Он писал о повседневной жизни и труде. Роман о повседневной жизни обыкновенных людей. Главное - не перепутать

Сочинение

Роман Ивана Александровича Гончарова “Обыкновенная история” был одним из первых русских реалистических произведений, повествующих о повседневной жизни обыкновенных людей. В романе обрисованы картины русской действительности 40-х годов XIX века, типичные обстоятельства жизни человека того времени.
Роман вышел в свет в 1847 году. В нем рассказывается о судьбе молодого провинциала Александра Адуева, приехавшего в Петербург к своему дяде. На страницах книги с ним происходит “обыкновенная история” - превращение романтического, чистого юноши в расчетливого и холодного дельца.
Но с самого начала эта история рассказывается как бы с двух сторон - с точки зрения самого Александра и с точки зрения его дяди - Петра Адуева. Уже с первого их разговора становится ясно, насколько это противоположные натуры. Александру свойственен романтичный взгляд на мир, любовь ко всему человечеству, неопытность и наивная вера в “вечные клятвы” и “залоги любви и дружбы”. Ему странен и непривычен холодный и отчужденный мир столицы, где на сравнительно небольшом пространстве уживается огромное количество людей, абсолютно равнодушных друг к другу. Даже родственные отношения в Петербурге гораздо суше, чем те, к которым он привык в своей деревне.
Экзальтированность Александра смешит его дядю. Адуев-старший постоянно, и даже с некоторым удовольствием, выполняет роль “ушата холодной воды”, когда умеряет восторги Александра: то приказывает оклеить его стихами стены кабинета, то выбрасывает за окно “вещественный залог любви”. Сам Петр Адуев - преуспевающий промышленник, человек трезвого, практичного ума, считающий любые “сентименты” излишними. И в то же время он понимает и ценит красоту, знает толк в литературе, в театральном искусстве. Убеждениям Александра он противопоставляет свои, и оказывается, что они не лишены своей правды.
Почему он должен любить и уважать человека только за то, что этот человек - его брат или племянник? Зачем поощрять стихоплетство юноши, явно не обладающего талантом? Не лучше ли вовремя указать ему иную до рогу? Ведь воспитывая Александра на свой лад, Петр Адуев старался уберечь его от грядущих разочарований.
Три любовных истории, в которые попадает Александр, доказывают это. С каждым разом все более охладевает в нем романтический жар любви, соприкасаясь с жестокой действительностью. Так, любые слова, действия, поступки дяди и племянника находятся как бы в постоянном диалоге. Читатель сопоставляет, сравнивает этих персонажей, ибо невозможно оценить одного без оглядки на другого. Но также оказывается невозможно и выбрать, кто из них прав?
Казалось бы, сама жизнь помогает Петру Адуеву доказать свою правоту племяннику. От прекрасных идеалов уже через несколько месяцев жизни в Петербурге у Адуева-младшего прчти ничего не остается, -они безнадежно разбиты. Вернувшись в деревню, он пишет своей тетке, жене Петра, горькое письмо, где подводит итог своему опыту, своим разочарованиям. Это письмо зрелого человека, лишившегося многих иллюзий, но сохранившего сердце и ум. Александр получает жестокий, но полезный урок.
Но счастлив ли сам Петр Адуев? Разумно организовав свою жизнь, живя по расчетам и твердым принципам холодного ума, он пытается и чувства подчинить этому порядку. Выбрав в жены прелестную молодую женщину {вот он, вкус к красоте!), он хочет воспитать из нее спутницу жизни по своему идеалу: без “глупой” чувствительности, излишних порывов и непредсказуемых эмоций. Но Елизавета Александровна неожиданно встает на сторону племянника, почувствовав в Александре родственную душу. Она не может прожить без любви, всех этих необходимых “излишеств”. И когда она заболевает, Петр Адуев понимает, что ничем не может помочь ей: она дорога ему, он отдал бы все, но ему нечего отдать. Ее может спасти только любовь, а любить Адуев-старший не умеет.
И, словно чтобы еще больше доказать драматичность ситуации, в эпилоге появляется Александр Адуев - полысевший, располневший. Он, несколько неожиданно для читателя, усвоил все дядины принципы и делает большие деньги, даже жениться собирается “на деньгах”. Когда дядя напоминает ему его прошлые слова. Александр только смеется. В тот момент, когда Адуев-старший осознает крах своей стройной жизненной системы, Адуев-младший становится воплощением этой системы, причем не лучшем ее варианте. Они как бы поменялись местами.
Беда, даже трагедия этих героев в том, что они так и остались полюсами мировоззрений, не смогли достичь гармонии, равновесия тех положительных начал, что были в них обоих; они утратили веру в высокие истины, ибо жизнь^и окружающая действительность не нуждались в них. И, к сожалению, это обыкновенная история.
Роман заставил читателей задуматься над острыми нравственными вопросами, поставленными русской жизнью того времени. Почему произошел процесс перерождения романтически настроенного юноши в бюрократа и предпринимателя? Так ли необходимо, утратив иллюзии, освобождаться от искренних и благородных человеческих чувств? Эти вопросы и сегодня волнуют читателя. И.А. Гончаров дает нам ответы на все эти вопросы в своем замечательном произведении

Другие сочинения по этому произведению

«Замысел Гончарова был шире. Он хотел нанести удар вообще современному романтизму, но не сумел определить идеологический центр. Вместо романтизма он осмеял провинциальные потуги на романтизме» (по роману Гончарова "Обыкновенная история" И.А.Гончарова «Утрата романтических иллюзий» (по роману «Обыкновенная история») Автор и его герои в романе «Обыкновенная история» Автор и его герои в романе И. А. Гончарова «Обыкновенная история» Главные герои романа И. Гончарова «Обыкновенная история». Главный герой романа И. Гончарова "Обыкновенная история" Две философии жизни в романе И. А. Гончарова «Обыкновенная история» Дядя и племянник Адуевы в романе «Обыкновенная история» Как жить? Образ Александра Адуева. Петербург и провинция в романе И. Гончарова «Обыкновенная история» Отзыв о романе И. А. Гончарова «Обыкновенная история» Отражение исторических перемен в романе Гончарова «Обыкновенная история» Почему роман И.А.Гончарова назван "Обыкновенная история"? Россия в романе И. А. Гончарова "Обыкновенная история" Смысл названия романа И. Гончарова «Обыкновенная история». Смысл названия романа И. А. Гончарова «Обыкновенная история» Сравнительная характеристика главных героев романа И. Гончарова «Обыкновенная история» Старая и новая Россия в романе И. А. Гончарова «Обыкновенная история» Обыкновенная история Александра Адуева Характеристика образа Александра Адуева Сравнительная характеристика Ильи Ильича Обломова и Александра Адуева (характеристика персонажей романов Гончарова) О романе Гончарова «Обыкновенная история» Сюжет романа Гончарова Гончаров И. А. «Обыкновенная история» Сравнительная характеристика героев романа И. А. Гончарова «Обыкновенная история» История написания романа Гончарова «Обрыв» Александр и Петр Иваныч Адуевы в романе «Обыкновенная история» Автор и его герои в романе Смысл названия романа И. Гончарова Роман “Обыкновенная история” (первая критика, первая известность) Образ Александра Адуева, Петербург и провинция Герой романа «Обыкновенная история»

Наполеон Бонапарт – самая неоднозначная и интересная фигура французской истории. Французы обожают и боготворят его, как национального героя.

И неважно, что он проиграл в России Отечественную войну 1812 года, главное, что он Наполеон Бонапарт!

Лично для меня он является любимым деятелем французской истории. У меня всегда вызывал уважение его талант полководца – взятие Тулона в 1793 году, победы в битвах при Арколе или Риволи.

Именно поэтому сегодня я буду рассказывать о повседневной жизни французов во времена Наполеона Бонапарта.

Вы скажете, что можно было пойти хронологическим путем и постепенно раскрывать эту тему, начиная с незапамятных времен. А я скажу, что это скучно, и мой блог превратится в учебник истории Франции, и тогда ты перестанешь его читать. Поэтому я буду рассказывать, в первую очередь, о самом интересном и не по порядку. Ведь так интереснее! Правда?

Так как же жили люди во времена Наполеона Бонапарта? Давай узнаем об этом вместе…

Про Севрский фарфор.

Если говорить о французской промышленности, то передовым производством были стеклянное, гончарное дело и производство фарфора.

Мировую славу приобрели фарфоровые изделия завода в Севре недалеко от Парижа (знаменитый севрский фарфор ). Эту мануфактуру перевели из замка в Венсене в 1756 году.

Когда Наполеон стал императором, в фарфоровом деле стали преобладать тенденции классицизма. Севрский фарфор стали украшать изысканными орнаментами, которые чаще всего сочетали с цветным фоном.

После заключения Тильзитского мира (1807), через несколько месяцев, Наполеон подарил русскому императору Александру I великолепный Олимпийский сервиз (на фото). Севрским фарфором Наполеон пользовался и на острове Святой Елены.

Про рабочих.

Постепенно промышленность во Франции встала на рельсы машинного производства. Была введена метрическая система мер. А в 1807 году создан и обнародован Торговый кодекс.

Но, тем не менее, Франция не стала лидером на мировом рынке, зато заработная плата рабочих постепенно увеличивалась, а массовой безработицы удалось избежать.

В Париже труженик зарабатывал 3-4 франка в день, в провинции – 1,2-2 франка в день. Французские рабочие стали чаще есть мясо и лучше одеваться.

Про деньги.

Все мы знаем, что сейчас во Франции пользуются валютой евро €. Но о прошлых валютах мы чаще всего забываем, может быть, помним только о франке и странном слове «экю» .

Давайте исправим это и полюбопытствуем, так сказать, насчет старинных французских денежных единиц.

Итак, ливры, франки, наполеондоры – какие симпатичные названия, не так ли?

