«Смеховой мир» Древней Руси. Д.С.Лихачев. "Смеховой мир" Древней Руси Азбука о голом и небогатом человеке анализ

Русская сатира XVII в. вовлекла в свою сферу и исстари, ещё с XII в., популярный у нас жанр «толковых азбук» - произведе­ний, в которых отдельные фразы расположены были в порядке алфавита. До XVI в. включительно «толковые азбуки» заключали в себе главным образом материалы церковно-догмагический, нази­дательный или церковно-исторический. Позже они пополняются материалом бытовым и обличительным, в частности - иллюстри­рующим гибельность пьянства. Во многих случаях такие азбуки приспособлялись и специально к целям школьного обучения.

«Азбука о голом и небогатом человеке», известная в рукописях также под заглавиями «Сказание о голом и небогатом», «История о голом по алфавиту» и др., принадлежит уже к числу чисто са­тирических произведений. Соседство, в котором в рукописных сборниках находится «Азбука о голом»,- популярные в XVII в. сатирические повести - свидетельствует о том, что она сама тракто­валась как произведение, близкое к этим повестям, а не как «тол­ковая азбука» в традиционном её понимании. В основном «Азбука о голом» заключает в себе рассказ от первого лица о горькой доле живущего в Москве босого, голодного и холодного человека, экс­плуатируемого богачами и вообще «лихими людьми», причём дета­ли текста иногда значительно варьируются по спискам. В общем бедняк изображается как сын зажиточных родителей, у которых всегда были «аладьи да масляные блины горячие и пироги хоро­шие». «Отец мой и мати моя оставили мне дом и имение свое»,- говорит он о себе. В старейшем списке XVII в. разорение героя объясняется так: «От сродников зависть, от богатых насильство, от сосед ненависть, от ябедников продажа, от льстивых наговор, хотят меня с ног свесть... Цел бы был дом мой, да богатые зглотали, а родственники разграбили». Случилось так потому, что молодец после отца и матери «остался млад», а «сродичи» имущество отца его разграбили. В других, более поздних списках злоключения мо­лодца объясняются тем, что он «всё пропил и промотал», или ни­как не объясняются, сопровождаясь ничего не говорящим замеча­нием: «Да мне тем не велел бог владеть...», или: «Да не велел бог мне жить за скудостию моею...», и т. п. Даже жалкое одеяние мо­лодца всё пошло на уплату долгов. «Ферези были у меня самые добрые рогозиные, а завязки мочальные, да и то люди за долг взя­ли»,- жалуется он. Нет у него и земли, которую он мог бы вспа­хать и засеять. «Земля моя пуста,- говорит он,- и травою вся обросла, полоть мне нечим и сеять нечево, притом же и хлеба нет». «Азбука» написана ритмической прозой, кое-где рифмованной, как например:

Люди вижу, что богато живут, а нам, голым, ничего не дают, чорт знаит их, куда и на што денги берегут... Покою себе не обретаю, лапти и сапаги завсегда розбиваю, а добра себе не наживаю.

Встречаются в ней и поговорки, вроде: «На что было ему и су­лить, коли самому негде взять»; «Ехал бы в гости, да не на чем, да никуды не зовут»; «Сшил бы к празднику однорятку с королки (кораллами), да животы-та у меня коротки» и др. Все эти особен­ности «Азбуки о голом», наряду с типичным просторечным её языком, ставят её в один ряд с такими произведениями сатириче­ской литературы второй половины XVII в., как «Калязинская че­лобитная», «Повесть о попе Саве» и т. п. (см. ниже). «Азбука» и по своему содержанию и по бытовым деталям должна быть приуроче­на ко второй половине XVII в., и возникновение её связывается с посадской средой, внутренние отношения которой она и отра­жает ".

Русская сатира XVII в. вовлекла в свою сферу и исстари, еще с XII в., популярный у нас жанр «толковых азбук» — произведений, в которых отдельные фразы расположены были в порядке алфавита. До XVI в. включительно «толковые азбуки» заключали в себе главным образом материалы церковно-догмагический, назидательный или церковно-исторический. Позже они пополняются материалом бытовым и обличительным, в частности — иллюстрирующим гибельность пьянства. Во многих случаях такие азбуки приспособлялись и специально к целям школьного обучения.

«Азбука о голом и небогатом человеке», известная в рукописях также под заглавиями «Сказание о голом и небогатом», «История о голом по алфавиту» и др., принадлежит уже к числу чисто сатирических произведений. Соседство, в котором в рукописных сборниках находится «Азбука о голом»,- популярные в XVII в. сатирические повести — свидетельствует о том, что она сама трактовалась как произведение, близкое к этим повестям, а не как «толковая азбука» в традиционном ее понимании. В основном «Азбука о голом» заключает в себе рассказ от первого лица о горькой доле живущего в Москве босого, голодного и холодного человека, эксплуатируемого богачами и вообще «лихими людьми», причем детали текста иногда значительно варьируются по спискам. В общем бедняк изображается как сын зажиточных родителей, у которых всегда были «аладьи да масляные блины горячие и пироги хорошие». «Отец мой и мати моя оставили мне дом и имение свое»,- говорит он о себе. В старейшем списке XVII в. разорение героя объясняется так: «От сродников зависть, от богатых насильство, от сосед ненависть, от ябедников продажа, от льстивых наговор, хотят меня с ног свесть… Цел бы был дом мой, да богатые зглотали, а родственники разграбили».

Случилось так потому, что молодец после отца и матери «остался млад», а «сродичи» имущество отца его разграбили. В других, более поздних списках злоключения молодца объясняются тем, что он «все пропил и промотал», или никак не объясняются, сопровождаясь ничего не говорящим замечанием: «Да мне тем не велел бог владеть…», или: «Да не велел бог мне жить за скудостию моею…», и т. п. Даже жалкое одеяние молодца все пошло на уплату долгов. «Ферези были у меня самые добрые рогозиные, а завязки мочальные, да и то люди за долг взяли»,- жалуется он. Нет у него и земли, которую он мог бы вспахать и засеять. «Земля моя пуста,- говорит он,- и травою вся обросла, полоть мне нечим и сеять нечево, притом же и хлеба нет». «Азбука» написана ритмической прозой, кое-где рифмованной, как например:

Люди вижу, что богато живут, а нам, голым, ничего не дают, чорт знаит их, куда и на што денги берегут… Покою себе не обретаю, лапти и сапаги завсегда розбиваю, а добра себе не наживаю.

