В. Рябушинский. Старообрядчество и русское религиозное чувство. Книга: Владимир Рябушинский «Старообрядчество и русское религиозное чувство

Рябушинский В.П. Старообрядчество и русское религиозное чувство; Русский хозяин; Статьи об иконе. М., Иерусалим, «Мосты», 1994. «Всех людей, по тому, как они относятся к собственности, можно разделить на 5 групп: 4 активных и одну пассивную. Первая группа - хозяева в душе, работящие, бережливые, деловитые. Они - организаторы труда, созидатели ценностей, накопители мировых богатств. Вторая группа - святые, бескорыстные, неприхотливые, невзыскательные. Для них житейские блага не имеют никакого значения. Третья группа - завистники люди озлобленные и бесплодные, тип, дальнейшего пояснения не требующий. Четвертая группа - бесхозяйственные люди, безалаберные, лишенные делового чутья и понимания бездарные, расточительные, бестолковые, ленивые. Сюда же нужно отнести фантазеров, далеких от жизни теоретиков и наивных мечтателей. Назовем эту группу условно - неудачниками. Означенные 4 основных типа в чистом виде редко встречаются, и обыкновенно в жизни приходится иметь дело с людьми сложной психики, являющейся смешением этих типов в разных сочетаниях и в разных пропорциях. Возьмем для примера социалистическое настроение. Оно получается из объединения зависти и бесхозяйственности. Преобладание первой даст социал-демократов, преобладание второй - социалистовреволюционеров. Очень редко, но очень ценно слияние святого и хозяина в одном лице. Образцом такого сочетания являются первые игумены старых северно русских монастырей. Пятая группа - это пассивное большинство не имеющее ни определенных мнений, ни определенных убеждений, совершенно неустойчивое в своих настроениях. Эта бесформенная масса способна примкнуть к любой из вышеупомянутых активных групп - сегодня к одной, завтра к другой». С.123 –124. «В Америке сейчас господствует идея «хозяина»; в России - идея «завистника и неудачника». Отчасти это вызвано тем, что русский бесхозяйственный человек чрезвычайно самодоволен и самовлюблен, поэтому часто напорист в жизни и энергичен в споре. Талант у нас в России скромнее, чем бездарность. У европейцев - скорее наоборот. Западный завистник тоже менее самоуверен, агрессивен и нахрапист, чем русский. Кто, например, не знает у нас одну из его разновидностей - «обличителя», вечного искателя чужих ошибок и проступков, вздорного, мелочного, придирчивого, пристрастного и всегда бестолкового. За границей этот тип менее известен. Зато у нас, как бы в противовес ему, еще сохранилось понимание хозяйственной святости и память о ней. Все это, так же как и представление о хозяйственном грехе, почти пропало на Западе». С.124 «…Дух капитализма (в связи с отходом Римской церкви от ее прежней непримиримости по отношению к процентам) распространился по всему Западу, но с течением времени стал сильно меняться. Еще в XVI, а в Америке даже в XVIII и начале XIX столетия западный «хозяин» чувствовал себя не абсолютным распорядителем своего богатства, а чужим управителем. Очень мало от всего этого осталось в середине XIX века: оболочка еще кое-где сохранилась, но сердцевина истлела. Аскетизм заменился жаждой наслаждений; чувство ответственности перед Богом пропало; зато еще возросло преклонение перед богатством, и в таком виде, рука об руку с материализмом, дух капитализма проник в Россию. Там он встретил не пустое место, а исторический, веками складывавшийся тип «русского хозяина». Хозяин-православный во многом отличается от кальвиниста. Мирской аскетизм есть и у нас, но он не постоянный, а периодический, связанный с постами. Отношение к богатству тоже другое. Оно не считается греховным, но на бедность не смотрят, как на доказательство неугодности Богу. Поэтому в России нет того сухого, презрительною отношения к беднякам, которое появилось на Западе после Реформации. Протестанты, конечно, предписывают благотворительность, но, организовав ее очень хорошо формально, они вынули из нее душу, осудивличную милостыню, столь дорогую и близкую русскому человеку. Что