"Иудушка из Головлёва" на Малой сцене ТЮЗа

Идеальное зло

Этот спектакль покажет Вам истинное зло, без примитивных пугалок "ужастиков", без крови, без спецэффектов. Это демонстрация абсолютного "антихриста" среди "антихристов" мелких. Классический текст Салтыкова-Щедрина и лучший спектакль Кирилла Серебренникова с гениальным Евгением Мироновым в главной роли. Раньше на эту роль отваживался только Смоктуновский. Миронов раскрыл образ Иудушки Головлёва по своему, не повторяясь, не менее убедительно. Мой любимый спектакль с моим любимым артистом, моим любимым режиссёром на нужной для полного восприятия, Малой Сцене МХТ. Полное совпадение всех составляющих для того, чтобы наивно сказать - шедевр.

Если Вы любите тяжёлые, драматические постановки (я люблю), если Вы не можете не заглянуть "внутрь зла, в преисподнюю" (я не могу оторваться), если Вы ищите ответ на вопросы "Как зло стало таким, какое оно есть? Как живёт и чем дышит зло?" (мне важно это), то приглашаю Вас на ГГ.При этом в спектакле масса смешных моментов (не теряющих о этого своей жути). При этом в спектакле масса режиссёрских нахоток. При этом, кроме гениального Евгения Миронова в спектакле заняты замечательные артисты - Кравченко, Покровская, Сосновский, Чурсин, Добровольская, Чекменёв и т.д.

Спектакль идёт 1 раз в месяц на Малой сцене МХТ им. Чехова. Билеты можно с трудом купить в кассе в первые дни начала продаж на следующий месяц. Стоимость их прилична, до 2500 рублей. Она ничтожна по сравнению с игрой Евгения Миронова.

Если Вы - поклонник фильма "Идиот" с Е.Мироновым, то представьте, что он сыграл эту роль в отрицательном, инфернальном варианте. Вот что такое ГГ. И это надо видеть. Минимум один раз, обязательно. Спектакль можно смотреть бесконечно. Даже на экране он великолепен. Есть на DVD. Я по ниивности смотрел раз десять.

Спектакль однозначно рекомендуется думающим людям. Желающим лёгкого развлечения делать на ГГ нечего. Кого позвать - всех, кроме людей косных. Чопорным любителям классики скорее всего не понравятся особенности, внесённые Серебренниковым. Но игра Миронова поравится любому.

Цитаты профессионалов

РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ

есть смысл поздравить МХТ с искусством. Сложносочиненным, длинным, не играющим со зрителем в поддавки и интересным даже в своих несовершенствах и противоречиях

Евгений Миронов играет в Иудушке и более существенную карикатуру – сдержанную пародию на своего телевизионного князя Мышкина. Воплотив на экране русское юродство в его просветленном варианте, актер предлагает на сцене, так сказать, затемненный вариант эксклюзивного национального феномена.

ГЛЕБ СИТКОВСКИЙ

Превращение из человека в муху – почти по Кафке - совершается на наших глазах. Сопляк в детских растянутых колготках, умильно заглядывающий матери в глаза, постепенно обретает силу, которую он буквально высасывает из окружающих. По мере того как его голос крепчает и обретает елейную назидательность, Иудушкина мать Арина Петровна, блестяще сыгранная Аллой Покровской, будто уменьшается в росте и значении. Начав с властных генеральшиных интонаций, она сдувается как мыльный пузырь и закончит тем, что каркнув «Прро-клинаю», будто сравняется размером с обычной вороной и исчезнет с лица земли.

Проклятьем заклеймены здесь вообще-то все до единого, с самого начала. Никто даже толком не способен сложить из перстов крестное знамение. Вроде и хотят перекреститься, а вечно промахиваются, будто даун, пытающийся на приеме у доктора дотронуться до кончика носа. Иудушка рассекает воздух, просто вертикально двигая рукой от лба к животу, а другие чертят самые замысловатые геометрические фигуры, но все равно - мимо.

АЛЕНА КАРАСЬ

Как описать Евгения Миронова в роли Иудушки? Он очень похож на Евгения Миронова в роли Мышкина. Или на Евгения Миронова в роли Гамлета. Или на Евгения Миронова в роли Самозванца. Иудушка - юродивый самозванец, русский Антихрист со страстью к самоуничтожению: точный жест, внезапный кульбит, пародия и гротеск, во всем почти цирковая эксцентриада, танец, безукоризненно исполненный на гробах близких. Повадки отличника, не знающего пощады.