Ливр был денежной единицей Франции до введения в 1799 году франка. А вы в курсе, что участники египетской экспедиции, которая началась в 1798 году, получали зарплату? Да, и это так, только её тогда называли жалованьем. Так вот знаменитые учёные получали по 500 ливров в месяц, а рядовые – по 50.

А в 1834 году монеты, выраженные в ливрах, изъяли из обращения.

Франк изначально был серебряным и весил всего 5 граммов. Этот так называемый жерминальный франк ввели в обращение в марте 1803 года, и он оставался стабильным до 1914 года! (на фото справа)

А вот наполеондор был золотой монетой, которая равнялась 20 франкам и содержала 5,8 грамм чистого золота. Эти монеты стали чеканить с 1803 года.

А происхождение названия очень простое, ведь на монете были изображения Наполеона I, а в дальнейшем и Наполеона III.Эта золотая монетка совсем непростая, ведь её могли чеканить в разных вариациях – двойные наполеондоры (в 40 франков), 1/2 наполеондора (в 10 франков) и 1/4 (в 5 франков).

Ты спросишь, а как же луидоры и экю ?

Эти монеты вышли из обращения быстрее. Например, луидор (французская золотая монета) впервые был отчеканен при Людовике XIII, а закончил свою «жизнь» в 1795 году.

А экю существовали с XIII века, сначала были золотыми, потом серебряными, а в середине XIX века их вывели из обращения. Но название «экю» сохранилось за пятифранковой монетой.

Ещё бы любители художественной литературы частенько встречали это название на страницах книг французских писателей.

Про еду.

Если раньше главной пищей французов были хлеб, вино и сыр, то в XIX веке получает распространение картофель , завезенный из Америки. Благодаря этому численность населения растет, ведь картофель активно сажают по всей Франции, и он приносит большой урожай.

Красочно расписывает преимущества картофеля Ж.Ж. Менюре , житель департамента Изер (фр. Isère) на юго-востоке Франции:

«Культура эта, привольно расположившаяся, холёная, благоденствующая в моих владениях, принесла мне много пользы; картофель оказался очень выгодным, он нашёл себе применение на столе хозяев, работников и челяди, он пошёл в пищу курам, индейкам, свиньям; его хватило и для местных жителей, и для продажи и т.д. Какое изобилие, какое удовольствие!»

Да, и сам Наполеон предпочитал всем блюдам –картофель, жаренный с луком.

Так что неудивительно, что простая картошка стала любимым блюдом всех французов. Современники пишут о том, что бывали на званом обеде, на котором все блюда были приготовлены исключительно из картофеля. Вот так!

Про искусство.

Чего требует народ? Правильно – «Хлеба и зрелищ!»

О хлебе насущном, вернее картофеле, который занял прочное место в жизни французов, поговорили. Теперь узнаем о зрелищах – о пище духовной.

Вообще надо сказать, что Наполеон Бонапарт активно поддерживал театр, актеров и драматургов. В моде, искусстве и архитектуре того времени сильно влияние стиля «ампир» . Наполеону по душе драматический театр.

Он говорил об этом поэту Гёте :

«Трагедия должна быть школой для королей и народов; это – наивысшая ступень, которой может достигнуть поэт».

Покровительство театру плавно распространялось и на конкретных актрис, которые становились любовницами первых лиц государства: Тереза Бургуен – министра внутренних дел Шапталя, а мадемуазель Жорж – самого Наполеона.

Тем не менее, развитие театра времен Империи идёт полным ходом, там главенствует Тальма . Талантливый выходец из семьи зубного врача. Он получил прекрасное образование и даже некоторое время продолжал дело отца, играя во время досуга на маленьких сценах.

В один прекрасный момент, Тальма решил изменить свою жизнь и окончил в Париже Королевскую школу декламации и пения. И в 1787 году успешно дебютировал на сцене театра «Комеди Франсез» в пьесе Вольтера «Магомет». Вскоре его приняли в число пайщиков театра.

Тальма сломал нелепую многовековую традицию театра, согласно которой актеры представляли героев разных эпох в костюмах своего времени – в париках и бархате!

И театральный «революционер» постепенно ввел в обиход театра античный, средневековый, восточный и ренессансный костюмы! (Франсуа-Жозеф Тальма изображён в роли Нерона на картине Э. Делакруа).

Тальма активно выступал за правдивость выступления во всём, включая дикцию. Его взгляды сложились под воздействием французских и английских просветителей. И с первых дней Великой революции он стремился воплотить её идеи на сцене. Этот актёр возглавил труппу революционно настроенных актёров, которые покинули «Комеди Франсез» в 1791 году. И основали Театр свободы, равенства и братства, позднее ставший Театром Республики на улице Ришелье.

«Старый» театр или Театр Нации ставил пьесы, неугодные власти. И революционное правительство его закрыло, актеров бросили в тюрьму. Но они избежали казни благодаря тому, что один чиновник Комитета общественного спасения уничтожил их бумаги.

После падения Робеспьера остатки трупп обоих театров объединились, а Тальме пришлось оправдываться перед публикой, выступая против революционного террора.

Вот такие яркие изменения происходили в театре благодаря талантливым, неравнодушным людям.

И стоит отметить, что французы смотрели не одни трагедии! Н.М. Карамзин писал в своих «Письмах русского путешественника» о пяти театрах — о Большой опере, Французском театре, Итальянском театре, Театре графа Прованского и Варьете.

В заключение добавлю пару интересных фактов :

— К годам Империи относятся первые опыты в области фотографии.

— И, конечно же, слава национальной парфюмерии огромна, и если француз начнёт заниматься этим в другой стране, то точно будет иметь успех!

Франция и сейчас занимает видное место среди парфюмеров мира. Чего только стоит Парфюмерный Дом «Фрагонар» в южном городе Грасс. Кстати, любой желающий может посетить исторический музей фабрики и увидеть своими глазами старинное оборудование парфюмеров.

P.S. На этой прекрасной ноте закончу свой рассказ о повседневной жизни французов во времена Наполеона Бонапарта. А для тех, кто хочет узнать ещё больше подробностей на эту тему, могу посоветовать увлекательную книгу Андрея Иванова «Повседневная жизнь французов при Наполеоне» .

Если у тебя возникло желание задать вопрос, высказать своё мнение или предложить новую тему для статьи, не стесняйся, пиши всё в комментариях 😉

Спасибо за то, что делишься моими статьями и видео с друзьями в социальных сетях. Жми на иконки соц. сетей под статьей, подписывайся на мои аккаунты, чтобы узнавать о новостях проекта.

Киплинг P. Свет погас: Роман; Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы; Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с. thelib. ru/books/samarin_r/redyard_kipling-read. html

Для советского человека Редьярд Киплинг - автор ряда рассказов, стихотворений и прежде всего - сказок и "Книг Джунглей", которые любой из нас хорошо помнит по впечатлениям с детства.

"Киплинг очень талантлив", - писал и Горький, замечая при этом, что "индусы не могут не признать вредной его проповедь империализма"4. И Куприн в своей статье говорит об оригинальности, о "могуществе художественных средств" Киплинга.

И. Бунин, который как и Киплинг, был подвластен очарованию экзотики "Семи морей", обронил о нем несколько весьма лестных слов в своей заметке "Куприн"5. Если свести эти высказывания воедино, получится некий общий вывод: при всех отрицательных чертах, определяемых империалистическим характером его идеологии, Киплинг - большой талант, и это принесло его произведениям длительный и широкий успех не только в Англии, но и в других странах мира, и даже в нашей стране - родине столь требовательных и чутких читателей, воспитанных в традициях гуманизма великой русской и великой советской литературы.

Но талант его - сгусток сложнейших противоречий, в которых высокое и человеческое переплетено с низким и бесчеловечным.

X x x

Киплинг родился в 1865 году в семье англичанина, служившего в Индии. Как многие подобные ему "туземнорожденные", то есть англичане, родившиеся в колониях и третировавшиеся на родине как люди второго сорта, Редьярд был послан для получения образования в метрополию, откуда вновь вернулся в Индию, где прошли его молодые годы, преимущественно отданные работе в колониальной английской прессе. В ней появились и его первые литературные опыты. Киплинг складывался как писатель в беспокойной обстановке. Она накалялась и в самой Индии - угрозой больших народных движений, войнами и карательными экспедициями; она была беспокойной и потому, что Англия опасалась удара по ее колониальной системе извне - со стороны царской России, уже давно готовившейся к прыжку на Индию и подошедшей вплотную к границам Афганистана. Развертывалось соперничество с Францией, остановленной британскими колонистами в Африке (так называемый фашодский инцидент). Началось соперничество с кайзеровской Германией, уже разрабатывавшей план "Берлин - Багдад", выполнение которого привело бы и эту державу на стык с английскими восточными колониями. "Героями дня" в Англии были Джозеф Чемберлен и Сесил Родс - строители британской колониальной империи, близившейся к наивысшей точке своего развития.

Эта напряженная политическая обстановка создавала в Англии, как и в других странах капиталистического мира, вползавшего в эпоху империализма, атмосферу, необыкновенно благоприятную для появления воинствующей колониалистской литературы. Все больше писателей выступало с пропагандой захватнических, экспансионистских лозунгов. Все чаще славили на все лады "историческую миссию" белого человека, навязавшего свою волю другим расам.

Культивировался образ сильной личности. Гуманистическую мораль писателей XIX века объявляли устарелой, зато воспевали аморализм "смельчаков", подчинявших себе миллионные массы существ "низшей расы" или "низших классов". На весь мир прозвучала проповедь английского социолога Герберта Спенсера, пытавшегося перенести на социальные отношения теорию естественного отбора, открытую Дарвином, но то, что было великой истиной у гениального естествоиспытателя, оказалось тяжким заблуждением в книгах буржуазного социолога, прикрывавшего своими рассуждениями чудовищную социальную и расовую несправедливость капиталистического строя. Уже входил в славу Фридрих Ницше, и его "Заратустра" шествовал из одной европейской страны в другую, всюду находя желающих стать "белокурыми бестиями", независимо от цвета волос и национальной принадлежности.