Встречаются в ней и поговорки, вроде: «На что было ему и сулить, коли самому негде взять»; «Ехал бы в гости, да не на чем, да никуды не зовут»; «Сшил бы к празднику однорятку с королки (кораллами), да животы-та у меня коротки» и др. Все эти особенности «Азбуки о голом», наряду с типичным просторечным ее языком, ставят ее в один ряд с такими произведениями сатирической литературы второй половины XVII в., как «Калязинская челобитная», «Повесть о попе Саве» и т. п. (см. ниже). «Азбука» и по своему содержанию и по бытовым деталям должна быть приурочена ко второй половине XVII в., и возникновение ее связывается с посадской средой, внутренние отношения которой она и отражает.

АЗБУКА О ГОЛОМ И НЕБОГАТОМ ЧЕЛОВЕКЕ

Другие сочинения по теме:

1. Сейчас и русский народ, и другие славянские народы (украинцы, белорусы, болгары) имеют свою письменность, свои книги, могут читать и писать...
2. Наверное, вы не так давно в последний раз были в метро, но сейчас я предлагаю туда вернуться. Казалось бы, сколько...
3. Цель: Дать ученикам начальное занятие о мифе и мифологии; рассказать о том, как и когда возникли мифы, о мировом значении...
4. Свыше одиннадцати тысяч произведений живописи, графики, монументально-декоративного искусства создал академик живописи Николай Самокиш. Исследована его батальная живопись, а вот наследие...
5. Герой Деблина Франц Биберкопф был пролетарием лишь по происхождению, но не по своему сознанию. Фигура политически сознательного, организованного, борющегося рабочего...
6. Когда наши потомки увидят пустыню, на которую мы превратили Землю, которое оправдание они найдут для нас? А. Азимов. Человек смертный,...
7. Сочинение «Сколько прекрасного встретишь в человеке…» Сочинение на свободную тему Сочинение «Сколько прекрасного встретишь в человеке…» — сочинение-эссе. Автор, размышляя...
8. Часть первая Сопровождая Илы, отправлявшиеся на штурмовку вражеского аэродрома, летчик-истребитель Алексей Мересьев попал в «двойные клещи». Понимая, что ему грозит...
9. Когда наши потомки увидят пустыню, в которую мы превратили Землю, которое оправдание они найдут для нас? А. Азимов. Человек смертный,...
10. Речь идет о созданной Горьким в 1902 году гениальной философской драме «На дне», породившей огромную критическую литературу и получившей небывалую...
11. Родился Бунин 10 октября 1870 года. Отец и мать его принадлежали к старинному дворянскому роду. Отец Бунина, Алексей Николаевич, вел...
12. Считают, что в момент дестабилизации культуры, расцвета «сложности» Ф. М. Достоевского творчество А. П. Чехова являлось необходимым противовесом. Человеческая аксиоматика,...
13. Ярким выражением критицизма общественного сознания эпохи является возникновение разнообразной, по преимуществу демократической, сатирической литературы. Она бичует типичные для того времени...
14. И. В. Белоусова. Инфернальные образы в английской драматургии XVI-XVII веков Инфернальные образы в английской драматургии XVI-XVII веков Материалы Международной конференции...
15. Параллельно с рационализмом во Франции XVII в. получила развитие и материалистическая философия, правда в своей особой форме. Она в гораздо...
16. Н. Т. Пахсарьян. Західноєвропейський роман XVII століття між класицизмом і барокко Н. Т. Пахсарьян. ЗАХІДНОЄВРОПЕЙСЬКИЙ РОМАН XVII СТОЛІТТЯ МІЖ КЛАСИЦИЗМОМ...
17. Во второй преимущественно половине XVII в. у нас появляются в переводе с польского, частью с латинского и с немецкого языков...

Разумеется, сущность смешного остается во все века одинаковой, однако преобладание тех или иных черт в «смеховой культуре» позволяет различать в смехе национальные черты и черты эпохи. Древнерусский смех относится по своему типу к смеху средневековому.

Для средневекового смеха характерна его направленность на наиболее чувствительные стороны человеческого бытия. Этот смех чаще всего обращен против самой личности смеющегося и против всего того, что считается святым, благочестивым, почетным.

Направленность средневекового смеха, в частности, и против самого смеющегося отметил и достаточно хорошо показал М. М. Бахтин в своей книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса». Он пишет: «Отметим важную особенность народно-праздничного смеха: этот смех направлен и на самих смеющихся».(1) Среди произведений русской демократической сатиры, в которых авторы пишут о себе или о своей среде, назовем «Азбуку о голом и небогатом человеке», «Послание дворительное недругу», «Службу кабаку», «Калязинскую челобитную», «Стих о жизни патриарших певчих» и др. Во всех этих произведениях совершается осмеивание себя или по крайней мере своей среды.

Авторы средневековых и, в частности, древнерусских произведений чаще всего смешат читателей непосредственно собой. Они представляют себя неудачниками, нагими или плохо одетыми, бедными, голодными, оголяются целиком или заголяют сокровенные места своего тела. Снижение своего образа, саморазоблачение типичны для средневекового и, в частности, древнерусского смеха. Авторы притворяются дураками, «валяют дурака», делают нелепости и прикидываются непонимающими. На самом же деле они чувствуют себя умными, дураками же они только изображают себя, чтобы быть свободными в смехе. Это их «авторский образ», необходимый им для их «смеховой работы», которая состоит в том, чтобы «дурить» и «воздурять» все существующее. «В песнях поносных воздуряем тя», - так пишет автор «Службы кабаку», обращаясь к последнему. (2)

Смех, направленный на самих себя, чувствуется и в шуточном послании конца 1680-х годов стрельцов Никиты Гладкого (3) и Алексея Стрижова к Сильвестру Медведеву.

Ввиду того что «нелитературный» смех этот крайне редко встречается в документальных источниках, привожу это письмо полностью; Гладкий и Стрижов шутливо обращаются к Сильвестру Медведеву:

«Пречестный отче Селивестре! Желая тебе спасения и здравия, Алешка Стрижов, Никитка Гладков премного челом бьют. Вчерашния нощи Федора Леонтьевича проводили в часу 4-м, а от него пошли в 5-м, да у Андрея сидели, и от Андрея пошли за два часа до света, и стояли утренюю у Екатерины мученицы, близь церкви, и разошлись в домишки за полчаса до света. И в домишках своих мы спали долго, а ели мало. Пожалуй, государь, накорми нас, чем Бог тебе по тому положит: меня, Алешку, хотя крупенею, а желаю и от рыбки; а меня, Никитку, рыбкою ж по черкаски. Христа ради накорми, а не отказывай! Писал Никитка Гладков, челом бью.

Желая против сего писания, Алешка Стрижов челом бьет».

Гладкий и Стрижов «валяют дурака»: требуют себе изысканных яств под видом обычной милостыни.