Только к концу, после всех смертей он, наконец, насыщается, Кровопивушка, и тихо укладывается в снежную постель, под покров белых мешков и подушек. Цифирка к цифирке падает на белом экране снежная завеса - счет всем дням и смертям.

Красиво, только не останавливается сердце, не замирает сознание. Мрачно и холодно в мире Иудушки. И хоть, подобно евангельскому Иуде, он отправляется в финале на снежную смерть, нет катарсиса в этой русской трагедии. "Живи еще хоть четверть века - исхода нет, исхода нет". Исхода нет весь первый акт, и весь второй. Исхода нет в конце XIX, XX и в начале XXI века.

И там, где чудесно играет артистку Анниньку Евгения Добровольская, и там, где со старинной театральной мощью Алла Покровская (Арина Петровна Головлева) проклинает своего сына-душегуба. И там, где умирает от белой горячки братец Павлуша (Алексей Кравченко). Нигде нет ни исхода, ни катарсиса. Затейливый, умный и бесстрастный спектакль, в котором есть все, кроме чего-то главного, что не берусь определить.

МАРИНА ДАВЫДОВА

Евгений Миронов сыграл в новом спектакле Кирилла Серебренникова Иудушку Головлева. Точнее говоря, он сыграл анти-Мышкина, создав в МХТ жуткого двойника своего экранного героя. Обе эти роли - первую (Мышкина) в БДТ, вторую (Иудушку) в Художественном театре - играл когда-то гений русской сцены Иннокентий Смоктуновский.

Если задуматься, на Миронове лежит какой-то непомерный груз ответственности. За все актерское поколение разом, разменявшее свой совокупный талант на сценические пустяки, примитивные сериалы, кич, трэш, далее везде... Смоктуновскому было легче. В его времена халтура еще не захлестнула владения Мельпомены мутным весенним селем, а рядом с ним или неподалеку от него творили другие титаны актерского цеха - Андрей Попов, Олег Борисов, Евгений Евстигнеев, всех не перечислишь. Планка была укреплена на рекордной высоте. Теперь она уже почти лежит на земле, и рядом с Мироновым назвать фактически некого. Нету никакой плеяды. Дело даже не в масштабе дарования, а в умении им распорядиться. Ведь Миронов - единственный артист своего призыва, со старомодной серьезностью воспринимающий работу над ролью как неустанную работу души.

После "Господ Головлевых" стало окончательно ясно, что Серебренников, режиссер с громкой и, как казалось поначалу, несколько легкомысленной славой, тоже расположен к трудным духовным поискам и интересен в своих несовершенствах даже больше, чем в очевидных сценических победах. В его "Головлевых", в отличие от его же шумного прошлогоднего "Леса" (социального бурлеска, не тронутого никакой метафизикой), есть тягостные моменты сценической скуки, но есть и потрясающие прозрения. Это попытка предъявить нам классическую историю гибели семьи в ее постмодернистском изводе - с резкими перепадами из эпики (многочисленные флэшбэки в детство героев) в фантасмагорию (тут покойники запросто разгуливают по сцене в черных пиджаках со шнуровкой вместо пуговиц), а оттуда - в едкий щедринский фельетон.

НАТАЛЬЯ ПИВОВАРОВА

Евгений Миронов играет главного персонажа головлевского плена. Он муха, вша, бесцветная мышь, как хотите. Тщедушный, блеклый, на лице, как на сером листе, можно изобразить что угодно: силу, напор, испуг, похоть, гнев, восторг и так далее. То сгорбится, то пройдет по дому чечеткой. То на минутку "развезет" его от одиночества: к финалу он чуть ли ни Плюшкин, которому нужно вытирать рот и руки после еды, - начало физического распада. То со страстью праведного гнева пошлет на смерть "блудного сына", проигравшегося Петьку (остро, драматично сыгранного Юрием Чурсиным). По-старушечьи, как приживалка, разложит на вздыбленном столе вещи, оставшиеся после смерти матери, повяжет черный платок на голову и прослезится. Но все это ерунда, Порфирий Владимирович не лицом играет, он меняет свои роли "там внутри". Может и трудно почувствовать, что "губы у него побелели", но зато ясно, что трусость Иудушки у Миронова граничит с ненавистью, он же всю Россию готов призвать к ответу; азарта нет, но целеустремленность очевидная. Он не разговаривает, а тиранит, демагогически вынимает душу из тела, каждый раз "петлю накидывает". Но вся штука в том, что актер играет "банальность", маленького человека-обывателя, стремящегося к власти над каждым. Деспотия посредственности, гордыня, амбиции "никчемного червя". Он скупой рыцарь, ричард 3, сатана, самозванец, змей-искуситель - все с маленькой буквы. Оттого и страшно, что неприметен, говорит монотонно, точно муха жужжит. Его насилие повседневно, здесь никому не выжить, а смерть приходит словно освобождение - мгновенно, как укол иглы-перышка, как брошенная горсть гороха. В финале спектакля у этого изолгавшегося, опустошенного, почти бесплотного человека, душа и совесть которого так истончились, сжались; у Иудушки-Миронова и сил нет - ни осознать, ни раскаяться. Выпотрошенная душа. Самоубийца. И опять, как в детстве, он увидит на стене, на полу кадры кинопроектора и уйдет по деревянному настилу на погост, умрет по дороге, на мерзлой земле. "Но не один мускул при этом не дрогнул на его лице".