Но и Спенсер, и Ницше, и многие их поклонники и последователи были абстрактны, слишком наукообразны; это делало их доступными лишь для относительно узкого круга буржуазной элиты.

Куда понятнее и нагляднее для широких читательских кругов были рассказы и стихи Киплинга, колониального корреспондента, который сам и под пулями стаивал, и среди солдат терся, и не гнушался обществом индийской колониальной интеллигенции. Киплинг знал, чем жила беспокойная колониальная граница, отделявшая царство британского льва - тогда еще зверя грозного и полного сил - от царства русского медведя, о котором Киплинг в те годы говорил с ненавистью и содроганием.

О повседневной жизни и труде в колониях, о людях этого мира - английских чиновниках, солдатах и офицерах, которые создают империю за тридевять земель от родных ферм и городов, лежащих под благословенным небом Старой Англии, повествовал Киплинг. Об этом он пел в своих "Департаментских песнях" (1886) и "Казарменных балладах" (1892), издеваясь над старомодными вкусами любителей классической английской поэзии, для которых высокопоэтические понятия вроде песни или баллады никак не вязались с канцелярщиной департаментов или с запахом казармы; а Киплинг сумел доказать, что и в таких песнях и в таких балладах, написанных на жаргоне мелкой колониальной чиновничьей сошки и многострадальной солдатни, может жить подлинная поэзия.

Наряду с работой над стихотворениями, в которых все было ново - жизненный материал, своеобразное сочетание героики и грубости и необыкновенно свободное, смелое обхождение с правилами английской просодии, результатом чего явилась неповторимая киплинговская версификация, чутко передающая мысль и чувство автора, - Киплинг выступил как автор столь же оригинальных рассказов, сначала связанных с традицией газетного или журнального повествования, поневоле сжатого и полного интересных фактов, а затем уже выдвинувшегося как самостоятельный киплинговский жанр, отмеченный преемственной близостью к прессе. В 1888 году появился новый сборник рассказов Киплинга "Простые рассказы с гор". Дерзая спорить со славой мушкетеров Дюма, Киплинг печатает затем цикл рассказов "Три солдата", создавая живо очерченные образы трех "строителей империи", трех рядовых колониальной, так называемой англо-индийской армии - Малвени, Ортериса и Лиройда, в чьей бесхитростной болтовне столько страшного и смешного вперемежку, столько жизненного опыта Томми Аткинса, - и притом, по верному замечанию Куприна, "ни слова о жестокости его к побежденным".

Найдя многое из характернейших особенностей своего писательского почерка уже в конце 1880-х годов - жесткую точность прозы, смелую грубость и новизну жизненного материала в стихах, Киплинг в 1890-х годах проявил поразительное трудолюбие. Именно в это десятилетие были написаны почти все те книги, которые сделали его знаменитым. Это были сборники рассказов о жизни в Индии и талантливый роман "Свет погас" (1891), это и обе "Книги Джунглей" (1894 и 1895 годов) и сборник стихов "Семь морей" (1896), овеянный жестокой киплинговской романтикой, славящий подвиги англосаксонской расы. В 1899 году вышел роман "Стоки и кампания", вводивший читателя в атмосферу английского закрытого учебного заведения, где подготовляются будущие офицеры и чиновники колониальной империи. В эти годы Киплинг долго жил в США, где с восторгом встретил первые проблески американской империалистической идеологии и стал наряду с президентом Теодором Рузвельтом одним из ее крестных отцов. Затем он обосновался в Англии, где вместе с поэтами Г. Ньюболтом и У. Э. Хенли, оказавшими на него сильное влияние, возглавил империалистическое направление в английской литературе, именовавшееся в тогдашней критике "неоромантическим". В те годы, когда молодой Г. Уэллс высказывал свое недовольство несовершенством британской системы, когда молодой Б. Шоу критиковал ее, когда У. Моррисси и его товарищи - социалистические писатели пророчили ей близкий крах и даже О. Уайльд, далекий от политики, обмолвился сонетом, начинавшимся знаменательными строчками:

Империя на глиняных ногах - наш островок... -

Киплинг и писатели, близкие к нему по общему направлению, славили этот "островок" как могучую цитадель, венчающую собой величественную панораму империи, как великую Матерь, не устающую отряжать за дальние моря новые и новые поколения своих сынов. К рубежу столетий Киплинг был одним из популярнейших английских писателей, оказывавших сильное воздействие на общественное мнение.

Дети его страны - да и не только его страны - зачитывались "Книгами Джунглей", молодые люди прислушивались к подчеркнуто мужскому голосу его стихов, резко и прямо учившему тяжелой, опасной жизни; читатель, привыкший находить в "своем" журнале или "своей" газете увлекательный еженедельный рассказ, находил его за подписью Киплинга. Не могла не нравиться бесцеремонная манера героев Киплинга в обращении с начальством, критические замечания, бросаемые в лицо администрации и богачам, остроумная издевка над тупыми чинушами и плохими слугами Англии, хорошо продуманная лесть "маленькому человеку".

К концу века Киплинг окончательно выработал свой стиль повествования. Тесно связанная с очерком, с газетным и журнальным жанром "короткого рассказа", характерным для английской и американской прессы, художественная манера Киплинга представляла в то время сложную смесь описательности, натурализма, подменяющего порою сущность изображаемого деталями, и, вместе с тем, реалистических тенденций, которые заставляли Киплинга изрекать горькие истины, любоваться униженными и оскорбленными индийцами без гримасы презрения и без надменной европейской отчужденности.

В 1890-х годах окрепло и мастерство Киплинга-рассказчика. Он показал себя знатоком искусства сюжета; наряду с материалом и ситуациями, почерпнутыми действительно "из жизни", он обращался и к жанру "страшного рассказа", полного загадок и экзотических ужасов ("Рикша-призрак"), и к сказке-притче, и к непритязательному очерку, и к сложному психологическому этюду ("Захолустная комедия"). Под его пером все это приобретало "киплинговские" контуры, увлекало читателя.

Но о чем бы ни писал Киплинг, предметом его особенного интереса - что ярче всего видно по его поэзии тех лет - оставались вооруженные силы Британской империи. Он воспел их в пуританских библейских образах, напоминающих о том, что кирасиры Кромвеля ходили в атаку с пением псалмов Давидовых, в мужественных, насмешливых ритмах, подражающих маршу, лихой солдатской песне. В стихах Киплинга об английском солдате было столько искреннего восхищения и гордости, что они иной раз поднимались над уровнем казенного патриотизма английской буржуазии. Ни одной из армий старого мира не довелось найти такого верного и ревностного восхвалителя, каким был для английской армии Киплинг. Он писал о саперах и морской пехоте, о горной артиллерии и ирландской гвардии, об инженерах ее величества и колониальных войсках - сикхах и гуркхах, впоследствии доказавших свою трагическую верность британским сахибам в болотах Фландрии и песках Эль-Аламейна. Киплинг с особой полнотой выразил начало нового мирового явления - начало того повального культа военщины, который устанавливался в мире вместе с эпохой империализма. Он проявлялся во всем, начиная с полчищ оловянных солдатиков, завоевывавших души будущих участников бесчисленных войн XX века, и кончая тем культом солдата, который был провозглашен в Германии Ницше, во Франции - Ж. Псикари и П. Аданом, в Италии - Д"Аннунцио и Маринетти. Раньше и талантливее их всех эту зловещую тенденцию военизации обывательского сознания выразил Киплинг.

Апогеем его жизненного и творческого пути оказалась англо-бурская война (1899 - 1902), всколыхнувшая весь мир и ставшая предвестницей страшных войн начинавшегося века.

Киплинг стал на сторону английского империализма. Вместе с молодым военным корреспондентом У. Черчиллем он негодовал на виновников поражений, обрушившихся в первый год войны на англичан, наткнувшихся на героическое сопротивление целого народа. Киплинг посвятил ряд стихотворений отдельным боям этой войны, частям английской армии и даже бурам, "великодушно" признавал в них соперников, равных англичанам по духу. В написанной позже автобиографии он не без самодовольства заявлял о той особой роли сторонника войны, которую он, по его мнению, сыграл в те годы. Во время англо-бурской войны в его творчестве наступил наиболее мрачный период. В романе "Ким" (1901) Киплинг изобразил английского шпиона, "туземнорожденного" мальчика, выросшего среди индейцев, умело им подражающего и поэтому неоценимого для тех, кто ведет "большую игру" - для британской военной разведки. Этим Киплинг положил начало шпионскому жанру империалистической литературы XX века, создав образец, недостижимый для Флеминга и ему подобных мастеров "шпионской" литературы. Но в романе видно и углубление мастерства писателя.

Душевный мир Кима, все больше вживающегося в быт и мироощущение своих индийских друзей, сложная психологическая коллизия человека, в котором борются традиции европейской цивилизации, изображенная весьма скептически, и глубоко философская, умудренная веками социального и культурного бытия восточная концепция действительности, раскрыты в ее сложном содержании. Психологический аспект романа не может быть забыт при общей оценке этого произведения. Сборник стихов Киплинга "Пять народов" (1903), воспевающий старую империалистическую Англию и порожденные ею новые нации - США, южноафриканцев, Канаду, Австралию, пестрит славословиями в честь крейсеров-истребителей, эскадренных миноносцев. Затем к этим стихотворениям, в которых еще жило сильное чувство любви к флоту и армии и к тем, кто в них служит свою тяжкую службу, не задумываясь над вопросом, кому эта служба нужна, прибавились более поздние стихи в честь Д. Чемберлена, С. Родса, Г. Китченера, Ф. Робертса и других деятелей английской империалистической политики. Вот когда он действительно стал бардом британского империализма - когда гладкими, уже не "киплинговскими" стихами возносил хвалу политиканам, банкирам, демагогам, патентованным убийцам и палачам, той самой верхушке английского общества, о которой многие герои его более ранних произведений говорили с презрением и осуждением, что в немалой мере способствовало успеху Киплинга в 1880-1890-х годах. Да, в те годы, когда Г. Уэллс, Т. Харди, даже далекий от политики Д. Голсуорси так или иначе осудили политику английских империалистов, Киплинг оказался на другой стороне.