В древнерусском смехе есть одно загадочное обстоятельство: непонятно, каким образом в Древней Руси могли в таких широких масштабах терпеться пародии на молитвы, псалмы, службы, на монастырские порядки и т. п. Считать всю эту обильную литературу просто антирелигиозной и антицерковной мне кажется не очень правильным. Люди Древней Руси в массе своей были, как известно, в достаточной степени религиозными, а речь идет именно о массовом явлении. К тому же большинство этих пародий создавалось в среде мелких клириков.

Аналогичное положение было и на Западе в средние века. Приведу некоторые цитаты из книги М. Бахтина о Рабле. Вот они: «Не только школяры и мелкие клирики, но и высокопоставленные церковники и ученые богословы разрешали себе веселые рекреации, то есть отдых от благоговейной серьезности, и «монашеские шутки» («Joca monacorum»), как называлось одно из популярнейших произведений средневековья. В своих кельях они создавали пародийные и полупародийные ученые трактаты и другие смеховые произведения на латинском языке… В дальнейшем развитии смеховой латинской литературы создаются пародийные дублеты буквально на все моменты церковного культа и вероучения. Это так называемая «parodia sacra», то есть «священная пародия», одно из своеобразнейших и до сих пор недостаточно понятых явлений средневековой литературы. До нас дошли довольно многочисленные пародийные литургии («Литургия пьяниц», «Литургия игроков» и др.), пародии на евангельские чтения, на церковные гимны, на псалмы, дошли травести различных евангельских изречений и т. п. Создавались также пародийные завещания («Завещание свиньи», «Завещание осла»), пародийные эпитафии, пародийные постановления соборов и др. Литература эта почти необозрима. И вся она была освящена традицией и в какой-то мере терпелась церковью. Часть ее создавалась и бытовала под эгидой «пасхального смеха» или «рождественского смеха», часть же (пародийные литургии и молитвы) была непосредственно связана с «праздником дураков» и, возможно, исполнялась во время этого праздника… Не менее богатой и еще более разнообразной была смеховая литература средних веков на народных языках. И здесь мы найдем явления, аналогичные «parodia sacra»: пародийные молитвы, пародийные проповеди (так называемые «sermons joieux», т. е. «веселые проповеди» во Франции), рождественские песни, пародийные житийные легенды и др. Но преобладают здесь светские пародии и травести, дающие смеховой аспект феодального строя и феодальной героики. Таковы пародийные эпосы средневековья: животные, шутовские, плутовские и дурацкие; элементы пародийного героического эпоса у кантасториев, появление смеховых дублеров эпических героев (комический Роланд) и др. Создаются пародийные рыцарские романы («Мул без узды», «Окассен и Николет»). Развиваются различные жанры смеховой риторики: всевозможные «прения» карнавального типа, диспуты, диалоги, комические «хвалебные слова» (или «прославления») и др. Карнавальный смех звучит в фабльо и в своеобразной смеховой лирике вагантов (бродячих школяров)» (Бахтину с. 17-19).

Аналогичную картину представляет и русская демократическая сатира XVII в.: «Служба кабаку» и «Праздник кабацких ярыжек», «Калязинская челобитная», «Сказание о бражнике».(4) В них мы можем найти пародии на церковные песнопения и на молитвы, даже на такую священнейшую, как «Отче наш». И нет никаких указаний на то, что эти произведения запрещались. Напротив, некоторые снабжались предисловиями к «благочестивому читателю».

Дело, по-моему, в том, что древнерусские пародии вообще не являются пародиями в современном смысле. Это пародии особые - средневековые.

«Краткая литературная энциклопедия» (т. 5, М., 1968) дает следующее определение пародии: «Жанр литературно-художественной имитации, подражание стилю отдельного произведения автора, литературного направления, жанра с целью его осмеяния» (с. 604). Между тем такого рода пародирования с целью осмеяния произведения, жанра или автора древнерусская литература, по-видимому, вообще не знает. Автор статьи о пародии в «Краткой литературной энциклопедии» пишет далее: «Литературная пародия „передразнивает» не самое действительность (реальные события, лица и т. п.), а ее изображение в литературных произведениях» (там же). В древнерусских же сатирических произведениях осмеивается не что-то другое, а создается смеховая ситуация внутри самого произведения. Смех направлен не на других, а на себя и на ситуацию, создающуюся внутри самого произведения. Пародируется не индивидуальный авторский стиль или присущее данному автору мировоззрение, не содержание произведений, а только самые жанры деловой, церковной или литературной письменности: челобитные, послания, судопроизводственные документы, росписи о приданом, путники, лечебники, те или иные церковные службы, молитвы и т. д., и т. п. Пародируется сложившаяся, твердо установленная, упорядоченная форма, обладающая собственными, только ей присущими признаками - знаковой системой.

В качестве этих знаков берется то, что в историческом источниковедении называется формуляром документа, т. е. формулы, в которых пишется документ, особенно начальные и заключительные, и расположение материала - порядок следования.

Изучая эти древнерусские пародии, можно составить довольно точное представление о том, что считалось обязательным в том или ином документе, что являлось признаком, знаком, по которому мог быть распознан тот или иной деловой жанр.

Впрочем, эти формулы-знаки в древнерусских пародиях служили вовсе не для того только, чтобы «узнавать» жанр, они были нужны для придания произведению еще одного значения, отсутствовавшего в пародируемом объекте, - значения смехового. Поэтому признаки-знаки были обильны. Автор не ограничивал их число, а стремился к тому, чтобы исчерпать признаки жанра: чем больше, тем лучше, т. е. «тем смешнее». Как признаки жанра они давались избыточно, как сигналы к смеху они должны были по возможности плотнее насыщать текст, чтобы смех не прерывался.

Древнерусские пародии относятся к тому времени, когда индивидуальный стиль за очень редкими исключениями не осознавался как таковой (5). Стиль осознавался только в его связи с определенным жанром литературы или определенной формой деловой письменности: был стиль агиографический и летописный, стиль торжественной проповеди или стиль хронографический и т. д.

Приступая к написанию того или иного произведения, автор обязан был примениться к стилю того жанра, которым он хотел воспользоваться. Стиль был в древнерусской литературе признаком жанра, но не автора.

В некоторых случаях пародия могла воспроизводить формулы того или иного произведения (но не автора этого произведения): например, молитвы «Отче наш», того или иного псалма. Но такого рода пародии были редки. Пародируемых конкретных произведений было мало, так как они должны были быть хорошо знакомы читателям, чтобы их можно было легко узнавать в пародии.