же касается сознания своего положения, лишь как Божьего доверенного по управлению собственностью, то оно было внедрено в православного еще прочнее, чем в пуританина. По отношению к больному вопросу о процентах Восточная Церковь держалась следующей практики: осуждающих принципиально, она фактически боролась лишь с ростовщичеством, не налагая огульных кар на всех взимателей процентов и не прибегая к помощи мирской власти, как Католическая церковь. Условия русской экономики особенно требовали такого отношения, ибо вся колонизация Севера шла на кредит. В связи с этим банкирский класс Северной Руси, новгородское боярство, пользовался почетом и большим политическим влиянием; и Церковь отнюдь не причисляла его к числу отверженных. Однако, по-видимому, в народной душе остался какой-то осадок против торговли деньгами. Еще на моей памяти в московском купеческом кругу держалась своеобразная расценка различных видов хозяйственной дея- тельности. Более всего уважалось занятие промышленностью: фабриканты и заводчики стояли на первом месте; за ними шли купцы, а к лицам, занимавшимся коммерческим учетом, даже без всякого оттенка ростовщичества, и из самых дешевых процентов, отношение было неискреннее: в глаза уважали, а за глаза пренебрежительно говорили «процентщики». Может быть, здесь и нужно искать объяснения, почему у нас в XIX веке совсем не существовало старых и крупных, чисто русских банкирских домов, а таких же промышленных и торговых было очень много. С. 125 - 126 Основатель фирмы, выйдя из народной толщи, сохранял до самой смерти тот уклад жизни, в котором он вырос, несмотря на то, что он уже являлся обладателем значительно состояния. Конечно, в его быту все было лучше и обильнее, чем раньше, но, в сущности, то же самое. Хозяин не чувствовал себя ни в бытовом отношении, ни духовно иным, чем рабочие его фабрики. Но очень гордился тем, что вокруг него «кормится много народа». В таком понимании своего положения бывший крепостной, а теперь первостатейный купец, совершенно не расходился со средой, из которой вышел. Все окружающие, бедные и богатые, окрестные мужики и его же фабричные, уважали старика именно за то, что он фабрикант, дающий заработок сотням и тысячам рабочих. Вот почему ему и в голову не приходило считать себя за свое богатство в чем-то виноватым перед людьми. Другое дело Бог; перед Ним было сознание вины в том, что из посланных средств недостаточно уделяется бедным. С. 126. «Два обстоятельства являются характерными для старых русских купеческих фамилий. Во-первых, их крестьянское происхождение, вовторых, глубокая религиозность их основателей. Действительно, если нет купеческих родов из духовного звания, мещан, чиновников, дворян, однодворцев, а все именитые купцы у нас из мужиков, то, равным образом, все данные свидетельствуют о том, что родоначальники принадлежали как раз к тем деревенским семьями, которые отличались особенной ревностью к вере немало среди них и старообрядцев. Такое настроение сохранялось и во втором поколении. Сын основателя дела обыкновенно во многом походил на отца, часто превосходя его, однако, талантливостью, размахом и умом; он-то и выводил фирму на широкую дорогу, делая се известной на всю Россию. При нем жизненный обиход становился, конечно, иным: простота исчезала и заводилась роскошь, но зато очень развивалась благотворительная деятельность, строились церкви, школы, клиники, богадельни; тратились деньги и на поддержку славянофильских изданий. Одновременно сохранялась во всей полноте профессиональная гордость; и сын был таким же сознательным и властным хозяином, как и отец, но старой близости с народом и с мелким хозяйчиком уже не было: начинало сказываться различие в образе жизни и, что еще существеннее, в психологии. Две причины способствовали изменению последней. С одной стороны, смерть старика отца совпадала с тем моментом, когда дух капитализма начинал прочно утверждаться в России; может быть, этот дух увеличивал деловую дисциплину и порядок, но зато подсушивал отношения, изгоняя патриархальность из амбаров и