Впрочем, уже был пройден и кульминационный пункт его творческого развития. Все лучшее уже было написано. Впереди были только авантюрный роман "Мужественные капитаны" (1908), цикл повестей из истории английского народа, объединивший в рамках одного произведения эпохи его прошлого ("Пэк с холмов Пака", 1906). На этом фоне ярко выделяются "Сказки просто так" (1902).

Киплинг жил еще долго. Он пережил войну 1914 - 1918 годов, на которую отозвался официальными и бледными стихами, разительно непохожими на его темпераментную манеру ранних лет. Он с испугом встретил Октябрьскую революцию, видя в ней падение одного из великих царств старого мира. Киплинг с тревогой задавал вопрос - за кем теперь черед, какое из великих государств Европы рухнет вслед за Россией под натиском революции? Он предрекал крах британской демократии, грозил ей судом потомков. Киплинг дряхлел вместе с британским львом, приходил в упадок вместе с нараставшим упадком империи, золотые дни которой он прославил и чей закат он уже не успел оплакать...

Он умер в 1936 году.

X x x

Да, но Горький, Луначарский, Бунин, Куприн... И суд читателей - советских читателей - подтверждает, что Киплинг был писатель большого таланта.

Что же это был за талант?

Конечно, был талант и в том, как Киплинг изображал многие отвратительные для нас ситуации и характеры. Его славословия в честь английских солдат и офицеров нередко оригинальны и по стилю и по манере создавать живые образы. В той теплоте, с которой он говорит о простом "маленьком" человеке, мучающемся, гибнущем, но "строящем империю" на своих и чужих устоях, звучит глубоко человечное сочувствие, противоестественно уживающееся с бесчувствием по отношению к жертвам этих людей. Конечно, талантлива деятельность Киплинга как смелого реформатора английского стиха, открывшего совершенно новые возможности. Конечно, талантлив Киплинг как неутомимый и поразительно разнообразный рассказчик и как глубоко оригинальный художник.

Но не эти черты таланта Киплинга делают его привлекательным для нашего читателя.

И тем более не то, что выше было охарактеризовано как натурализм Киплинга и что было скорее отклонением, извращением его таланта. Талант настоящего, хотя и глубоко противоречивого художника прежде всего заключается в большей или меньшей доле правдивости. Хотя Киплинг много утаивал из той страшной правды, которую он видел, хотя он и прятался от вопиющей правды за сухими, деловыми описаниями, но в ряде случаев - и очень важных - он говорил эту правду, хотя иногда и не договаривал ее до конца. Во всяком случае, он давал ее почувствовать.

Он поведал правду о страшных эпидемиях голода и холеры, которые стали уделом колониальной Индии (повесть "На голоде", рассказ "Без благословения церкви"), о грубых и неотесанных завоевателях, которые мнили себя господами над древними народами, обладавшими некогда великой цивилизацией. Тайны древнего Востока, столько раз врывающиеся в повести и стихи Киплинга, встающие как неодолимая стена между цивилизованным белым конца XIX века и безграмотным факиром, - это вынужденное признание бессилия, поражающего белого человека перед лицом древней и непостижимой для него культуры, потому что он пришел к ней как враг и вор, потому что она замкнулась от него в душе своего создателя - порабощенного, но не сдавшегося народа ("За чертой"). И в том чувстве тревоги, которое не раз охватывает белого завоевателя, героя Киплинга, перед лицом Востока, не говорит ли предвидение поражения, предчувствие неизбежного исторического возмездия, которое обрушится на потомков "трех солдат", на Томми Аткинсов и прочих? Понадобятся десятилетия, чтобы люди нового поколения преодолели эти предчувствия и страхи. В романе Грэма Грина "Тихий американец" старый английский журналист тайно помогает борющемуся вьетнамскому народу в его освободительной войне и поэтому снова становится человеком; в романе А. Силлитоу "Ключ от двери" молоденький солдат из оккупационных британских войск, воюющих в Малайе, испытывает острое желание уйти от этой "грязной работы", щадит партизана, попавшего в его руки, - и тоже становится человеком, обретает зрелость. Так решаются вопросы, которые когда-то бессознательно мучили Киплинга и его героев.

Когда заходит речь о Киплинге, принято вспоминать его стихи:

Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, пока не предстанет Небо с Землей на страшный господень суд...

Обычно на этом цитата обрывается. Но ведь стихи Киплинга идут дальше:

Но нет Востока, и Запада нет, что - племя, родина, род, если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает.

Перевод Е. Полонской

Да, в жизни сходятся сильный с сильным. И не только в этом стихотворении, но и во многих других произведениях Киплинга, где сила цветного человека демонстрируется как такое же прирожденное его качество, как и сила белого. "Сильные" индийцы нередко бывают героями Киплинга, и это тоже важная часть той правды, которую он показал в своих произведениях. Каким бы джингоистом ни был Киплинг, но его индийцы - великий народ, обладающий великой душой, и с такой характеристикой он появился в литературе конца XIX века именно у Киплинга, изображенный не в расцвете своей государственности и силы, не при Ашаке, Калидасе или Аурангзебе, но поверженный в прах, растоптанный колонизаторами - и все же необоримо сильный, непобедимый, лишь временно несущий свое рабство. Слишком древний, чтобы не пережить и этих господ. Правда лучших страниц Киплинга заключается в чувстве временности того господства, которое завоевано штыком и пушкой, кровью Томми Аткинса. Это чувство обреченности великих колониальных держав раскрывается в стихотворении "Бремя белых", написанном еще в 1890 году и посвященном захвату Филиппин Америкой.

Конечно, это трагический гимн империалистическим силам. У Киплинга хозяйничанье завоевателей и насильников изображается как миссия культуртрегеров:

Несите бремя белых - сумейте все стерпеть, сумейте даже гордость и стыд преодолеть; придайте твердость камня всем сказанным словам, отдайте им все то, что служило б с пользой вам.

Перевод М. Фромана

Но Киплинг предупреждает - колонизаторы не дождутся благодарности от тех, кому они навязали свою цивилизацию. Из порабощенных народов они не сделают своих друзей. Колониальные народы чувствуют себя рабами в эфемерных империях, создаваемых белыми, и при первой возможности поспешат вырваться из них. В этом стихотворении сказана правда о многих трагических иллюзиях, свойственных тем, кто, подобно юному Киплингу, когда-то верил в цивилизаторскую миссию империализма, в воспитательный характер деятельности английской колониальной системы, тащившей "дикарей" из их дремотного состояния к "культуре" на британский манер.

С большой силой предчувствие обреченности, казалось бы, могучего мира насильников и хищников выразилось в стихотворении "Мери Глостер", в какой-то мере ставящем тему поколений применительно к английской социальной ситуации конца века. Умирает старый Энтони Глостер, миллионер и баронет. И мучается перед смертью несказанно - некому оставить накопленное богатство: его сын Дик - жалкое исчадье британского декаданса, рафинированный эстет, любитель искусств. Старики созидатели уходят, оставляя созданное ими без призора, покидая свое имущество на ненадежных наследников, на жалкое поколение, которое погубит доброе имя разбойничьей династии Глостеров... Иногда жестокая правда большого искусства прорывалась и там, где поэт говорит о себе: она звучит в стихотворении "Галерный раб". Герой вздыхает о своей старой скамье, о своем старом весле - он был галерным рабом, но как прекрасна была эта галера, с которой его соединяла цепь каторжника!

Пусть цепи терли ноги, пусть дышать было трудно нам, но другой такой галеры не найти по всем морям!

Друзья, мы были шайкою отчаянных людей, мы были слугами весел, но владыками морей, мы вели галеру нашу напрямик средь бурь и тьмы, воин, дева, бог иль дьявол - ну, кого боялись мы?

Перевод М. Фромана

Азарт соучастников "большой игры" - той самой, которая так тешила мальчишку Кима, - горько дурманил и Киплинга, о чем ярко говорит это стихотворение, написанное им как бы в момент протрезвления. Да, и он, всесильный, гордый белый человек, без умолку твердящий о своей свободе и власти, был только галерником, прикованным к скамье корабля пиратов и купцов. Но такова его доля; и, вздохнув о ней, он утешает себя мыслью о том, что какова бы ни была эта галера - это была его галера, ничья иная. Через всю европейскую поэзию - от Алкея до наших дней - проходит образ государства-корабля, терпящего бедствие, надеющегося только на тех, кто сможет служить ему и в этот час; галера Киплинга - один из могучих образов в этой давней поэтической традиции.

Горькая правда жизни, прорывавшаяся в лучших стихотворениях и рассказах Киплинга, прозвучала с наибольшей силой в романе "Свет погас". Это печальная повесть о Дике Хелдаре, английском военном художнике, который отдал все силы своего таланта людям, не оценившим его и быстро забывшим о нем.

В романе много спорят об искусстве. Дик - а за ним и Киплинг - противник нового искусства, возникшего в Европе в конце века. Ссора Дика с девушкой, которую он искренне любит, в значительной степени объясняется тем, что она - сторонница французского импрессионизма, а Дик - его противник. Дик - приверженец лаконичного искусства, точно воспроизводящего действительность. Но это не натурализм. "Я не поклонник Верещагина", - говорит Дику его друг, журналист Торпенхау, увидев его набросок, изображающий убитых на поле боя. И в этом суждении скрыто многое. Суровая жизненная правда - вот к чему стремится Дик Хелдар, за это он борется. Она не нравится ни рафинированной девице, ни недалекому Торпенхау. Зато она нравится тем, для кого Хелдар пишет свои картины, - английским солдатам. В разгар очередного спора об искусстве Дик и девушка оказываются перед витриной магазина художественных изделий, где выставлена его картина, изображающая выезд батареи на огневые позиции. Перед витриной толпятся солдаты-артиллеристы. Они хвалят художника за то, что их тяжелый труд показан таким, каков он есть на самом деле. Для Дика это и есть подлинное признание, куда более весомое, чем статьи критиков из модернистских журналов. И это, конечно, мечта самого Киплинга - добиться признания от Томми Аткинса!