Признаки жанра - те или иные повторяющиеся формулы, фразеологические сочетания, в деловой письменности - формуляр. Признаки пародируемого произведения - это не стилистические «ходы», а определенные, запомнившиеся «индивидуальные» формулы.

В целом пародировался не общий характер стиля в нашем смысле слова, а лишь запоминавшиеся выражения. Пародируются слова, выражения, обороты, ритмический рисунок и мелодия. Происходит как бы искажение текста. Для того, чтобы понять пародию, нужно хорошо знать или текст пародируемого произведения, или «формуляр» жанра.

Пародируемый текст искажается. Это как бы «фальшивое» воспроизведение пародируемого памятника - воспроизведение с ошибками, подобно фальшивому пению. Характерно, что пародии на церковное богослужение действительно пелись или произносились нараспев, как пелся и произносился и сам пародируемый текст, но пелись и произносились нарочито фальшиво. В «Службе кабаку» пародировалась не только служба, но и самое исполнение службы; высмеивался не только текст, но и тот, кто служил, поэтому исполнение такой «службы» чаще всего должно было быть коллективным: священник, дьякон, дьячок, хор и пр.

В «Азбуке о голом и небогатом человеке» тоже был пародируемый персонаж - учащийся. «Азбука» написана как бы от лица заучивающего азбуку, думающего о своих неудачах. Персонажи эти как бы не понимали настоящего текста и, искажая его, «проговаривались» о своих нуждах, заботах и бедах. Персонажи - не объекты, а субъекты пародии. Не они пародируют, а они сами не понимают текст, оглупляют его и сами строят из себя дураков, неспособных учеников, думающих только о своей нужде.

Пародируются по преимуществу организованные формы письменности, деловой и литературной, организованные формы слова. При этом все знаки и признаки организованности становятся бессмысленными. Возникает «бессистемность неблагополучия».

Смысл древнерусских пародий заключается в том, чтобы разрушить значение и упорядоченность знаков, обессмыслить их, дать им неожиданное и неупорядоченное значение, создать неупорядоченный мир, мир без системы, мир нелепый, дурацкий, - и сделать это по всем статьям и с наибольшей полнотой. Полнота разрушения знаковой системы, упорядоченного знаками мира, и полнота построения мира неупорядоченного, мира «антикультуры», (6) во всех отношениях нелепого, - одна из целей пародии.

Для древнерусских пародий характерна следующая схема построения вселенной. Вселенная делится на мир настоящий, организованный, мир культуры - и мир не настоящий, не организованный, отрицательный, мир «антикультуры». В первом мире господствует благополучие и упорядоченность знаковой системы, во втором - нищета, голод, пьянство и полная спутанность всех значений. Люди во втором - босы, наги, либо одеты в берестяные шлемы и лыковую обувь-лапти, рогоженные одежды, увенчаны соломенными венцами, не имеют общественного устойчивого положения и вообще какой-либо устойчивости, «мятутся меж двор», кабак заменяет им церковь, тюремный двор - монастырь, пьянство - аскетические подвиги, и т. д. Все знаки означают нечто противоположное тому, что они значат в «нормальном мире».

Это мир кромешный - мир недействительный. Он подчеркнуто выдуманный. Поэтому в начале и конце произведения даются нелепые, запутывающие адреса, нелепое календарное указание. В «Росписи о приданом» так исчисляются предлагаемые богатства: «Да 8 дворов бобыльских, в них полтора человека с четвертью, - 3 человека деловых людей, 4 человека в бегах да 2 человека в бедах, один в тюрьме, а другой в воде». (7) «И всево приданова почитают от Яузы до Москвы-реки шесть верст, а от места до места один перст» (Русская сатира, с. 127). Перед нами небылица, небывальщина, но небылица, жизнь в которой неблагополучна, а люди существуют «в бегах» и «в бедах».

Автор шутовской челобитной говорит о себе: «Ис поля вышел, из леса выполз, из болота выбрел, а неведомо кто» (Очерки, с. 113). Образ адресата, т. е. того лица, к которому обращается автор, также нарочито нереален: «Жалоба нам, господам, на такова же человека, каков ты сам. Ни ниже, ни выше, в твой же образ нос, на рожу сполз. Глаза нависли, во лбу звезда, борода у нево в три волоса широка и окладиста, кавтан …ной, пуговицы твер-ския, в три молота збиты» (там же). Время также нереально: «Дело у нас в месице саврасе, в серую субботу, в соловой четверк, в желтой пяток…» (там же). «Месяца китовраса в нелепый-день…», - так начинается «Служба кабаку» (там же, с. 61). Создается нагромождение чепухи: «руки держал за пазухою, а ногами правил, а головою в седле сидел» (там же, с. 113).

«Небылицы» эти «перевертывают», но даже не те произведения и не те жанры, у которых берут их форму (челобитные, судные дела, росписи о приданом, путники и пр.), а самый мир, действительность и создают некую «небыль», чепуху, изнаночный мир, или, как теперь принято говорить, «антимир». В этом «антимире» нарочито подчеркивается его нереальность, непредставимость, нелогичность.

Антимир, небылицы, изнаночный мир, который создают так называемые древнерусские «пародии», может иногда «вывертывать» и самые произведения. В демократической сатире «Лечебник, како лечить иноземцев» перевертывается лечебник - создается своего рода «антилечебник». «Перевертыши» эти очень близки к современным «пародиям», но с одним существенным отличием. Современные пародии в той или иной степени «дискредитируют» пародируемые произведения: делают их и их авторов смешными. В «Лечебнике же, како лечить иноземцев» этой дискредитации лечебников нет. Это просто другой лечебник: перевернутый, опрокинутый, вывороченный наизнанку, смешной сам по себе, обращающий смех на себя. В нем даются рецепты нереальных лечебных средств - нарочитая чепуха.

В «Лечебнике, како лечить иноземцев» предлагается материализовать, взвешивать на аптекарских весах не поддающиеся взвешиванию и употреблению отвлеченные понятия и давать их в виде лекарств больному: вежливое журавлиное ступанье, сладкос-лышные песни, денные светлости, самый тонкий блошиный скок, ладонное плескание, филинов смех, сухой крещенский мороз и пр. В реальные снадобья превращен мир звуков: «Взять мостового белого стуку 16 золотников, мелкого вешняго конаго топу 13 золотников, светлаго тележнаго скрипу 16 золотников, жесткого колоколнаго звону 13 золотников». Далее в «Лечебнике» значатся: густой медвежий рык, крупное кошачье ворчанье, курочий высокий голос и пр. (Очерки, с. 247).