фабрик. Верхи видели преимущества нового духа для дела; низы жалели о старой простоте. С другой стороны, увеличивавшееся значение в государстве крупной промышленности и торговли стало приближать больших хозяев к правящему классу дворян и чиновников, я маленькие хозяева даже у себя на местах попрежнему испытывали самое пренебрежительное к себе отношение со стороны не только представителей власти, но и интеллигенции, которая начинала играть большую роль в России. Такое нарушение единства в хозяйственной среде постепенно привело к полному расхождению верхов и низов. Этот гибельный не только для идеи, но впоследствии и для самого сугцествования собственности в России разрыв завершился при внуке основателя рода. С него и с его сверстников началось духовное оскудение хозяйской аристократии». С. 128 – 129. «Люди двух предшествовавших поколений учились на медные гроши, но много читали и думали, особенно сын. Внук кончает университет, говорит на трех иностранных языках, изъездил весь мир, умен и талантлив, но душа у него раздвоена. Старый идеал «благочестивого богача» кажется ему наивным; быть богачом неблагочестивым, сухим, жестким, как учит Запад,- душа не принимает; оставаться всецело на мирской «святости» гуманизма и социализма - мешает знание жизни; а все-таки начинает казаться, что другого выхода нет. В результате - горькое разочарование, ибо унаследованный от предков беспощадный и острый мужичий ум, несмотря на весь гипноз окружающей интеллигентской среды, не может не видеть того, что в светской «святости» социализма - мудрости змеи совсем нет, а от голубиной кротости остались одни жалкие отребья». С. 129 - 130 «Печален, бывал иногда конец кающегося купца. Сын его, правнук родоначальника, за отцом не идет и проникается всецело трезвым миросозерцанием западного капиталиста конца XIX века. Рассуждает от так: “Я реалист, а не мечтатель, как бедный отец; да, чего греха таить, и покойный дед был со странностями. Штрафами, неумолимым увольнением неспособных рабочих - он добился того, что наш товар стал почти беспорочным, выше всех по качеству. Это было очень разумно, совсем поевропейски, а он, чудак, часами у себя в моленной поклоны бил, каялся, плакал, у Бога прощения за свою строгость просил; деньги нищим (тем же прогнанным пьяницам) раздавал; ясли, санатории для рабочих строил. Непонятно! Чего там заниматься метафизикой: почему я богат, для чего я богат? Богат, и дело с концом; мое счастье. Теперь нужно только наиболее рационально использовать деньги всецело и исключительно для себя. Конечно, есть недовольные, бедные, социалисты, анархисты; но буржуазный строй прочен; мне самому и защищаться не нужно, на то есть полиция и войска...” Другой тип буржуазии возникает в деревне. Источник ее обогащения - здоровая, творческая, действительно полезная хозяйственная деятельность. Эта группа очень многородна по составу: се пополняет главным образом крестьянство: за ней будущее. Из того же корня, из которого в свое время вырос верхний слой старого русского торгово-промышленного класса, вырастает и новое настоящее русское купечество». С. 130 – 131. «Почти все без исключения видные московские купеческие фамилии – крестьянского происхождения. Основатели – дети владимирских, калужских, костромских и иных мужиков. Для хода вверх нужна была наличность двух последовательных талантливых поколений (отца и сыновей) и, конечно. Божье благословление, теперь сказали бы удача, выгодная коньюктура и другие умные слова… Но не нужно думать, что благословление бога только в богатстве: когда в богатстве, а когда и в бедности. Многих из нас когда-то Господь благословил богатством, а сейчас бедностью или даже нищетою. Это благословление, думается, ещё выше». С. 135. «Русского человека всегда упрекают в недостатке предприимчивости, особенно в сравнении с англо-саксами. Дело не в этом, а в разнице характеров: англичанин в душе всегда игрок, даже если он серьёзный деловой человек, а наши совсем не игроки, а очень осторожны и медлительны, решение принимают не сразу, а выжидая, но раз оно принято, гнут