Совершенно непонятый мной в школьные годы Салтыков-Щедрин с его сказками, теперь вдруг открылся заново, эмоционально и в очень трагичном и безысходном ключе. Роман "Господа Головлевы", представляющий собой распад семьи, до чтения вызвал ассоциацию с другим потрясающим романом "Будденброки" с припиской в названии: Гибель одного семейства. Но, конечно же, европейская и русская традиции очень контрастны, в том числе и в явлении умирания. И если у Томаса Манна всё выглядит трагично, но при этом ещё и благородно-лирично, то Салтыков-Щедрин не жалеет желчи, и его обречённость окутана уныло-безнадёжной деградацией.

После чтения уже подумалось, что это очень хорошо, что "Господ Головлевых" не было в школьной программе. Вдруг в ярких красках представилось, как на мою неокрепшую подростковую психику могли подействовать преувеличенно-пугающие образы книжного семейства, в чертах которых не раз проглядывали черты моих же родных. И если сейчас отношения с семьёй уже приобрели устойчивую атмосферу большего понимания, то в юные годы подобное сочинение могло окрасить бунт юности в очень мрачные и жестокие тона.

Головлевы - это прежде всего незабываемые своим раздражающим эффектом характеры, а особого трагического ужаса добавляет их автобиографичность. И тут особенно показателен образ Арины Петровны с высокой концентрацией качеств матери писателя: грозная, строптивая, непреклонная, крайне скупая и бесконечно одинокая. Её гротескная мания накопительства проявляется и в собирательстве земель, она словно падальщик летит на вести об аукционах разорившихся помещиков, и в хранении непомерных запасов еды, загнивающей в погребах и иллюстрирующей аналогичный процесс в семье в целом и в каждом из её представителей по отдельности. Кажется, что её материнские чувства совершенно вымерли и их проблески в виде "выкидывания кусков" больше похожи на какой-то неосознанный рефлекс. Угнетающа и философия попрекания с рефреном в виде: "ночей не досыпала, кусков не доедала", и напоминания о том, что всей ей обязаны, но платят чёрной неблагодарностью. Образ тем не менее не статичен, но динамика проявляется не в развитии, а во всё в той же деградации и какие-то чувства, которые сложно назвать добрыми, но нельзя отказать им в живости и искренности, появляются уже на этапе, близком к предсмертной агонии личности.

Легко было бы обвинить мать с замашками тирана в том, что произошло со всем её выводком: изведённая бедностью дочь, алкоголизм двух сыновей Павла и Стёпки-балбеса, отвратительнейшее существование Порфирия - того самого знаменитого Иудушки-кровопивца, не менее печальные судьбы внуков и внучек. Важна здесь и роль никудышного отца, которая сводилась к лежанию на кровати, выкрикиванию в адрес жены "Чёрт!" и подражанию голосам птиц: пожалуй, единственный комичный образ, который только добавляет упаднических настроений. Салтыков-Щедрин же не столько обвиняет родителей и влияние их воспитания, сколько судьбу семейства, складывающуюся в течении поколений и определяющую ущербные характеры, и невозможность выйти из порочного круга. Даже попытки что-то изменить в результате оказываются заранее обречёнными и ведут всё к тому же упадку и гибели. То, как писатель обрубает все шансы даже не на счастливую и полноценную, а хоть сколько-нибудь нормальную жизнь у всего потомства, отсылает к тому факту, что Михаил Евграфович сам детей не жаловал и считал их лишним явлением, нарушителями семейной идилии.