Но писатель показал не только сладкую минуту признания, но и горькую участь художника-бедняка, всеми забытого и лишенного возможности жить той солдатской походной жизнью, которая казалась ему неотъемлемой от его занятий искусством. Поэтому невозможно без волнения читать ту страницу романа, где ослепший Хелдар слышит на улице, как проходит мимо него воинская часть: он упивается стуком солдатских сапог, скрипом амуниции, запахом кожи и сукна, песней, которую ревут здоровые молодые глотки, - и здесь Киплинг тоже говорит правду о чувстве кровной связи своего героя с солдатами, с массой простых людей, обманутых, как и он, приносящих себя в жертву, как сделает это и он через несколько месяцев где-то в песках за Суэцем.

У Киплинга был талант находить в событиях обычной и даже внешне скучной жизни нечто волнующее, значительное, улавливать в обыкновенном человеке то большое и высокое, что делает его представителем человечества и что присуще вместе с тем каждому. Эта своеобразная поэзия прозы жизни особенно широко раскрылась в рассказах Киплинга, в той области его творчества, где он поистине неистощим как мастер. Среди них рассказ "Конференция держав", в котором выражены важные особенности общей поэзии Киплинга-художника.

В компанию молодых офицеров, собравшихся на лондонской квартире у лица, от имени которого ведется повествование, случайно попал приятель автора, писатель Кливер - "зодчий стиля и живописец слова", по ехидной характеристике Киплинга. Кливер, обитающий в мире отвлеченных представлений о жизни и людях Британской империи, потрясен суровой правдой жизни, которая раскрывается перед ним в беседе с молодыми офицерами. Между ним и этими тремя юнцами, уже прошедшими тяжкую школу войны в колониях, лежит такая пропасть, что они говорят на совершенно разных языках: Кливер не понимает их военного жаргона, в котором английские слова смешаны с индийскими и бирманскими и который все более удаляется от того изысканного стиля, какого придерживается Кливер. Он с изумлением слушает разговор молодых офицеров; он думал, что знает их, но все для него в них и в их рассказах - новость; однако на самом деле Кливер относится к ним с оскорбительным равнодушием, и Киплинг подчеркивает это, издеваясь над манерой выражаться, свойственной писателю: "Подобно многим англичанам, живущим безвыездно в метрополии, Кливер был искренне убежден, что штампованная газетная фраза, которую он процитировал, отражает истинный образ жизни военных, чей тяжелый труд позволял ему вести спокойную жизнь, полную разнообразных интересных занятий". Противопоставляя Кливеру трех молодых строителей и защитников империи, Киплинг стремится противопоставить безделью - труд, суровую правду о жизни, полной опасностей, правду о тех, за счет чьих лишений и крови Кливеры ведут свою изящную жизнь. Этот мотив противопоставления лжи о жизни и правды о ней проходит через многие рассказы Киплинга, и писатель всегда оказывается на стороне суровой правды. Иное дело, удается ли ему самому достичь ее, но он заявляет - и, вероятно, искренне - о своем стремлении к этому. Он пишет не так, как Кливер, и не о том, о чем пишет Кливер. В центре его внимания - подлинные жизненные ситуации, его язык - тот, на котором говорят простые люди, а не манерные почитатели английских декадентов.

Рассказы Киплинга - энциклопедия сюжетного опыта замечательных английских и американских рассказчиков XIX века. Среди них мы найдем "страшные" истории таинственного содержания, тем более захватывающие, что они разыгрываются в обычной обстановке ("Рикша-призрак"), - и, читая их, мы вспоминаем об Эдгаре По; новеллы-анекдоты, привлекательные не только своими оттенками юмора, но и четкостью образов ("Стрелы амура", "Ложный рассвет"), своеобразные рассказы-портреты в традиции старинного английского очерка ("Ресли из департамента иностранных дел"), психологические любовные новеллы ("За чертой"). Однако, говоря о следовании определенным традициям, нельзя забывать и то, что Киплинг выступал как рассказчик-новатор, не только в совершенстве владеющий искусством рассказа, но и открывающий в нем новые возможности, вводящий в обиход английской литературы новые пласты жизни. Это особенно чувствуется в десятках рассказов о жизни в Индии, о той "проклятой англо-индийской жизни" ("Отброшенный"), которую он знал лучше, чем жизнь метрополии, и к которой относился так же, как один из его любимых героев - солдат Малвени, вернувшийся в Индию после того, как он пожил в Англии, куда уехал, получив честно выслуженную отставку ("Подгулявшая команда"). Рассказы "В доме Судху", "За чертой", "Лиспет" и множество других свидетельствуют о том, с каким глубоким интересом изучал Киплинг жизнь народа Индии, стремился уловить своеобразие их характеров.

Изображение гуркхов, афганцев, бенгальцев, тамилов и других народностей в рассказах Киплинга не просто дань экзотике; Киплинг воссоздал живое разнообразие традиций, верований, характеров. Он уловил и показал в своих рассказах и гибельную кастовую рознь и социальные различия между индийской знатью, служащей метрополии, и задавленным, изнывающим от голода и непосильного труда простым людом индийских деревень и городов. Если Киплинг нередко говорит о народах Индии и Афганистана словами английских солдат, грубыми и жестокими, то от лица тех же персонажей он воздает должное смелости и непримиримой ненависти к захватчикам ("Пропавший легион", "В карауле"). Киплинг смело касался запретных тем любви, связывающей белого человека с индийской женщиной, чувства, ломающего расовые барьеры ("Без благословения церкви").

Новаторство Киплинга наиболее полно раскрывается в его рассказах о колониальной войне в Индии. В "Пропавшем легионе" Киплинг излагает характерную "пограничную" историю, - можно говорить о целом цикле пограничных рассказов писателя, где Восток и Запад не только сходятся в постоянных схватках и состязаются в храбрости, но и осуществляют взаимоотношения более мирным способом, обмениваясь не только ударами, конями, оружием и добычей, но и воззрениями: это история о погибшем полке мятежных сипаев, уничтоженных афганцами в пограничном районе, принятая на веру не только горцами, но и англо-индийскими солдатами, и она объединяет обе стороны в порыве своеобразного солдатского суеверия. Рассказ "Отброшенный" - психологический этюд, интересный не только как анализ событий, приведших заболевшего колониальной ностальгией юношу к самоубийству, но и раскрывающий взгляды его товарищей.

Особенно богаты и разнообразны рассказы из цикла "Три солдата". Надо помнить, что к тому времени, когда Киплинг избрал своими героями трех простых английских солдат и попытался в аспекте их восприятия рассказать о жизни в Индии, в английской литературе да и вообще во всей мировой литературе, кроме русской, никто не решался писать о простом человеке в солдатском мундире. Киплинг сделал это. Мало того - он показал, что его рядовые Малвени, Ортерис и Лиройд, несмотря на свое вполне демократическое происхождение, заслуживают не меньшего интереса, чем хваленые мушкетеры Дюма. Да, это именно простые солдаты, грубые, полные национальных и религиозных предрассудков, любители выпить, подчас жестокие; их руки в крови, на их совести - не одна человеческая жизнь. Но за грязью, наложенной на эти души казармой и нищетой, за всем страшным и кровавым, что внесла в них колониальная война, живет настоящее человеческое достоинство. Солдаты Киплинга - верные друзья, которые не оставят в беде товарища. Они хорошие солдаты не потому, что они самодовольные ремесленники войны, а потому, что в бою приходится выручать товарища, да и самому не зевать. Война для них труд, при помощи которого они вынуждены зарабатывать свой хлеб. Иногда они поднимаются до того, чтобы назвать свое существование "проклятой солдатской жизнью" ("Безумие рядового Ортериса"), осознать, что они - "пропащие пьяные томми", посланные умирать вдали от родины за интересы других, презираемых ими людей - тех, кто наживается на солдатской крови и страданиях. На большее, чем пьяный бунт, Ортерис не способен, и его побег, в котором ему был готов помочь и автор, чувствующий себя другом Ортериса, не состоялся. Но и те страницы, где изображен припадок Ортериса, вызывающий сочувствие автора и поданный так, что он выглядит как взрыв долго накапливавшегося протеста против униженности и обиды, звучали на общем фоне английской литературы того времени необычайно смело и вызывающе.

Иногда персонажи Киплинга, особенно в цикле "Три солдата", как это бывает в произведениях подлинно талантливых художников, как бы вырываются из-под власти автора и начинают жить собственной жизнью, говорить такие слова, каких читатель не услышит от их создателя: так, например, Малвени в рассказе о бойне в Театре Силвера ("В карауле") с отвращением говорит о себе и о своих товарищах - английских солдатах, опьяненных страшной резней, - как о мясниках.