линию упорно и тягуче, несмотря на неудачи». С. 136. Рябушинский о причинах стремления разбогатевших провинциальных купцов в Москву: «… в Москве купец чувствовал себя «первым человеком». Люди его класса строили церкви, больницы, богадельни, народные столовые, театры, собирали картины, книги, иконы, играли главную роль в городской думе и преобладали на на первых представлениях в театрах, на бегах и на скачках». С. 144. «Конечно не вся Москва была купеческая, была и дворянская Москва, но соприкосновение с двумя этими мирами было не большое. Домами очень редко были знакомы, а смешенные браки происходили как исключение. Московские бары пренебрежительно смотрели на “купчишек”, а московские купцы из обилия “своих” не замечали бар». С. 144. «Уклад жизни почти до самой революции мог называться патриархальным: сидели в своих особняках-усадьбах, как западные средневековые феодалы в замках, конечно с необходимыми поправками на Россию XIX века. Гувернёры, гувернантки француженки или швейцарки, англичанки, немки, мамки и няньки, старые кормилицы и т.д. – всё это наполняло дом. Как дань веку нужно упомянуть о шофёрах. Остальное как в старину». С. 145. Рябушинский о служащих купцов: «Редко, редко кого-либо увольняли, разве только что за очень крупные проступки, воровство или уж очень бесшабашное пьянство. Отношение было патриархальное. Если кто – либо сам уходил без особых причин, то это было для хозяина «поношением». В хороших домах с гордостью говорили: «От нас уходят только когда помирают»». С. 145 – 146. Рябушинский приводит мысль, что в этике русского купца было правило: «некогда и ни от кого не брать денег без счёта». Далее он приводит два примера. Один иллюстрирующий это правило. Второй опровергающий его. Суть: артельщик Скобелев опаздывал в банк. Он принял от Рябушинского (автора) большую сумму денег не пересчитав (иначе опоздание в банк было бы неизбежно). Рябушинский делает вывод: «Рассказываю эту деталь, чтобы видно было, как гибко шла работа. Правило для дела, а не дело для правила. Это есть одно из преимуществ «ХОЗЯИНА»». С. 147. «В Московской неписанной купеческой иерархии на вершине уважения стоял промышленник-фабрикант. Потом шёл купец-торговец, а внизу стоял человек, который отдавал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дёшевы его деньги не были и как бы приличен он сам не был. Процентщик!» С. 149. Рябушинский о благотворительности: «Богатство обязывает» - так говорил брат Павел. «Конечно, громадное большинство людей, которые жили по этому обязательству, в формулы свои ощущения не укладывали, но знали и нутром чувствовали, что не о хлебе одном жив будет человек». С. 153. О праздновании столетия дома Рябушинских. «Раньше был, по-видимому, такой обычай – при столетиях купцам давали дворянство. На моей памяти купеческое самосознание очень повысилось – дворянства почти никто не домагался, говорили: лучше быть первым среди купцов, чем последним среди дворян» С. 161. Рябушинский о владимирских купцах. «… владимирские фабриканты, а жили они в Москве и считались московским купечеством. Про некоторых говорили, что очень гордились своим крестьянством, принципиально из него не выходили и писались: «крестьянин такого-то села или деревни, такой-то, временно московский 1-ой гильдии купец»» С. 162. «Вообще соображения симпатий и антипатий играют в выборе дела иногда большую роль, чем купец сам сознаёт, а кой-когда влечения и отталкивания бывают переплетены с принципиальностью. Так отец нам заповедовал: ни за что не заводить спиртовых заводов, так как это связанно с народным пьянством» . С. 162. Рябушинский размышляет о том, что революция смела всё. Были уничтожены ряд великих купеческих фамилий. Но здесь же: «Ничего. Ведь и в нормальное время через 50 – 70 лет большинство из этих родов сошло бы со сцены, и возвысились бы другие. Говорю это не по статистики, а по опыту, до столетия доживают немногие, по тому, что видел и слышал за свою долгую жизнь» Рябушинский связывает упадок и возрождение купеческих фамилий с качеством детей, потомков». С. 165.