Самым шедевральным в романе является неповторимый образ Порфирия Владимирыча - Иудушки, в адрес которого на протяжении всего чтения не раз вырывалось: "Эх и мразь!". Автор возложил на его плечи непомерную ношу олицетворения всего гадкого и мерзкого. Гротескность образа при этом не отменяет и реалистичности. Иудушка - это пустословие, пустомыслие, праздность, показная религиозность, основанная только на обрядности и боязни чёрта, невероятных масштабов мелочность, полное отсутствие добрых чувств. Он как нравственно кастрированный. Щедрин размышляет о его "лицемерии русского пошиба" в противовес совершенно иному лицемерию европейских стран. Это человек-болото, который занимался словесной тиранией и своим празднословием мог сгноить любого слабохарактерного собеседника, каких и было большинство. Это образ несравненного эмоционального эффекта на читателя, который заставляет закатывать глаза, заниматься дыхательной терапией, откладывать книжку и передёргиваться от маниакальности употребления уменьшительно-ласкательных слов, хлопанья по ляжкам и других атрибутов мерзкого поведения. В отличие от Арины Петровны, которая в итоге даже вызывает сочувствие, Иудушка ни разу не задаётся вопросом для кого же он скопидомствовал, вёл бесконечные тяжбы и аккумулировал своё колоссальное богатство. Его преступное равнодушие к детям выходит за рамки человеческого и по сути делает его убийцей своего потомства.

В отличие от изображений деревенской жизни у других классиков русской литературы, которая полна поэзии, полезного труда, здоровья и идиллии, Салтыков-Щедрин совершенно презрительно рисует образ поместья и крестьянской жизни: отупляющее существование, несущее в себе разрушение и упадок разных мастей: нравственный, физический, умственный, творческий. Сельская жизнь - это тупик, отсутствие развития, удручающее однообразие и пошлость. И если крестьян хоть как-то спасает труд, то помещики утопают ещё и в праздности. Но вообще-то и городскую жизнь автор не превозносит, где и своих пороков хватает, и, например, та же чиновничья служба - ненавистное пошлое занятие.

Салтыков-Щедрин кажется не столько тонким психологом, сколько таким высококлассным наблюдателем, образованным и нравоучительным. По роману рассыпаны такие отрывки, где автор всё поясняет и дополнительно описывает, умильно занимается морализаторством, чтобы как бы так не вышло, что читатель его неправильно понял, чтобы не осталось недоговорённостей. Такая дидактическая манера на удивление не раздражает, могла бы раздражать у кого-то другого, но почему-то не у Щедрина или не в этом романе. В конце романа для полного понимания всего произошедшего будет сказано: "Головлево - это сама смерть, злобная, пустоутробная; это смерть, вечно подстерегающая новую жертву".

В итоге, незабываемое погружение в беспощадность русской классики, подарившая ещё и мутно-зыбкие сны по мотивам.

Одиночество, беспомощность, мёртвая тишина – и посреди этого тени, целый рой теней… (с)

Признаюсь, Салтыков-Щедрин для меня сложный автор. Долгое время он мне просто не давался - изворачивался, вертелся, крутился и ускользал. Его прозу нужно понять и прочувствовать, в нее нужно погрузиться и в ней увязнуть. И не удивляться ничему.

Если Достоевский душу выворачивает и калечит, то Салтыков-Щедрин насмехается над ней. Злобно, остро, беспощадно. И становится больно. Очень больно.

Этот роман именно такой. Мрачный, вязкий, липкий, мерзкий до осязания этой мерзости на душе. Здесь нет ни одного положительного персонажа, как нет в серой, безрадостной, беспросветной, бессмысленной жизни никчемных людей какого-либо мало-мальски полезного занятия. Есть герои, которым сочувствуешь, но и сочувствие это зиждется лишь на отторжении поведения их родни, в других условиях и с другими родственниками вряд ли бы и они удостоились читательской жалости.

Этот роман как паук. Ты попадаешь в его сети и отчаянно, неистово пытаешься вырваться, сопротивляешься, хочешь освободиться. Но чем больше сети тебя опутывают, тем больше ты смиряешься. И смирение переходит в покорность.