В том аспекте, в котором показана в этой серии рассказов жизнь колоний, именно солдаты и немногие из офицеров, умеющих перешагнуть барьер, отделяющий их от рядовых (вроде старого капитана по прозвищу Крюк), оказываются подлинными людьми. Многочисленное общество карьеристов, чиновников и дельцов, которое охраняется штыками от ярости порабощенного населения, изображено через восприятие рядового как толпа надменных и бесполезных существ, занятая своими непонятными и, с солдатской точки зрения, ненужными делами, вызывающая в солдате презрение и насмешку. Есть и исключения - Стрикленд, "строитель империи", идеальный персонаж Киплинга ("Саис мисс Йол"), но и он бледен рядом с полнокровными образами солдат. К хозяевам страны - народам Индии - солдаты относятся свирепо, если сталкиваются с ними на поле боя, - впрочем, они готовы с уважением отозваться о храбрости индийских и афганских воинов и с полным уважением - об индийских солдатах и офицерах, несущих службу рядом с "красномундирниками" - солдатами из английских частей. Труд крестьянина или кули, надрывающегося на строительстве мостов, железных дорог и прочих благ цивилизации, внедряемых в индийскую жизнь, вызывает в них сочувствие и понимание, - ведь и они были когда-то людьми труда. Киплинг не скрывает расовых предрассудков своих героев - на то они простые, полуграмотные ребята. Он говорит о них не без иронии, подчеркивая, в какой мере солдаты повторяют в таких случаях чужие, не всегда понятные им слова и мнения, в какой мере они пришлые варвары, не понимающие сложного мира Азии, окружающей их. Неоднократные похвалы, произносимые героями Киплинга по поводу мужества индийских народов, отстаивающих свою независимость, воскрешают в памяти некоторые стихи Киплинга, в частности - его стихи о мужестве суданских борцов за свободу, написанные тем же солдатским сленгом, на котором разговаривают три солдата.

А рядом с рассказами о нелегкой солдатской жизни мы находим тонкие и поэтичные образцы анималистского рассказа ("Рикки-Тикки-Тави"), привлекающие описанием жизни индийской фауны, или рассказов о старых и новых машинах и об их роли в жизни людей - "007", ода паровозу, в которой нашлось место и для теплых слов о тех, кто их ведет; они похожи на трех солдат по своим привычкам, да и по манере выражаться. И какой жалкой и ничтожной выглядит рядом с их жизнью, полной труда и опасностей, жизнь английских чиновников, офицеров высшего ранга, богачей, вельмож, детали которой изображены в рассказах "Стрелы Амура", "На краю пропасти". Сложен и богат мир рассказов Киплинга, и в них особенно ярко блещет его талант художника, знающего жизнь и любящего писать только о том, что он хорошо знает.

Особое место в рассказах Киплинга занимает проблема рассказчика - того "я", от лица которого идет речь. Иногда этот "я" неуловим, его заслоняет другой рассказчик, которому предоставлено слово автором, произнесшим только некий зачин, предисловие. Чаще всего это сам Киплинг, участник повседневных событий, происходящих в британских поселениях и военных постах, свой человек и в офицерском собрании и в компании простых солдат, ценящих его за сердечность и простоту обращения. Лишь изредка это не двойник Киплинга, а кто-нибудь другой, но это обязательно бывалый человек, обладающий скептическим и вместе с тем стоическим мировоззрением, гордящийся своей объективностью (на поверку она далеко не безупречна), своей неусыпной наблюдательностью, своей готовностью прийти на помощь и, если это необходимо, даже помочь дезертировать рядовому Ортерису, которому уже невмоготу стал красный мундир.

Можно было бы найти и еще немало примеров правдивости таланта Киплинга, пробивающейся сквозь его характерную манеру лаконичного натуралистического письма.

Еще одна сторона таланта Киплинга - его глубокая оригинальность, способность делать замечательные художественные открытия. Конечно, эта способность открывать новое сказалась уже в том, что героями Киплинга стали простые солдаты и чиновники, в которых никто до него не видел героев. Но подлинным открытием была жизнь Востока, поэтом которого стал Киплинг. Кто же до Киплинга из писателей Запада ощутил и поведал о красках, запахах, звуках жизни древних городов Индии, их базарах, их дворцах, об участи голодающего и все же гордого индийца, о его поверьях и обычаях, о природе его страны? Все это было рассказано одним из тех, кто считал себя "несущим бремя белого человека", но интонация превосходства нередко уступала место интонации восхищения и уважения. Без этого не были бы написаны такие жемчужины поэзии Киплинга, как "Мандалей" и многие другие. Без этого художественного открытия Востока не было бы и чудесных "Книг Джунглей".

Спору нет, и во многих местах "Книг Джунглей" прорывается идеология Киплинга - достаточно вспомнить о его песне "Закон Джунглей", звучащей скорее как скаутский гимн, чем как хор вольных голосов населения джунглей, и добрый медведь Балу говорит иногда совершенно в духе тех наставников, которые воспитывали будущих офицеров ее величества из кадетов той военной школы, где обучались "Стоки и компания". Но, перекрывая эти ноты и тенденции, властно звучит в "Книгах Джунглей" и другой голос, голос индийского фольклора и - шире - фольклора древнего Востока, мелодии народной сказки, подхваченные и по-своему осмысленные Киплингом.

Без этого могучего влияния индийской, восточной стихии на английского писателя не могло быть "Книг Джунглей", а без них не было бы мировой славы Киплинга. Мы по существу должны оценить, чем обязан Киплинг стране, где он родился. "Книги Джунглей" - еще одно напоминание о той неразрывной связи культур Запада и Востока, которая всегда обогащала обе взаимодействующие стороны. Куда девается лаконичность Киплинга, натуралистическая описательность? В этих книгах - особенно в первой - все светится красками и звуками большой поэзии, в которой народная основа в соединении с талантом мастера создали неповторимый художественный эффект. Вот почему поэтическая проза этих книг неразрывно связана с теми стихотворными отрывками, которые так органически дополняют отдельные главы "Книг Джунглей".

Все меняется в "Книгах Джунглей". Героем их становится не хищник Шер Хан, ненавидимый всем миром животных и птиц, а мальчик Маугли, умудренный опытом большой волчьей семьи и своими добрыми друзьями - медведем и мудрым змеем Каа. Борьба с Шер Ханом и его поражение - поражение Сильного и Одинокого, казалось бы, любимого героя Киплинга - становится центром композиции первой "Книги Джунглей". Маленький храбрый мангуст Рикки, защитник дома Большого Человека и его семьи, торжествует над могучей коброй. Мудрость народной сказки заставляет Киплинга принять закон победы добра над силой, если эта сила - зло. Чем бы ни сближались "Книги Джунглей" с воззрениями Киплинга-империалиста, они расходятся с этими воззрениями чаще, чем выражают их. И это тоже проявление таланта художника - уметь подчиниться высшему закону художественности, воплощенному в народной сказочной традиции, если уж становишься ее последователем и учеником, как стал им на время Киплинг - автор "Книг Джунглей".

В "Джунглях" Киплинг начал вырабатывать ту удивительную манеру говорить с детьми, шедевром которой стали его поздние "Сказки просто так". Разговор о таланте Киплинга был бы неполон, если бы он не был упомянут как замечательный детский писатель, умеющий говорить со своей аудиторией уверенным тоном рассказчика, который уважает своих слушателей и знает, что ведет их навстречу интересам и волнующим событиям.

x x x

Редьярд Киплинг умер более тридцати лет тому назад6. Он не дожил до краха колониальной Британской империи, хотя предчувствие этого и томило его еще в 1890-х годах. Все чаще упоминают газеты о государствах, в которых спускается старый "Юнион Джек" - британский королевский флаг; все чаще мелькают кадры и фото, на которых изображается, как Томми Аткинсы навсегда уходят с чужих территорий; все чаще свергают на площадях ныне свободных государств Азии и Африки конные монументы старых британских вояк, некогда заливавших эти страны кровью. Образно выражаясь, свергнут и монумент Киплинга. Но жив талант Киплинга. И он сказывается не только в творчестве Д. Конрада, Р. Л. Стивенсона, Д. Лондона, Э. Хемингуэя, С. Моэма, но и в произведениях некоторых советских писателей.

Советские школьники в 20-х годах учили наизусть поэму молодого Н. Тихонова "Сами", в которой чувствуется влияние лексики и метрики Киплинга, поэму, предрекавшую всемирное торжество идей Ленина. Рассказы Н. Тихонова об Индии содержат в себе своеобразную полемику с Киплингом. Широко известно стихотворение "Заповедь" в переводе М. Лозинского, прославляющее мужество и доблесть человека и часто исполняющееся чтецами с эстрады.

Кто не вспоминал Киплинга, читая "Двенадцать баллад" Н. Тихонова, и не потому, что поэта можно было бы упрекнуть в подражании ритмическим особенностям стихов Киплинга. Тут было нечто иное, гораздо более сложное. И разве не напомнят о Киплинге некоторые из лучших стихотворений К. Симонова, кстати, прекрасно переведшего стихотворение Киплинга "Вампир"? Есть нечто позволяющее говорить, что наши поэты не прошли мимо большого творческого опыта, заложенного в томиках его стихов. Это стремление быть поэтом современности, острое чувство времени, ощущение романтики текущего дня, которое сильнее, чем у других западноевропейских поэтов на рубеже веков, было выражено у Киплинга в стихотворении "Королева".

В этом стихотворении (перевод А. Оношкович-Яцына) выражено своеобразное поэтическое кредо Киплинга. Королева - это Романтика; поэты всех времен жалуются, что она ушла со вчерашним днем - с кремневой стрелой, а потом с рыцарскими латами, а потом - с последним парусником и последней каретой. "Ее мы видели вчера", - твердит поэт-романтик, отворачиваясь от современности.

Между тем романтика, говорит Киплинг, ведет очередной поезд, и ведет его точно по расписанию, и это и есть новая романтика машины и пространства, которыми овладел человек: один из аспектов современной романтики. Поэт не успел добавить к этому стихотворению слов о романтике самолета, о романтике космонавтики, о всей той романтике, которой дышит наша современная поэзия. Но наша романтика послушна иным чувствам, до которых Киплингу подняться невозможно, ибо был он подлинным и талантливым певцом уходящего старого мира, лишь смутно улавливавшим гул приближавшихся великих событий, в которых рухнула его империя и в которых падет и весь мир насилия и лжи, именуемый капиталистическим обществом.

Р. Самарин

Примечания.

1. Куприн А. И. Собр. соч.: В 6 т. М.: 1958. Т. VI. С. 609

2. Горький М. Собр. соч.: В 30 т. М.: 1953. Т. 24. С. 66.