Вот уже более десяти лет сотни добровольцев отправляются в Архангельскую, Вологодскую области, в Карелию и Коми, чтобы спасать древние храмы от разрушения и исчезновения. За эти годы состоялось 320 экспедиций, исследовано 360 храмов и часовен, во многие из которых проведены противоаварийные работы. О том, как живёт и развивается проект «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера», рассказывает его руководитель протоиерей Алексей Яковлев. Накануне в Москве состоялось открытое заседание временной комиссии Совета Федерации РФ по информационной политике и взаимодействию со СМИ. В центре обсуждения были фигуры двух известных журналистов – Джулиана Ассанжа и Кирилла Вышинского. Оба арестованы по надуманным обвинениям и судьба обоих, уверены участники дискуссии, является знаковой для характеристики взаимоотношений СМИ и государства в современном мире. Уроженка Красноярска Юлия Бевз, живущая в Австралии, открыла в Мельбурне выставку своих фотографий зимнего Байкала. В то время, когда озеро покрывается льдом, прозрачным как стекло, в Австралии наступает невыносимая жара. Посетители признавались, что Байкал с фотографий Юлии Бевз освежает лучше кондиционера и напоминает сказку, которую читал в детстве. По словам Юлии, посетители выставки буквально забросали её вопросами о жизни в Сибири и спрашивали совета, как добраться до Байкала и что надевать на прогулку по льду. Переводчик, поэт, художник Кристина Зейтунян-Белоус родилась в Москве, с детства живёт в Париже. Перевела с русского на французский более 80 книг. В её «арсенале» - тексты Андрея Белого, Сергея Довлатова, Владимира Маканина и многих других российских поэтов и прозаиков, классиков и современников. 16 февраля в Париже Кристине Зейтунян-Белоус была присуждена премия «Русофония» за лучший литературный перевод с русского языка на французский. Она рассказала «Русскому миру» о своих корнях, этапах профессионального становления, о природе перевода поэзии, и о том, как современные французы знают русскую литературу. Развернувшаяся на Украине кампания декоммунизации ударила не только по истории советской эпохи, но и по памяти о личностях, внёсших громадный вклад в общую историю и культуру России и Украины. Радикалы демонтировали памятники Суворову, Кутузову и добрались даже до Пушкина. В противовес этому группа неравнодушных граждан старается сохранить хотя бы информацию о памятниках русской истории и культуры. На круглом столе, состоявшемся 15 апреля в фонде «Русский мир», обсуждалась судьба советского воинского мемориала в небольшом польском городке Тшчанка. Ещё в 1945 году здесь в братской могиле были захоронены останки 56 воинов Красной Армии, над могилой установлен величественный мавзолей. В сентябре 2017 года местные власти варварски снесли этот мемориал. Не только в России, но и в Польше эти действия вызвали возмущение. Китайский студент Нижегородской консерватории Лю Иньлун исполнил на русском языке партию Ленского в постановке оперы «Евгений Онегин» на сцене Чувашского государственного театра оперы и балета. По словам специалистов, последний раз китайский исполнитель выходил в этой роли на отечественной сцене в середине XX века, ещё при Мао Цзэдуне. О том, как он учился правильно петь по-русски, певец рассказал «Русскому миру».