Здесь много слов с отрицательным значением: «пустослов», «гной», «тиранит», «прелюбодей», « умертвие », «паскудно-гадливая», «лицо тупое и нескладное» и все в таком духе. Роман кишит подобными выражениями, отчего становится тошно, даже если ничего особенно мерзкого не происходит. Все эти заведомо угнетающие эпитеты и словоформы своего апофеоза достигают в именах, вернее, в их формах: Стёпка-балбес, Петенька, Володенька, Аннинька , Любинька , Евпраксеюшка и самое главное имя – Иудушка. Вроде все уменьшительно-ласкательные, а сколько в них желчи, сколько гнили, сколько пустозвонства. Лишь имя Арины Петровны оставалось неизменным, но и оно частенько заменялось на «милый мой друг маменька», что звучало из уст Иудушки как шипящее предупреждение змеи подколодной.

Госпожа Головлева Арина Петровна – олицетворение самодержавия, властного, вездесущего, жесткого и даже жестокого. При этом она настолько заигралась в свою власть, что в итоге сама же от неё и пострадала. Сумасбродство и самолюбие (даже, наверное, самолюбование) привели в итоге к её краху, потому что, сколько не бойся она своего среднего сына Порфирия Владимирыча , сколько не помни, что он Иудушка (как назвал его старший сын Стёпка), а его лесть и лизоблюдство медленно, но верно делали своё дело: фактически изведя старшего сына, недолюбливая младшего лишь из-за его сдержанности и внутренней пустоты, она самолично сделала среднего хозяином всего того богатства, которое к моменту отмены крепостного права хоть и немного поскуднело , но все ж было велико.

Роковая ошибка властной матери, всегда держащей всех своих детей (а в последствии и внуков) в ежовых рукавицах, привела к самоуничтожению, самоуничижению, иногда даже к самобичеванию, а впоследствии – к самоунижению. И идиллия между матерью и единственным оставшимся сыном вроде и выглядит со стороны образцово, но и автор, и читатель знают, что вся эта образцовость напускная, натужная, ради чревоугодия первой и удовлетворения тяги к пустословию второго.

Иудушка, без сомнения, самый яркий и при этом самый мерзкий персонаж романа. Поначалу отдавая пальму первенства своему милому другу маменьке, он постепенно, даже как-то незаметно перетаскивает одеяло на себя, а вместе с одеялом – и главную линию повествования и внимание читателя. И тогда вообще начинается страшная мука, потому что такого мерзкого главного героя днём с огнем не сыщешь, а Михаил Евграфович его на блюдечке преподносит.

И если в Арине Петровне виднелась вся самодержавная страна, которая сурово богатела и расширялась, то Порфирий Владимирыч – олицетворение того внутреннего упадка, который грызет нашу несчастную страну изнутри. Если Арина Петровна упорно приобретала и умножала капитал и недвижимость, Порфирий Владимирыч высчитывал, сколько он получит прибыли, если в округе вдруг все коровы околеют, а его не только выживут, но еще и начнут давать вдвое больше молока. Милый друг маменька сделала все, чтобы внучкам-сироткам тоже хоть что-нибудь да осталось, Иудушка же всё высчитывал, сколько у него сейчас было б капиталу, если бы когда-то подаренные ему при рождении 100 рублей маменька не потратила, а положила в банк под проценты. Получалось всего 800 руб., но это же «тоже капиталец, хоть и не бог весть какой, а на черный день, на маслице да на лампадку хватило бы».

Все эти «бы» с различными вариациями на примере одного бездельника показывают безделье всей страны. Если бы, надо бы, хотелось бы, выращивалось бы, давало бы, приходилось бы – как же наша бедная страна изнемогает от этого постылого «бы»! Вся эта сложная отчетность, которую завёл у себя Иудушка – не калька ли с российской действительности? А самое страшное, что роман актуален и по сей день: написан в 1875-1880 годах, а за последние 140 лет ничего особенно-то и не изменилось. Мы всё так же делаем никому ненужные расчёты, заводим немыслимое количество бумаг и уповаем на милость божию.

Вся эта напускная набожность, которая пронизывает роман, ещё более противна, потому что фальшива до безобразия. Иудушка расставляет везде образа и денно и нощно стоит на молитве не потому, что чтит бога, а потому что боится черта. Он постоянно служит панихидки и заказывает сорокоусты, но при этом лжёт и сам верит в свою ложь, сам получает от неё искреннее удовольствие. Он грешит, прелюбодействуя, но при этом оправдывает себя и обвиняет всех вокруг. В грехе сладострастия он доходит до того, что, изведя обоих своих сыновей и избавившись от незаконнорожденного, кладёт глаз на свою племяннушку . Видимо, чисто по-родственному, самому себе не признаваясь, что взгляды на её грудь и спину кидает вовсе не родственные.