Характерны с этой точки зрения самые названия древнерусских пародийных произведений: песни «поносные» (там же, с. 72), песни «нелепые» (там же, с. 64), кафизмы «пустотные» (там же, с. 64); изображаемое торжество именуется «нелепым» (там же, с. 65), и т. д. Смех в данном случае направлен не на другое произведение, как в пародиях нового времени, а на то самое, которое читает или слушает воспринимающий его. Это типичный для средневековья «смех над самим собой» - в том числе и над тем произведением, которое в данный момент читается. Смех имманентен самому произведению. Читатель смеется не над другим каким-то автором, не над другим произведением, а над тем, что он читает, и над его автором. Автор «валяет дурака», обращает смех на себя, а не на других. Поэтому-то «пустотная кафизма» не есть издевательство над какой-то другой кафизмой, а представляет собой антикафизму, замкнутую в себе, над собой смеющуюся, небылицу, чепуху.

Перед нами изнанка мира. Мир перевернутый, реально невозможный, абсурдный, дурацкий.

«Перевернутость» может подчеркиваться тем, что действие переносится в мир рыб («Повесть о Ерше Ершовиче») или мир домашних птиц («Повесть о куре») и пр. Перенос человеческих отношений в «Повести о Ерше» в мир рыб настолько сам по себе действен как прием разрушения реальности, что другой «чепухи» в «Повести о Ерше» уже относительно мало; она не нужна.

В этом изнаночном, перевернутом мире человек изымается из всех стабильных форм его окружения, переносится в подчеркнуто нереальную среду.

Все вещи в небылице получают не свое, а какое-то чужое, нелепое назначение: «На малой вечерни поблаговестим в малые чарки, таже позвоним в полведерышки» (Очерки, с. 60. Действующим лицам, читателям, слушателям предлагается делать то, что они заведомо делать не могут: «Глухие потешно слушайте, нагие веселитеся, ремением секитеся, дурость к вам приближается» (там же, с. 65).

Дурость, глупость - важный компонент древнерусского смеха. Смешащий, как я уже сказал, «валяет дурака», обращает смех на себя, играет в дурака.

Что такое древнерусский дурак? Это часто человек очень умный, но делающий то, что не положено, нарушающий обычай, приличие, принятое поведение, обнажающий себя и мир от всех церемониальных форм, показывающий свою наготу и наготу мира, — разоблачитель и разоблачающийся одновременно, нарушитель знаковой системы, человек, ошибочно ею пользующийся. Вот почему в древнерусском смехе такую большую роль играет нагота и обнажение.

Изобретательность в изображении и констатации наготы в произведениях демократической литературы поразительна. Кабацкие «антимолитвы» воспевают наготу, нагота изображается как освобождение от забот, от грехов, от суеты мира сего. Это своеобразная святость, идеал равенства, «райское житие». Вот некоторые отрывки из «Службы кабаку»: «глас пустошнии подобен вседневному обнажению»; «в три дня очистился до нага» (Очерки, с. 61); «перстни, человече, на руке мешают, ногавицы тяжеле носить, портки и ты их на пиво меняеш» (там же, с. 61-62); «и той (кабак) избавит тя до нага от всего платья» (там же, с. 62); «се бо нам цвет приносится наготы» (там же, с. 52); «кто ли пропився до нага, не помянет тебе, кабаче» (там же, с. 62); «нагие веселитеся» (там же, с. 63); «наг обьявляешеся, не задевает, ни тлеет самородная рубашка, и пуп гол: когда сором, ты закройся перстом»; «слава тебе, господи, было, да сплыло, не о чем думати, лише спи, не стой, одно лишь оборону от клопов держи, а то жити весело, да ести нечего» (там же, с. 67); «стих: пианица яко теля наготою и убожеством процвете» (там же, с. 89).

Особую роль в этом обнажении играет нагота гузна, подчеркнутая еще тем, что голое гузно вымазано в саже или в кале, метет собой полати и пр.; «голым гузном сажу с полатей мести во веки» (там же, с. 62); «с ярыжными спознался и на полатях голым гузном в саже повалялся» (там же, с. 64, ср. с. 73, 88 и др.).

Функция смеха - обнажать, обнаруживать правду, раздевать реальность от покровов этикета, церемониальности, искусственного неравенства, от всей сложной знаковой системы данного общества. Обнажение уравнивает всех людей. «Братия голянская» равна между собой.

При этом дурость - это та же нагота по своей функции (там же, с. 69). Дурость - это обнажение ума от всех условностей, от всех форм, привычек. Поэтому-то говорят и видят правду дураки. Они честны, правдивы, смелы. Они веселы, как веселы люди, ничего не имеющие. Они не понимают никаких условностей. Они правдолюбцы, почти святые, но только тоже «наизнанку».

Древнерусский смех - это смех «раздевающий», обнажающий правду, смех голого, ничем не дорожащего. Дурак - прежде всего человек, видящий и говорящий «голую» правду.

В древнерусском смехе большую роль играло выворачивание наизнанку одежды (вывороченные мехом наружу овчины), надетые задом наперед шапки. Особенную роль в смеховых переодеваниях Имели рогожа, мочала, солома, береста, лыко. Это были как бы «ложные материалы» - антиматериалы, излюбленные ряжеными и скоморохами. Все это знаменовало собой изнаночный мир, которым жил древнерусский смех.

Характерно, что при разоблачении еретиков публично демонстрировалось, что еретики принадлежат к антимиру, к кромешному (адскому) миру, что они «ненастоящие». Новгородский архиепископ Геннадий в 1490 г. приказал посадить еретиков на лошадей лицом к хвосту в вывороченном платье, в берестяных шлемах с мочальными хвостами, в венцах из сена и соломы, с надписями: «Се есть сатанино воинство». Это было своего рода раздевание еретиков - причисление их к изнаночному, бесовскому миру. Геннадий в этом случае ничего не изобретал (8), - он «разоблачал» еретиков вполне «древнерусским» способом.

Изнаночный мир не теряет связи с настоящим миром. Наизнанку выворачиваются настоящие вещи, понятия, идеи, молитвы, церемонии, жанровые формы и т. д. Однако вот что важно: вывертыванию подвергаются самые «лучшие» объекты - мир богатства, сытости, благочестия, знатности.

Нагота - это прежде всего неодетость, голод противостоит сытости, одинокость - это покинутость друзьями, безродность - это отсутствие родителей, бродяжничество - отсутствие оседлости, отсутствие своего дома, родных, кабак противостоит церкви, кабацкое веселие - церковной службе. Позади осмеиваемого мира все время маячит нечто положительное, отсутствие которого и есть тот мир, в котором живет некий молодец - герой произведения. Позади изнаночного мира всегда находится некий идеал, пусть даже самый пустяшный - в виде чувства сытости и довольства.