3. Луначарский А. История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах. М.: Госиздат. 1924. Ч. II. С. 224.

4. Горький М. Указ соч.: С. 155.

5. См. Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит. 1967. Т. 9. С. 394.

6. Статья написана в конце 60-х годов.

История повседневности сегодня является очень популярным направлением исторического и вообще гуманитарного знания. Как отдельная отрасль исторического знания была обозначена относительно недавно. Хотя основные сюжеты истории повседневности, такие как быт, одежда, труд, отдых, обычаи, в отдельных аспектах изучались давно, в настоящее время в исторической науке отмечается небывалый интерес к проблемам повседневности. Повседневность является предметом целого комплекса научных дисциплин: социологии, психологии, психиатрии, лингвистики, теории искусства, теории литературы и, наконец, философии. Эта тема часто доминирует в философских трактатах и научных исследованиях, авторы которых обращаются к определенным аспектам жизни, истории, культуры и политики.

История повседневности - отрасль исторического знания, предметом изучения которой является сфера человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах. В центре внимания истории повседневности, по мнению современной исследовательницы Н. Л. Пушкарёвой, реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного жизненного мира, комплексное исследование этой реальности (жизненного мира) людей разных социальных слоев, их поведения и эмоциональных реакций на события.

Зародилась история повседневности ещё в середине XIX века, а как самостоятельная отрасль изучения прошлого в гуманитарных науках возникла в конце 60-х гг. XX в. В эти годы произошёл интерес к исследованиям, связанным с изучением человека, и в связи с этим немецкие ученые первыми начинают заниматься историей повседневности. Прозвучал лозунг: "От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к маленьким жизненным миркам, к повседневной жизни обыкновенных людей". Возникло направление "история повседневности" или "история снизу".

Так же можно отметить, что всплеск интереса к изучению повседневности совпал и с так называемым "антропологическим переворотом" в философии. М. Вебер, Э. Гуссерль, С. Кьеркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, А. Шопенгауэр и другие доказали, что описать многие явления человеческого мира и природы невозможно, оставаясь на позициях классического рационализма. Впервые философы обратили внимание на внутренние взаимосвязи между разнообразными сферами жизнедеятельности человека, которые обеспечивают развитие общества, его целостность и неповторимость на каждом временном этапе. Отсюда все большую значимость приобретают исследования многообразия сознания, внутреннего опыта переживаний, различных форм повседневной жизни.

Нас интересует, что понимали и понимают под повседневностью и как интерпретируют ее ученые?

Для этого имеет смысл назвать наиболее крупных немецких историков повседневности. Классиком в этой области считается историк-социолог Норберт Элиас с его работами "О понятии повседневности", "О процессе цивилизации", "Придворное общество". Н. Элиас говорит о том, что человек в процессе жизни впитывает в себя общественные нормы поведения, мышления и в результате они становятся психическим обликом его личности, а так же, что как форма человеческого поведения изменяется в ходе общественного развития.

Так же Элиас пытался дать определение "истории повседневности". Он отмечал, что нет точного, четкого определения повседневности, но он пытался дать определенное понятие через противопоставление не-повседневности. Для этого он составлял списки некоторых способов применения этого понятия, которые встречаются в научной литературе. Итогом его работы был вывод, что в начале 80-х гг. история повседневности - это пока что "ни рыба, ни мясо".

Ещё одним ученым, работавшим в этом направлении, был Эдмунд Гуссерль, философ, который сформировал новое отношение к "обыденному". Он стал основателем феноменологического и герменевтического подходов в изучении повседневности и первым обратил внимание на значимость "сферы человеческой обыденности", повседневности, которую называл "жизненным миром". Именно его подход был импульсом для учёных других областей гуманитарной науки к изучению проблемы определения повседневности.

Среди последователей Гуссерля можно обратить внимание на Альфреда Шюца, который предложил сосредоточиться на анализе "мира человеческой непосредственности", т.е. на тех чувствах, фантазиях, желаниях, сомнениях и реакциях на непосредственные частные события.

С точки зрения социальной феминологии Шюц определяет, повседневность, как "сферу человеческого опыта, характеризующуюся особой формой восприятия и осмысления мира, возникающей на основе трудовой деятельности, обладающая рядом характеристик, среди которых уверенность в объективности и самоочевидности мира и социальных взаимодействий, что, собственно, и есть естественная установка".

Таким образом, последователи социальной феминологии приходят к выводу, что повседневность - это та, сфера человеческого опыта, ориентаций и действий, благодаря которой человек осуществляет планы, дела и интересы.

Следующим шагом к выделению повседневности в отрасль науки было появление в 60-е годы XX века модернистских социологических концепций. Например, теории П. Бергера и Т. Лукмана. Особенность их взглядов заключалась в том, что они призывали изучать "встречи людей лицом к лицу", полагая, что такие встречи" (социальные взаимодействия) есть "основное содержание обыденной жизни".

В дальнейшем в рамках социологии стали появляться и другие теории, авторы, которых пытались дать анализ повседневности. Таким образом, это привело к её превращению в самостоятельное направление в науках об обществе. Это изменение, конечно же, отразилось и на исторических науках.

Огромный вклад в изучение повседневности представители школы "Анналов" - Марк Блок, Люсьен Февр и Фернан Бродель. "Анналы" в 30-х гг. XX в. обратились к исследованию человека-труженика, предметом их изучения становится "история масс" в противовес "истории звезд", история, видимая не "сверху", а "снизу". По мысли Н. Л. Пушкарёвой, они предложили видеть в реконструкции "повседневного" элемент воссоздания истории и её целостности. Они изучали особенности сознания не выдающихся исторических личностей, а массового "безмолвствующего большинства" и его влияние на развитие истории и общества. Представители этого направления исследовали и ментальность обычных людей, их переживания, и материальную сторону повседневности. А. Я. Гуревич отмечал, что эту задачу успешно выполняли их сторонники и продолжатели, группировавшиеся вокруг созданного в 1950-е журнала "Анналы". История повседневности выступала в их трудах частью макроконтекста жизни прошлого.

Представитель этого направления, Марк Блок обращается к истории культуры, общественной психологии и изучает ее, исходя не из анализа мысли отдельных индивидуумов, а в непосредственно массовых проявлениях. В центре внимания историка стоит человек. Блок спешит уточнить: "не человек, но люди - люди, организованные в классы, общественные группы. В поле зрения Блока - типические, преимущественно массовидные явления, в которых можно обнаружить повторяемость".

Одной из главных идей Блока заключалась в том, что исследование историка начинается не со сбора материала, а с постановки проблемы и вопросов к источнику. Он считал, что "историк путём анализа терминологии и лексики сохранившихся письменных источников способен заставить сказать эти памятники гораздо больше".

Изучением проблемы повседневности занимался французский историк Фернан Бродель. Он писал о том, что можно познать повседневность через материальную жизнь - "это люди и вещи, вещи и люди". Единственным способом ощутить повседневное существование человека это изучить вещи - пищу, жилища, одежду, предметы роскоши, орудия, денежные средства, планы деревень и городов - словом все, что служит человеку.

Продолжавшие "линию Броделя" французские историки второго поколения Школы "Анналов" скрупулезно изучали взаимосвязи между образом жизни людей и их ментальностями, бытовой социальной психологией. Использование броделевского подхода в историографиях ряда стран Центральной Европы (Польши, Венгрии, Австрии) начавшись в середине - второй половине 70-х, осмыслялось как интегративный метод познания человека в истории и "духа времени". По мнению Н. Л. Пушкарёвой, оно получило наибольшее признание у медиевистов и специалистов по истории раннего Нового времени и в меньшей степени практикуется специалистами, изучающими недавнее прошлое или современность.

Другой подход в понимании истории повседневности возник и по сей день превалирует в германской и итальянской историографии.

В лице германской истории повседневности впервые была сделана попытка определить историю повседневности как своего рода новую исследовательскую программу. Об этом свидетельствует вышедшая в конце 1980-х годов в Германии книга "История повседневности. Реконструкция исторического опыта и образа жизни".

По мнению С. В. Оболенской, германские исследователи призывали заняться изучением "микроисторий" рядовых, обычных, незаметных людей. Они считали, что важным детальное описание всех нищих и обездоленных, а так же их душевных переживаний. Например, одной из наиболее распространённых тем исследований, является жизнь рабочих и рабочее движение, а также рабочие семьи.

Обширную часть истории повседневности составляет исследование повседневности женщин. В Германии выходит множество работ, посвященных женскому вопросу, женскому труду, роли женщин в общественной жизни в разные исторические эпохи. Здесь создан центр исследований по женскому вопросу. Особое внимание уделяется жизни женщин в послевоенный период.

Помимо германских "историков повседневности", к толкованию ее как синонима "микроистории" оказался склонен ряд исследователей в Италии. В 1970-е небольшая группа таких ученых (К. Гинзбург, Д. Леви и др.) сплотилась вокруг созданного ими журнала, начав издание научной серии "Микроистория". Эти ученые сделали достойным внимания науки не только распространенное, но и единственное, случайное и частное в истории, будь то индивид, событие или происшествие. Исследование случайного - доказывали сторонники микроисторического подхода - должно стать отправным пунктом для работы по воссозданию множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети взаимоотношений (конкуренции, солидарности, объединения и т.д.). Тем самым они стремились понять взаимосвязь между индивидуальной рациональностью и коллективной идентичностью.

Германо-итальянская школа микроисториков в 1980-90-е расширилась. Ее пополнили американские исследователи прошлого, которые чуть позже примкнули к исследованиям истории ментальностей и разгадыванию символов и смыслов повседневной жизни.