В судьбе же Анниньки и Любиньки снова поднимается тема женщины в царской России. Куда деваться из постылого дома, где кормят кислым молоком и пропавшей солониной? Что делать, если в 18 лет красивым барышням хочется жить, а бабка держит их в глухой деревне, где страшно и скучно? Как быть, если вырвались на свободу, а что с этой свободой делать – непонятно? Куда возвращаться, если дом ассоциируется с тюрьмой и забвением? И первое, что приходит на ум после гулящей молодости и перед загубленной зрелостью, это «Надо умереть». Но у одной хватит на то внутренней смелости, вторая же предпочтет постепенное пьяное угасание.

Мы, русские, не имеем сильно окрашенных систем воспитания. Нас не муштруют, из нас не вырабатывают будущих поборников и пропагандистов тех или других общественных основ, а просто оставляют расти, как крапива растёт у забора. Поэтому между нами очень мало лицемеров и очень много лгунов, пустосвятов и пустословов. Мы не имеем надобности лицемерить ради каких-нибудь общественных основ, ибо никаких таких основ не знаем, и ни одна из них не прикрывает нас. Мы существуем совсем свободно, то есть прозябаем, лжем и пустословим сами по себе, без всяких основ. (с)

Есть в России семьи, у которых все дети рождаются умниками и умницами. Они добиваются всего для себя и обеспечивают последующее своё поколение, которые рождается ещё умней и прекрасней. Такие семьи из низших чинов дослуживаются до генералов, из разорившихся родов становятся богатыми и знатными. Есть же в России семьи, где все обречены на спившуюся смерть или на смерть от сумасбродства и пустословия. Такие семьи, даже если блеснёт у них своя Арина Петровна, обречены на вымирание, и тогда какая-нибудь Надежда Ивановна Галкина, давно следившая за положением дел у дальних родственников, заявит свои права на капитал и недвижимость. И всё по закону, всё по закону...

Утром он просыпался со светом, и вместе с ним просыпались: тоска, отвращение, ненависть. (с)

«Кириллу Серебренникову, как мне представляется, интереснее остаться живым, чем приткнуть себя с левого фланга в российский театральный мэтро-строй. Его талант и без того очевиден, но помимо того очевидно и другое: он прочитал роман неравнодушным глазом, этой жуткой вещью заболел и исторг свою боль на сцену - сумбурно, лихорадочно, искренне. В самом Серебренникове ни на копейку нет Иудушки» — писала в своей рецензии на премьеру «Господ Головлевых» Елена Ямпольская, оценив, попутно цитируя Виктора Шендеровича («в деревне Головлево дожди!») спектакль МХТ куда более восторженно, чем скептичная Марина Давыдова, уже тогда отмечавшая наряду с достоинствами серебренниковской режиссуры ограниченность его метода на примере конкретного, явно удачного произведения («В нем есть вертикаль, но нет горизонтали. Есть мысли о вечном, но нет - о человеческом»), и заодно бичуя халтуру, захлестнувшую владения Мельпомены.

Сегодня каждому ясно, что главные и лучшие свои вещи Серебреников создал в Художественном театре. Пускай его московский дебют состоялся в ЦДР и первой громкой премьерой, сделавшей Серебренникому имя, стал «Пластилин» Центра Казанцева и Рощина, а вовсе не последовавший вскоре довольно бесславный «Терроризм» в МХТ; и в модном статусе Кирилла Семеновича утвердили не столько «Мещане», сколько еще более бесславное, но важное в плане самопиара сотрудничество с антрепризой Олега Меньшикова на «Демоне»; и скандальная слава сопровождала «Откровенные полароидные снимки» в филиале театра им. Пушкина куда более громкая, чем тех же «Мещан» вместе с «Лесом» вместе взятых, не говоря уже про невиннейший «Изображая жертву», и все-таки вспоминая, с какими названиями ассоциировалось в 2000-е имя Серебренникова в предыдущем десятилетии, начнешь перечислять (ну хорошо, «Пластилин» и «Снимки» там тоже будут») именно «Лес», «Изображая жертву», «Господа Головлевы», а лично я бы непременно упомянул еще и недооцененного «Киже».