Антимир Древней Руси противостоит поэтому не обычной реальности, а некоей идеальной реальности, лучшим проявлениям этой реальности. Антимир противостоит святости - поэтому он богохулен, он противостоит богатству - поэтому он беден, противостоит церемониальности и этикету - поэтому он бесстыден, противостоит одетому и приличному - поэтому он раздет, наг, бос, неприличен; антигерой этого мира противостоит родовитому - поэтому он безроден, противостоит степенному - поэтому скачет, прыгает, поет веселые, отнюдь не степенные песни.

В «Азбуке о голом и небогатом человеке» негативность положения голого и небогатого все время подчеркивается в тексте: у других есть, а у небогатого человека нет; другие имеют, но взаймы не дают; хочется есть, но нечего; поехал бы в гости, да не на чем, не принимают и не приглашают; «есть у людей всево много, денег и платья, толко мне не дают», «живу я на Москве (т. е. в богатом месте, - Д. Л.), поесть мне нечево и купить не на што, а даром не дают»; «люди, вижу, что богато живут, а нам, голым, ничево не дают, чорт знаит их, куда и на што денги берегут» (там же, с. 30-31). Негативность мира голого подчеркивается тем, что в прошлом голый имел все, в чем нуждается сейчас, мог выполнить те желания, которые сейчас не может: «отец мой оставил мне имение свое, я и то всио пропил и промотал»; «целой был дом мой, да не велел бог мне жить за скудостию моею»; «ерзнул бы за волком с сабаками, да не на чем, а бежать не смогу»; «ел бы я мясо, да лих в зубах вязнет, а притом же и негде взять»; «честь мне, молодцу, при отце сродницы воздавали, а все меня из ума выводили, а ныне мне насмешно сродницы и друзи насмеялись» (там же, с. 31-33). Наконец, негативность подчеркивается вполне «скоморошьим» приемом - богатым покроем совершенно бедных по материалу одежд: «Феризы были у меня хорошия - рагоженныя, а завяски были долгий мачальныя, и те лихия люди за долг стащили, а меня совсем обнажили» (там же, с. 31). Голый, неродовитый и бедный человек «Азбуки» не просто голый и бедный, а когда-то богатый, когда-то одетый в хорошие одежды, когда-то имевший почтенных родителей, когда-то имевший друзей, невесту.

Он принадлежал раньше к благополучному сословию, был сыт и при деньгах, имел жизненную «стабильность». Всего этого он лишен сейчас, и важна именно эта лишенность всего; герой не просто не имеет, а лишен: лишен благообразия, лишен денег, лишен пищи, лишен одежды, лишен жены и невесты, лишен родных и друзей и т. д. Герой скитается, не имеет дома, не имеет где голову приклонить.

Поэтому бедность, нагота, голод - это не постоянные явления, а временные. Это отсутствие богатства, одежды, сытости. Это изнаночный мир.

«Сказание о роскошном житии и веселии» демонстрирует общую нищету человеческого существования в формах и в знаковой системе богатой жизни. Нищета иронически представлена как богатство. «И то ево поместье меж рек и моря, подле гор и поля, меж дубов и садов и рощей избраных, езерь сладководных, рек многорыбных, земель доброплодных».(9) Описание пиршественного стола с яствами в «Сказании» поразительно по изощренности и обилию угощения (см.: Изборник, с. 592). Там же и озеро вина, из которого всякий может пить, болото пива, пруд меда. Все это голодная фантазия, буйная фантазия нищего, нуждающегося в еде, питье, одежде, отдыхе. За всей этой картиной богатства и сытости стоит нищета, нагота, голод. «Разоблачается» эта картина несбыточного богатства описанием невероятного, запутанного пути к богатой стране - пути, который похож на лабиринт и оканчивается ничем: «А кого перевезут Дунай, тот домой не думай» (там же, с. 593). В путь надо брать с собой все приборы для еды и оружие, чтобы «пооб-махнутися» от мух - столько там сладкой пищи, на которую так падки мухи и голодные. А пошлины на том пути: «з дуги по лошади, с шапки по человеку и со всего обозу по людям» (там же с. 593).

Аналогичное напоминание о том, что где-то хорошо, где-то пьют, едят и веселятся, видно и в шутливых приписках на псковских рукописях, собранных А. А. Покровским в его известной работе «Древнее Псковско-Новгородское письменное наследие»: (10) «через тын пьют, а нас не зовут» (Шестоднев, XIV в., № 67 (175, 1305) - Покровский, с. 278); «Бог дай съдоровие к сему богатию, что кун, то все в калите, что пърт, то все на себе, удавися убожие, смотря на мене» (Паримейник, XVI в., № 61 (167, 1232) -Покровский, с. 273). Но подобно тому, как дьявол, по древнерусским представлениям, все время сохраняет свое родство с ангелами и изображается с крыльями, так и в этом антимире постоянно напоминается идеал. При этом антимир противопоставлен не просто обычному миру, а идеальному миру, как дьявол противостоит не человеку, а богу и ангелам.

Несмотря на сохраняющиеся связи с «настоящим миром», в этом изнаночном мире очень важна полнота вывертывания. Перевертывается не одна какая-либо вещь, а все человеческие отношения, все предметы реального мира. Поэтому, строя картину изнаночного, кромешного или опричного мира, авторы обычно заботятся о ее возможно большей цельности и обобщенности. Смысл «Азбуки о голом и небогатом человеке» в том и состоит, что все в мире плохо: от начала и до конца, от «аза» и до «ижицы». «Азбука о голом» - «энциклопедия» изнаночного мира.

В последовательности описания новых московских порядков как перевернутого наизнанку мира - смысл и известной ярославской летописной шутки о «ярославских чудотворцах»: «В лето 971 (1463). Во граде Ярославли, при князи Александре Феодоровиче Ярославском, у святаго Спаса в монастыри во общине авися чю-дотворець, князь Феодор Ростиславичь Смоленский, и з детми, со князем Константином и з Давидом, и почало от их гроба прощати множество людей безчислено: сии бо чюдотворци явишася не на добро всем князем Ярославским: простилися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичу, а князь велики против их отчины подавал им волости и села; а из старины печаловался о них князю великому старому Алекси Полуектовичь, дьяк великого князя, чтобы отчина та не за ним была. А после того в том же граде Ярославли явися новый чюдотворець, Иоанн Огофоновичь Сущей, созиратаи Ярославьскои земли: у кого село добро, ин отнял, а у кого деревня добра, ин отнял да отписал на великого князя ю, а кто сам добр, боарин или сын боярьскои, ин его самого записал; а иных его чюдес множество не мощно исписати ни исчести, понеже бо во плоти суще цьяшос».(11)