«Готовность слышать потребности студента». Опыт международного сотрудничества Удмуртского госуниверситета 15.04.2019

Удмуртский госуниверситет и Университет Гранады (Испания), в котором открыт Русский центр, уже четверть века ведут успешное сотрудничество, в честь юбилея которого в Гранаде состоялась олимпиада по русскому языку. О том, как УдГУ налаживает международные связи, рассказывает начальник управления международного сотрудничества и связей с общественностью УдГУ Мария Безносова.

Владимир Павлович Рябушинский родился в Москве, в семье богатейших купцов-старообрядцев, образование получил в Гейдельбергском университете, затем занялся семейным бизнесом. Дальнейшая судьба его сложилась как у многих русских людей: во время Первой мировой войны Рябушинский ушел на фронт добровольцем, получил офицерский чин и несколько ранений, в гражданскую служил в Добровольческой армии на бронепоезде; эвакуировался из Крыма вместе с Врангелем и, наконец, в эмиграции поселился в Париже, где всецело посвятил себя изучению истории русской религиозности.

В конце прошлого века, когда в России резко возрос интерес к собственной религиозной истории, многие работы Рябушинского были переизданы. «Старообрядчество и русское религиозное чувство», вышедшее этим летом, - наиболее полное современное издание его научных и литературных трудов.

Старообрядчество возникло в великорусских землях, где отродясь не было ни одного еврея, но старообрядческая религиозность (как ее видел Рябушинский) оказалась неожиданно близка еврейской ортодоксии. «Никонианская» церковь, отказавшись от русского обряда в пользу греческого, не придавала большого значения ритуалу. Споря с «раскольниками», патриарх Иоаким говорил, что «креститься - двумя ли персты, тремя, или всей дланью - все едино». Напротив, старообрядцы видели в деталях глубочайший религиозный смысл.

Обряд не безразличен и не враждебен духу - между ними существует большая внутренняя связь и зависимость. Вся история еврейского народа свидетельствует об этом: власть духа закрепилась у евреев через обряд, и лишь когда он вошел в плоть и кровь, последний перестал шататься между многобожием и верой в Единого Бога.
Старообрядцы считали, что чтение и изучение религиозной литературы - важнейшая часть веры. Правда, до талмудического принципа «изучение Торы равноценно всем заповедям» русские староверы все-таки не дошли. Тем не менее, их отношение к религиозной книге сходно с иудейским.

Книга выделяется в особую категорию… книга, очевидно, настолько нужна и близка душе древлеправославного человека, что, даже говоря о важнейшем, об ней не забывает. Вот эта уважительность к читательной книге, конечно, священной, резко отмежевывает старообрядцев от других русских религиозных групп.
Истории старообрядческой словесности почти столько же лет, что истории раскола. Рябушинский остался в этой вере, несмотря на европейское образование, и стал одним из первых старообрядцев, способных говорить о принципах своей веры как европейские интеллектуалы, хорошо знающие не только отцов церкви, но и европейскую философию и русскую литературу.

В очерке «Старообрядчество и русское религиозное чувство» собрано немало интересных фактов: о религиозной полемике конца XVII столетия, взаимоотношениях разных групп внутри старообрядчества, восстановлении старообрядческой иерархии. Вместе с тем, в этом очерке Рябушинский размышляет об истории петровской и послепетровской русской культуры и религиозности, от Феофана Прокоповича до Соловьева и Мережковского, и пытается понять, почему «православная» Россия с такой легкостью стала добычей безбожников-большевиков.

Если вдуматься, почему поруганию веры коммунистами в России не было оказано достаточно сопротивления, то одну из причин такой дряблости можно усмотреть в следующем знаменательном явлении: почти все духовно и религиозно настроенные писатели России, вслед за Гоголем, являют какой-то надлом или болезненность души. Таковы Федоров, Достоевский, Лев Толстой, Розанов, Флоренский, Мережковский, Владимир Соловьев, отчасти даже К. Леонтьев. Может быть, только Лесков да некоторые славянофилы представляют исключение, но изменить общей картины они не могут.
Еще один очерк в сборнике посвящен московскому купечеству. На эту тему писали много и многие, от Гиляровского и Дорошевича до Горького, но Рябушинский, выросший в семье богатых предпринимателей, знал жизнь московского купечества изнутри: руководил семейными предприятиями, участвовал в деловых переговорах и лично наблюдал, как решаются миллионные дела:

Прихожу раз и вижу: сидит за столом Николай Александрович Найденов, председатель Московского биржевого комитета, глава Торгового банка… Ничего трагичного для торгового банка не произошло, но начался шепот, пошли слухи, и клиенты начали снимать деньги со счетов и вкладов. По-видимому, это приняло опасные размеры, и Найденов приехал к отцу за поддержкой.
Когда он уехал, слышу приказ: «Чтобы завтра все деньги из других банков были стянуты в Торговый».
В книгу вошли и многочисленные статьи о русской иконописи - Рябушинский серьезно интересовался этой темой, в 1925 году он даже стал одним из учредителей парижского общества