Когда я впервые — больше десяти лет прошло, с ума сойти можно! и сходят! — смотрел «Головлевых», спектакль шел минут на сорок дольше. И кажется, это вопрос не только темпа, ритма, не «скорострельности» иудушкиного бормотания в исполнении неизменного Евгения Миронова
, которая едва ли была слабее нынешней: по-моему, больше было деталей, больше ходячих покойников, высовывающиеся из щелей между досок руки мертвяков, финал не такой куцый, как теперь… Ну да, за десять лет могло многое измениться. Теперь зато иудушкина одержимость идеей воздвижения Вавилонской башни посреди апокалиптического пейзажа (от художника Николая Симонова, тогдашнего постоянного соавтора Кирилла Серебренникова, который сейчас в одном лице и режиссер, и сценограф, и прочая и прочая) выходит на первый план в сравнении даже с его фантасмагорическим фарисейством — фарисейство же Иудушки, напротив, уже не кажется чем-то инфернальным по нынешним понятиям. Да и Евгений Миронов переиграл столько более-менее однообразных исусиков в штатском и в мундирах с разными погонами, что одним выморочным местечковым антихристом больше, меньше — не все ли равно?

Между тем «Господа Головлевы», кажется — единственный спектакль за пределами Театра Наций, из которого его худрук не спешит уходить: заменить некем, а снять с репертуара, видать, жалко, несмотря на некоторую изношенность. Да и то сказать — такого актерского ансамбля поискать: грандиозная Алла Покровская-мамаша Головлева, декламирующий «певца последних дней» Баркова жесткий Сергей Сосновский-старший Головлев, мощный Алексей Кравченко и уязвимый Эдуард Чекмазов — братья Порфирия-Иудушки, по-прежнему абсолютно органичная в образе сначала невинной, а потом преждевременно погибшой девочки Евгения Добровольская, чудесный Сергей Медведев в роли Володеньки Головлева (кажется, его больше нигде сейчас и увидеть нельзя кроме как тут), великолепные Мария Зорина-Улита и Юлия Чебакова-Евпраксеюшка, «неотмирная» Татьяна Кузнецова, чья Дуняшка, конечно, образ абсолютно вне реального сюжетного плана и отнюдь не «служебный». Давно нет в спектакле и вообще в МХТ Юрия Чурсина, а рецензенты старых спектаклей не пересматривают, поэтому некому оценить ввод Виктора Хориняка, который с юмором и энергией играет Петра Порфирьевича. Да и просто увидеть наряду с медийными звездами прекрасных актеров Художественного театра, которых в блокбастерах основной сцены занимают нечасто. И при том что Миронов со своим Иудушкой, конечно — организующий центр и ансамбля, и пространства, и сюжета спектакля, «Головлевы» не превращаются в его бенефис, скорее можно наблюдать, что Миронов где-то сознательно, не из ложной скромности, а из чувства сцены отходит на второй план. А как тонко он, если вдруг Покровская забудет текст, не выходя из иудушкиного тона ей подскажет, и ритм нигде не рвется — опять-таки скорее чересчур убыстряется вместе с временем, с историей, которая не стоит на месте.

Впрочем, это только кажется, что время бежит и вон уж сколько набежало, и персонажи Салтыкова-Щедрина в спектакле Серебренникова неизменно существуют в своем животном, скотском положении и статусе на квасе и горохе, крутят сахар через мясорубку, крестятся как угодно, только бы не по-христиански, не как люди, каются и взывают в небесам, не вылезая из говна, да отправляясь один за другим на погост знай себе над англичанами посмеиваются — вне эпохи, вне истории; сверху над ними вместо облаков — мешки, холщовые кульки нависают; падая, они же превращаются в сугробы, среди которых сгинет и последыш Иудушка — кудах-тах-тах, да поздно будет. Обратимся снова к статье Елены Ямпольской 2005 года: «Чистой воды семейная сага. Можно сказать, что на сцене торжествует наука евгеника: в союзе пьяницы-сквернослова Головлева-старшего и безлюбой Арины Петровны произведены на свет дети злосчастные, нежизнеспособные, ущербные телом и духом. Ген разврата с отцовской стороны и ген душевной тупости со стороны матери соединились в вербальном извращенце Иудушке. Смешна Арина Петровна со своим запоздалым проклятием: не она ли первопричина всему? И что толку проклинать одного сына, если давно уже проклята целая семья?»

