безумными глазами» - тот склонился над кроватью страдавшего и зло пригрозил ему пальцем.

Считается, что описанным пришельцем был именно Гоголь, и что после его визита наркозависимость начала стремительно сходить на нет.

Естественно, легенды связывают Булгакова и с персонажами «Мастера и Маргариты» - и в частности, с котом Бегемотом.

Согласно одной из историй, у Бегемота существовал реальный прототип - только не кот, а пес с той же кличкой. Он был настолько умен, что однажды на Новый год после боя курантов пролаял 12 раз, хотя его никто этому не учил.

Правда, достоверные свидетельства называют прототипами волшебного животного все же котов - домашнего котенка семьи Булгаковых Флюшку и Мурра из сатирического романа Эрнста Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра».

Еще одна история связана с известной фразой Бегемота: «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус» . Считается, что однажды, когда Булгаков в очередной раз редактировал эпизод с цитатой, в квартире этажом выше неожиданно начался пожар. Впоследствии, при попытке отыскать источник возгорания выяснилось, что на кухне соседей писателя загорелся именно примус.

С Гоголем связывают и главную «посмертную» историю о Булгакове - на этот раз подлинную. Третья жена литератора Елена в послании его брату Николаю писала:

«Я никак не могла найти того, что бы я хотела видеть на могиле Миши (умершего Булгакова) - достойного его. И вот однажды, когда я по обыкновению зашла в мастерскую при кладбище Новодевичьем, - я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную.

Директор мастерской на мой вопрос объяснил, что это Голгофа с могилы Гоголя, снятая с могилы Гоголя, когда ему поставили новый памятник. По моей просьбе, при помощи экскаватора, подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили. Вы сами понимаете, как это подходит к Мишиной могиле - Голгофа с могилы его любимого писателя Гоголя».

Булгаков и Сталин

Отношения с «Отцом народов» стали особенной частью биографии Булгакова.

Специалисты характеризуют их как очень неоднозначные. С одной стороны, Сталин несколько раз весьма холодно отозвался о произведениях Булгакова, никогда особенно не скрывавшего негативного отношения к революции и советскому строю. Глава СССР называл пьесу «Бег» «проявлением попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины» , стремлением «оправдать или полуоправдать белогвардейское дело» . О пьесе же «Дни Турбиных», поставленной по роману «Белая гвардия», Сталин говорил: «Антисоветское явление», но при этом добавлял: «Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже «Дни Турбиных» - рыба.

Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, - значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь. «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?»

И тут проявилась другая грань отношения Сталина. 28 марта Булгаков написал письмо правительству, где говорил, что не имеет возможности печататься и сотрудничать с театром в СССР. «Я прошу принять во внимание, что невозможность писать для меня равносильна погребению заживо» , - заключал писатель и просил разрешения на выезд за границу.

Уже 18 апреля в его квартире раздался телефонный звонок. В 1956 году Елена Булгакова сделала запись в дневнике по памяти о тогдашнем рассказе мужа:

«Он лег после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба его подозвала, сказав, что из ЦК спрашивают. Михаил Афанасьевич не поверил, решил, что это розыгрыш (тогда это проделывалось), и, взъерошенный, раздраженный, взялся за трубку и услышал:

- Михаил Афанасьевич Булгаков?

- Да, да.

- Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.

- Что? Сталин? Сталин?

- Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или Михаил Афанасьевич - не помню точно).

- Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

- Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда - вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?

Михаил Афанасьевич сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса (да он и звонка вообще не ожидал) - что растерялся и не сразу ответил:

- Я очень много думал в последнее время - может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.

- Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

- Да, я хотел. Но я говорил об этом, и мне отказали.

- А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами.

- Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить.

- Да, нужно найти время и встретиться обязательно. А теперь желаю вам всего хорошего».

Булгаков получил работу в Московском Художественном театре, главном драматическом театре страны, и впоследствии угрозы нищеты не испытывал. Массовые репрессии второй половины 30-х также обошли писателя стороной.

Однако полноценного признания Булгаков так и не получил. Некоторые его пьесы все равно запрещались к постановкам, личной встречи со Сталиным не состоялось, и выезд за границу ему так и не разрешили.

Последнюю попытку найти диалог с властью и обществом писатель предпринял в 1939 году, написав пьесу «Батум», посвященную молодости Сталина - считалось, что необходимость в такой постановке возникнет на 60-летний юбилей главы СССР. Попутно Булгаков, скорее всего, лелеял надежду, что успех пьесы поможет публикации главного произведения его жизни - романа «Мастер и Маргарита».

Предварительные демонстрации пьесы, в том числе и перед партийными чиновниками, прошли очень хорошо. Елена Булгакова писала матери:

«Мамочка, дорогая, давно уже собиралась написать тебе, но занята была безумно. Миша закончил и сдал МХАТу пьесу… Устал он дьявольски, работа была напряженная, надо было сдать ее к сроку. Но усталость хорошая - работа была страшно интересная. По общим отзывам, это большая удача. Было несколько чтений - два официальных и другие - у нас на квартире, и всегда большой успех».

Булгаков крайне тяжело воспринял произошедшее. Жене он говорил: «Плохо мне, Люсенька. Он (Сталин) мне подписал смертный приговор».

«Миша, сколько хватает сил, правит роман, я переписываю»

По воспоминаниям близких, с того момента здоровье писателя стало резко ухудшаться, начало пропадать зрение. Врачи диагностировали гипертонический нефросклероз - болезнь почек.

«И вдруг мне Крешков (гражданский муж) газету показывает: Булгаков скончался. Приехала (в Москву), пришла к Леле (сестре писателя). Она мне все рассказала, и то, что он меня звал перед смертью… Конечно, я пришла бы. Страшно переживала тогда. На могилу сходила».

Роман «Мастер и Маргарита» же пролежал на полке более четверти века и был впервые опубликован в ноябрьском номере журнала «Москва» за 1966 год.