Изнаночный мир всегда плох. Это мир зла. Исходя из этого, мы можем понять и слова Святослава Киевского в «Слове о полку Игореве», которые до сих пор не были достаточно хорошо осмыслены в контексте: «Нъ се зло - княже ми непособие: наниче ся годины обратиша». Словарь-справочник «Слова о полку Игореве» достаточно отчетливо документирует значение слова «наниче» - «наизнанку». Это слово совершенно ясно в своем значении, но недостаточно ясно было значение всего контекста «Слова» с этим «наниче». Поэтому составитель Словаря-справочника В. Л. Виноградова поставила это слово под рубрику «переносно». Между тем «наниче ся годины обратиша» можно перевести совершенно точно: «плохие времена наступили», ибо «наничный» мир, «наничные» годины всегда плохи. И в «Слове» «наничный» мир противостоит некоему идеальному, о нем вспоминается непосредственно перед тем: воины Ярослава побеждают с засапожниками одним своим кликом, одною своею славою, старый молодеет, сокол не дает своего гнезда в обиду. И вот весь этот мир «наниче» обратился. Весьма возможно, что загадочное «инишное царство» в былине «Вавило и скоморохи» - это тоже вывернутый наизнанку, перевернутый мир - мир зла и нереальностей. Намеки на это есть в том, что во главе «инишного царства» стоит царь Собака, его сын Перегуд, его зять Пересвет, его дочь Перекраса. «Инищое царство» сгорает от игры скоморохов «с краю и до краю».(12)

Мир зла, как мы уже сказали, - это идеальный мир, но вывернутый наизнанку, и прежде всего вывернутое благочестие, все церковные добродетели.

Вывернутая наизнанку церковь - это кабак, своеобразный «антирай», где «все наоборот», где целовальники соответствуют ангелам, где райское житье - без одежд, без забот, и где всех чинов люди делают все шиворот-навыворот, где «мудрые философы мудрость свою на глупость пременяют», служилые люди «хребтом своим на печи служат», где люди «говорят быстро, плюют далече» и т. д. (Очерки, с. 90).

«Служба кабаку» изображает кабак как церковь, в то время как «Калязинская челобитная» изображает церковь как кабак. Оба эти произведения отнюдь не антицерковны, в них нет издевательства над церковью как таковой. Во всяком случае его ничуть не больше, чем в Киево-Печерском патерике, где бесы могут появляться то в виде ангела, (13) а то в виде самого Христа (Абрамович, с. 185-186). С точки зрения этого «изнаночного мира», нет богохульства и в пародировании «Отче наш»: это не пародия, а антимолитва. Слово «пародия» в данном случае не подходит.

Отсюда понятно, почему такие богохульные с нашей, современной точки зрения произведения, как «Служба кабаку» или «Калязинская челобитная», могли в XVII в. рекомендоваться благочестивому читателю и считались «полезными». Однако автор предисловия к «Службе кабаку» в списке XVIII в. писал, что «Служба кабаку» полезна только тем, кто не видит в ней кощунства. Если же кто относится к этому произведению как к кощунству, то читать ему его не следует: «Увеселительное аще и возмнит кто применити кощунству, и от сего совесть его, немощна сущи, смущается, таковый да не понуждается к читанию, но да оставит могущему и читати и ползоватися» (Русская сатира, с. 205). Предисловие XVIII в. ясно отмечает различие, появившееся в отношении к «смеховым произведениям» в XVIII в.

Для древнерусского юмора очень характерно балагурство, служащее тому же обнажению, но «обнажению» слова, по преимуществу его обессмысливающему.

Балагурство - одна из национальных русских форм смеха, в которой значительная доля принадлежит «лингвистической» его стороне. Балагурство разрушает значение слов и коверкает их внешнюю форму. Балагур вскрывает нелепость в строении слов, дает неверную этимологию или неуместно подчеркивает этимологическое значение слова, связывает слова, внешне похожие по звучанию, и т. д.

В балагурстве значительную роль играет рифма. Рифма провоцирует сопоставление разных слов, «оглупляет» и «обнажает» слово. Рифма (особенно в раешном или «сказовом» стихе) создает комический эффект. Рифма «рубит» рассказ на однообразные куски, показывая тем самым нереальность изображаемого. Это все равно, как если бы человек ходил, постоянно пританцовывая. Даже в самых серьезных ситуациях его походка вызывала бы смех. «Сказовые» (раешные) (14) стихи именно к этому комическому эффекту сводят свои повествования. Рифма объединяет разные значения внешним сходством, оглупляет явления, делает схожим несхожее, лишает явления индивидуальности, снимает серьезность рассказываемого, делает смешным даже голод, наготу, босоту. Рифма подчеркивает, что перед нами небылица, шутка. Монахи в «Калязинской челобитной» жалуются, что у них «репа да хрен, да черной чашник Ефрем» (Очерки, с. 121). Ефрем - явно небылица, пустословие. Рифма подтверждает шутовской, несерьезный разговор произведения; «Калязинская челобитная» заканчивается: «А подлинную челобитную писали и складывали Лука Мозгов да Антон Дроздов, Кирилл Мельник, да Роман Бердник, да Фома Веретенник» (там же, с. 115). Фамилии эти выдуманы для рифмы, и рифма подчеркивает их явно выдуманный характер.

Пословицы и поговорки также часто представляют собой юмор, глум: «Аз пью квас, а коли вижу пиво, не пройду его мимо»; (15) «Аркан не таракан: хош зубов нет, а шею ест» (Старинные сборники, с. 75); «Алчен в кухарне, жажден в пивоварне, а наг, бос в мылне» (там же, с. 76); «Обыскал Влас по нраву квас» (там же, с. 131); «Плачот Ероха, не хлебав гороха» (там же, с. 133); «Тула зипуны здула, а Кошира в рагожи обшила» (там же, с. 141); «У Фили пили, да Филю же били» (там же, с. 145); «Федос любит принос» (там же, с. 148).

Функция синтаксического и смыслового параллелизма фраз в балагурстве «Повести о Фоме и Ереме» или балаганных дедов служит той же цели разрушения реальности. Я имею в виду построения типа следующих: «Ерему в шею, а Фому в толчки» (Русская сатира, с. 44); «У Еремы клеть, у Фомы изба», «Ерема в лаптях, а Фома в поршнях» (там же, с. 43). По существу, повесть подчеркивает только ничтожность, бедность, бессмысленность и глупость существования Фомы и Еремы, да и героев этих нет: их «парность», их братство, их сходство обезличивают и оглупляют того и другого. Мир, в котором живут Фома и Ерема, - мир разрушенный, «отсутствующий», и сами эти герои ненастоящие, это куклы, бессмысленно и механически вторящие друг другу.(16)

Прием этот - не редкость и для других юмористических произведений. Ср. в «Росписи о приданом»: «жена не ела, а муж не обедал» (Очерки, с. 125).