В силу «сжатости» сегодняшнего варианта спектакля деградация Иудушки происходит стремительно: сначала кутается в материнский платок, вообще как будто превращаясь в покойницу-мать по образцу героя «Психоза», потом домогается племянницы. А вот что забавно (и в 2005-м, понятно, сравнить было не с чем еще): у Богомолова в «Карамазовых» надгробия — унитазы, чистые, полированные, «люксовые»; а у Серебренникова в «Головлевых» гробы — туалетные кабинки, вернее, домики деревенских сортиров; но в том и другом случае последнее место упокоения для героев Достоевского и Салтыкова-Щедрина — выгребная яма. «…Ручные мясорубки, диапроектор, алюминиевое корыто под столом, на столе - допотопный «ундервуд». Сыновья иудушкины, Володя и Петр, а также кузины их, сиротки Аннинька и Любинька, изуродованы гнусной школьной формой советских времен, серыми блузами и коричневыми платьями (от одного воспоминания чесаться начинаешь). Серебренникова не волнует соответствие времени, ему нужен дух эпохи, точнее, ее духота. Духота узнаваемая, до боли родная, до отвращения своя. Не антиквариат, который публика будет разглядывать с любопытством, а натуральный отстой и трэш» — это опять Елена Ямпольская из 2005 года. Ну да, за десять лет могло многое измениться.

После многолетнего перерыва, связанного, надо сказать, с не очень положительным опытом, я снова побывала в ТЮЗе, но в этот раз на Малой сцене. Не так давно освежила бессмертных "Господ Головлевых", поэтому пошла смотреть спектакль "Иудушка из Головлева" .
Кстати, ТЮЗ уже давно ввел в репертуар спектакли, которые вовсе даже не рекомендованы для малышей и идут, например, с пометкой 16+, как эта постановка.

Люблю, когда режиссер показывает своё видение произведения, не следуя слепо каждой его букве. Здесь именно тот случай. Например, тут нет сцен, где герои умирают, это вообще проходит как будто бы задним фоном. Да и вообще стоит быть знакомым с первоисточником, чтобы полностью уложить в голове происходящее.

Фото с сайта театра

В 1 час 40 минут прекрасно уложилось "краткое изложение" немаленького романа. В рецензиях я читала про то, что режиссер обелил персонажа, но я сама этого не заметила. Разве что сатиру Салтыкова-Щедрина слегка нивелировали, а образ главного героя, одного из наиболее неприятных в русской литературе лично мне, сделали... не таким мерзким, что ли. Но с другим эффектом - мороз по коже пробегал у меня перманентно. Вообще основное ощущение после спектакля - страшно. Страшна приехавшая умирать Аннинька, страшна трагедия проигравшегося сына Петеньки, отданный ребенок... Да всё это жутко, просто жутко, и это чувство я как раз переняла из происходившего на сцене.

Получилась этакая нарезка фрагментов, очень четко выцепленных из романа, чтобы показать Иудушку во всей красе. И хороший спектакль формата малой сцены. Кстати, очень понравилась сценография, в том числе и лист бумаги с цитатами из романа, проецируемый на декорации, и сама обстановка дома - можно посмотреть на фото выше.

Прекрасная актерская работа Валерия Дьяченко, игравшего как раз Порфирия. Его просто невозможно не отметить

Фото с сайта театра

Вообще хорошо играли просто все как один, перечислять не буду, но для себя отметила еще Радика Галлиулина, игравшего Петеньку - у него настолько реальный отчаявшийся мальчик получился, что мне дыхание перехватывало

Фото с сайта театра

Что касается организационной части , про которую я всегда стараюсь упомянуть, то тут всё было просто прекрасно. Это говорит вечный ворчун Катя. На входе меня радостно поприветствовала капельдинер, порекомендовала взять маску (да, их сразу раздавали всем желающим и потом еще раз предлагали), спросила, первый ли я раз, и рассказала, на каком этаже что находится. Я люблю слово "буфет", когда до спектакля остается время, поэтому даже еще раз порадовалась, что можно выпить горячего чая - не все театры на время спектаклей на малой сцене открывают буфет.

Пустые фойе ТЮЗа выглядят примерно так

Приятная взрослая публика. Ну не будем считать того раза, когда у одной барышни зазвонил телефон во время спектакля, долго не затихал, к ней подошла капельдинер, зашикали зрители... ну а минут через 15 это действо повторилось снова и с ней же. Без комментариев, но я в третий раз порадовалась, что капельдинер за этим следит все-таки. А маска меня здорово выручила, когда пускали дым на сцене - чуть не раскашлялась (сидела в первом ряду, рассадка в зале свободная, стулья обычные).

Ну и само монолитное по-советски здание ТЮЗа в темноте, снятое на смартфон:)