Общим для двух подходов в изучении истории повседневности - и намеченного Ф. Броделем, и микроисториками - было новое понимание прошлого как "истории снизу" или "изнутри", давшее голос "маленькому человеку", жертве модернизационных процессов: как необычному, так и самому рядовому. Два подхода в исследованиях повседневности объединяет также связь с другими науками (социологией, психологией и этнологией). Они в равной мере внесли вклад в признание того, что человек прошлого не похож не человека сегодняшнего дня, они в равной мере они признают, что исследование этой "непохожести" есть путь к постижению механизма социопсихологических изменений. В мировой науке продолжают сосуществовать оба понимания истории повседневности - и как реконструирующей ментальный макроконтекст событийной истории, и как реализации приемов микроисторического анализа.

В конце 80-х - начале 90-х годов XX века, вслед за западной и в отечественной исторической науке наблюдается всплеск интереса к повседневности. Появляются первые работы, где упоминается повседневность. Печатается серия статей в альманахе "Одиссей", где предпринята попытка теоретического осмысления повседневности. Это статьи Г. С. Кнабе, А. Я. Гуревича, Г. И. Зверевой.

Немалый вклад в развитие истории повседневности внесла Н. Л. Пушкарёва. Основной результат исследовательской работы Пушкаревой - признание направления гендерных исследований и истории женщин (исторической феминологии) в отечественном гуманитарном знании.

Большинство написанных Пушкаревой Н. Л. книг и статей посвящено истории женщин России и Европы. Ассоциацией американских славистов книга Пушкаревой Н. Л. рекомендована как учебное пособие в университетах США. Работы Н. Л. Пушкаревой имеют высокий индекс цитирования среди историков, социологов, психологов, культурологов.

Трудами этой исследовательницы выявлен и всесторонне проанализирован широкий спектр проблем "истории женщин" как в допетровской России (Х - ХVII вв.), так и в России XVIII - начала XIX века.

Н. Л. Пушкарева уделяет непосредственное внимание изучению вопросов частной жизни и повседневного быта представительниц различных сословий российского общества XVIII - начала XIX века, в том числе и дворянского. Ею установлены наряду с универсальными чертами "женского этоса" специфические отличия, например, в воспитании и образе жизни провинциальных и столичных дворянок. Придавая особое значение при изучении эмоционального мира русских женщин соотношению "общего" и "индивидуального", Н. Л. Пушкарева подчеркивает важность перехода "к исследованию частной жизни как к истории конкретных лиц, подчас вовсе не именитых и не исключительных. Этот подход дает возможность "познакомиться" с ними через литературу, делопроизводственные документы, переписку.

Последнее десятилетие продемонстрировало растущий интерес российских историков к повседневной истории. Формируются основные направления научного поиска, под новым углом зрения анализируются хорошо известные источники, вводятся в научный оборот новые документы. По мнению М. М. Крома, в России история повседневности переживает сейчас настоящий бум. В качестве примера можно привести выходящую в издательстве "Молодая гвардия" серию "Живая история. Повседневная жизнь человечества". Наряду с переводными работами в этой серии изданы книги А. И. Бегуновой, Е. В. Романенко, Е. В. Лаврентьевой, С. Д. Охлябинина и других российских авторов. Многие исследования основаны на мемуарной литературе и архивных источниках, в них детально описаны быт и нравы героев повествования.

Выход на принципиально новый научный уровень в изучении повседневной истории России, который давно востребован исследователями и читателями, связан с активизацией работы по подготовке и публикации документальных сборников, мемуарной литературы, переизданием ранее опубликованных работ с подробными научными комментариями и справочным аппаратом.

Сегодня можно говорить о формировании отдельных направлений в изучении повседневной истории России - это изучение повседневности периода империи (XVIII - начало XX в), российского дворянства, крестьян, горожан, офицеров, студенчества, духовного сословия т.д.

В 1990-х - начале 2000-х гг. научная проблема "повседневная Россия" постепенно осваивается историками вузов, которые начали использовать новые знания в процессе преподавания исторических дисциплин. Историки МГУ им. М. В. Ломоносова даже подготовили учебное пособие "Российская повседневность: от истоков до середины XIX века", которое, по мнению авторов, "позволяет дополнить, расширить и углубить знания о реальной жизни людей в России". Разделы 4-5 этого издания посвящены повседневной жизни российского общества XVIII - первой половины XIX в. и охватывают довольно широкий спектр вопросов практически всех слоев населения: от городских низов до светского общества империи. Нельзя не согласиться с рекомендацией авторов использовать это издание как дополнение к уже имеющимся учебникам, что позволит расширить представление о мире русской жизни.

Перспективы изучения исторического прошлого России в ракурсе повседневности очевидны и многообещающи. Свидетельством этому является исследовательская активность историков, филологов, социологов, культурологов, этнологов. В силу своей "всемирной отзывчивости" повседневность признается сферой междисциплинарных исследований, но вместе с тем требует методологической точности в подходах к проблеме. Как заметил культуролог И. А. Манкевич, "в пространстве повседневности сходятся "линии жизни" всех сфер человеческого бытия…, повседневность - это "наше все вперемежку с совсем не нашим…"



Роман Ивана Александровича Гончарова “Обыкновенная история” был одним из первых русских реалистических произведений, повествующих о повседневной жизни обыкновенных людей. В романе обрисованы картины русской действительности 40-х годов XIX века, типичные обстоятельства жизни человека того времени.

Роман вышел в свет в 1847 году. В нем рассказывается о судьбе молодого провинциала Александра Адуева, приехавшего в Петербург к своему дяде. На страницах книги с ним происходит “обыкновенная история” - превращение романтического, чистого юноши в расчетливого и холодного дельца.

Но с самого начала эта история рассказывается как бы с двух сторон - с точки зрения самого Александра и с точки зрения его дяди - Петра Адуева. Уже с первого их разговора становится ясно, насколько это противоположные натуры. Александру свойственен романтичный взгляд на мир, любовь ко всему человечеству, неопытность и наивная вера в “вечные клятвы” и “залоги любви и дружбы”. Ему странен и непривычен холодный и отчужденный мир столицы, где на сравнительно небольшом пространстве уживается огромное количество людей, абсолютно равнодушных друг к другу. Даже родственные отношения в Петербурге гораздо суше, чем те, к которым он привык в своей деревне.

Экзальтированность Александра смешит его дядю. Адуев-старший постоянно, и даже с некоторым удовольствием, выполняет роль “ушата холодной воды”, когда умеряет восторги Александра: то приказывает оклеить его стихами стены кабинета, то выбрасывает за окно “вещественный залог любви”. Сам Петр Адуев - преуспевающий промышленник, человек трезвого, практичного ума, считающий любые “сентименты” излишними. И в то же время он понимает и ценит красоту, знает толк в литературе, в театральном искусстве. Убеждениям Александра он противопоставляет свои, и оказывается, что они не лишены своей правды.

Почему он должен любить и уважать человека только за то, что этот человек - его брат или племянник? Зачем поощрять стихоплетство юноши, явно не обладающего талантом? Не лучше ли вовремя указать ему иную до рогу? Ведь воспитывая Александра на свой лад, Петр Адуев старался уберечь его от грядущих разочарований.

Три любовных истории, в которые попадает Александр, доказывают это. С каждым разом все более охладевает в нем романтический жар любви, соприкасаясь с жестокой действительностью. Так, любые слова, действия, поступки дяди и племянника находятся как бы в постоянном диалоге. Читатель сопоставляет, сравнивает этих персонажей, ибо невозможно оценить одного без оглядки на другого. Но также оказывается невозможно и выбрать, кто из них прав?

Казалось бы, сама жизнь помогает Петру Адуеву доказать свою правоту племяннику. От прекрасных идеалов уже через несколько месяцев жизни в Петербурге у Адуева-младшего почти ничего не остается, -они безнадежно разбиты. Вернувшись в деревню, он пишет своей тетке, жене Петра, горькое письмо, где подводит итог своему опыту, своим разочарованиям. Это письмо зрелого человека, лишившегося многих иллюзий, но сохранившего сердце и ум. Александр получает жестокий, но полезный урок.

Но счастлив ли сам Петр Адуев? Разумно организовав свою жизнь, живя по расчетам и твердым принципам холодного ума, он пытается и чувства подчинить этому порядку. Выбрав в жены прелестную молодую женщину {вот он, вкус к красоте!), он хочет воспитать из нее спутницу жизни по своему идеалу: без “глупой” чувствительности, излишних порывов и непредсказуемых эмоций. Но Елизавета Александровна неожиданно встает на сторону племянника, почувствовав в Александре родственную душу. Она не может прожить без любви, всех этих необходимых “излишеств”. И когда она заболевает, Петр Адуев понимает, что ничем не может помочь ей: она дорога ему, он отдал бы все, но ему нечего отдать. Ее может спасти только любовь, а любить Адуев-старший не умеет.

И, словно чтобы еще больше доказать драматичность ситуации, в эпилоге появляется Александр Адуев - полысевший, располневший. Он, несколько неожиданно для читателя, усвоил все дядины принципы и делает большие деньги, даже жениться собирается “на деньгах”. Когда дядя напоминает ему его прошлые слова. Александр только смеется. В тот момент, когда Адуев-старший осознает крах своей стройной жизненной системы, Адуев-младший становится воплощением этой системы, причем не лучшем ее варианте. Они как бы поменялись местами.

Беда, даже трагедия этих героев в том, что они так и остались полюсами мировоззрений, не смогли достичь гармонии, равновесия тех положительных начал, что были в них обоих; они утратили веру в высокие истины, ибо жизнь^и окружающая действительность не нуждались в них. И, к сожалению, это обыкновенная история.

Роман заставил читателей задуматься над острыми нравственными вопросами, поставленными русской жизнью того времени. Почему произошел процесс перерождения романтически настроенного юноши в бюрократа и предпринимателя? Так ли необходимо, утратив иллюзии, освобождаться от искренних и благородных человеческих чувств? Эти вопросы и сегодня волнуют читателя. И.А. Гончаров дает нам ответы на все эти вопросы в своем замечательном произведении.