В древнерусском юморе один из излюбленных комических приемов - оксюморон и оксюморонные сочетания фраз.(17) На роль оксюморона в искусстве балаганных дедов, в «Повести о Фоме и Ереме» и в «Росписи о приданом», обратил внимание П. Г. Богатырев. Но вот что особенно важно для нашей темы: берутся по преимуществу те сочетания противоположных значений, где друг другу противостоят богатство и бедность, одетость и нагота, сытость и голод, красота и уродство, счастье и несчастье, целое и разбитое и т. д., и т. п. Ср. в «Росписи о приданом»: «…хоромное строение, два столба в землю вбиты, а третьим покрыты» (Очерки, с. 126); «Кобыла не имеет ни одного копыта, да и та вся разбита» (там же, с. 130).

Нереальность изнаночного мира подчеркивается метатезой.(18) Метатеза постоянна в «Лечебнике на иноземцев» и в «Росписи о приданом»: «Мышь бегуча да лягушка летуча», «Пара галанских кур с рогами да четыре пары гусей с руками» (Русская сатира, с. 130); «Холстинной гудок да для танцов две пары мозжевеловых порток» (там же, с. 131).

Как глубоко в прошлое уходят характерные черты древнерусского смеха? Точно это установить нельзя, и не потому только, что образование средневековых национальных особенностей смеха связано с традициями, уходящими далеко в глубь доклассового общества, но и потому, что консолидация всяких особенностей в культуре - это процесс, совершающийся медленно. Однако мы все же имеем одно яркое свидетельство наличия всех основных особенностей древнерусского смеха уже в XII-XIII вв. - это «Моление» и «Слово» Даниила Заточника.

Произведения эти, которые могут рассматриваться как одно, построены на тех же принципах смешного, что и сатирическая литература XVII в. Они имеют те же - ставшие затем традиционными для древнерусского смеха - темы и мотивы. Заточник смешит собой, своим жалким положением. Его главный предмет самонасмешек - нищета, неустроенность, изгнанность отовсюду, он «заточник» - иначе говоря, сосланный или закабаленный человек. Он в «перевернутом» положении: чего хочет, того нет, чего добивается - не получает, просит - не дают, стремится возбудить уважение к своему уму - тщетно. Его реальная нищета противостоит идеальному богатству князя; есть сердце, но оно - лицо без глаз; есть ум, но он как ночной ворон на развалинах, нагота покрывает его, как Красное море фараона.

Мир князя и его двора - это настоящий мир. Мир Заточника во всем ему противоположен: «Но егда веселишися многими брашны, а мене помяни, сух хлеб ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, и каплями дождевными аки стрелами пронзающе» (Изборник, с. 228).

Друзья так же неверны ему, как и в сатирических произведениях XVII в.: «Друзи же мои и ближний мои и тии отвръгошася мене, зане не поставих пред ними трапезы многоразличных брашен» (там же, с. 220).

Так же точно житейские разочарования приводят Даниила к «веселому пессимизму»: «Тем же не ими другу веры, ни надейся на брата» (там же, с. 226).

Приемы комического те же - балагурство с его «разоблачающими» рифмами, метатезами и оксюморонами: «Зане, господине, кому Боголюбове, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне чернее смолы; кому Лаче озеро, а мне на нем седя плачь горкии; и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали, зане не проценте часть моя» (там же). И это не простые каламбуры, а построение «антимира», в котором нет именно того, что есть в действительности.

Смеша собой, Даниил делает различные нелепые предположения о том, как мог бы он выйти из своего бедственного состояния. Среди этих шутовских предположений больше всего останавливается он на таком: жениться на злообразной жене. Смеяться над своей некрасивой женой - один из наиболее «верных» приемов средневекового шутовства.

«Дивней дива, иже кто жену поимаеть злобразну прибытка деля». «Или ми речеши: женися у богата тьстя чти великия ради; ту пий и яжь». В ответ на эти предположения Даниил описывает безобразную жену, приникшую к зеркалу, румянящуюся перед ним и злящуюся на свое безобразие. Он описывает ее нрав и свою семейную жизнь: «Ту лепше ми вол бур вести в дом свои, неже зла жена поняти: вол бы ни молвить, ни зла мыслить; а зла жена бьема бесится, а кротима высится (укрощаемая заносится - Д. Л.), в богатстве гордость приемлеть, а в убожестве иных осужаеть» (там же, с. 228).

Смех над своей женой - только предполагаемой или действительно существующей - был разновидностью наиболее распространенного в средние века смеха: смеха над самим собой, обычного для Древней Руси «валяния дурака», шутовства.

Смех над женой пережил и самую Древнюю Русь, став одним из любимых приемов шутовства у балаганных дедов XVIII и XIX вв. Балаганные деды описывали и свою свадьбу, и свою семейную жизнь, и нравы своей жены, и ее наружность, создавая комический персонаж, который, впрочем, не выводили напоказ публике, а только рисовали ее воображению.

Злая и злообразная жена - это свой мелкий и подручный домашний антимир, многим знакомый, а потому и очень действенный.

——————

1 Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965, с. 15 (далее ссылки - в тексте: Бахтин).

2 Адрианова-Перетц В. П. Очерки по истории русской сатирической литературы XVII века. М.-Л., 1937, с. 80 (далее ссылки - в тексте: Очерки).

3 Никита Гладкий был приговорен вместе с Сильвестром Медведевым к смертной казни за хулы на патриарха. Так, он, идя мимо палат патриарха, грозил: «Как де я к патриарху войду в палату и закричю, - он де у меня от страху и места не найдет». В другом случае Гладкий бахвалился, что «доберется» «до пестрой ризы». Впоследствии Гладкий был помилован. Текст письма см.: Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках. Т. I. СПб., 1884, стлб. 553-554.

4 О шутовских молитвах в XVIII и XIX вв. см.: А дрианова-П еретц В. П. Образцы общественно-политической пародии XVIII-нач. XIX в. - ТОДРЛ, 1936, т. III.

5 См.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971, .». 203-209.

6 См.: Лотман Ю. М. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1970 (см. особенно статью «Проблема знака и знаковой системы и типология русской культуры XI-XIX веков»).-Отмечу, что древнерусская противопоставленность мира антимиру, «инишнему царству» - не только результат научного исследования, но и непосредственная данность, живо ощущаемая в Древней Руси и в известной мере осознаваемая.

7 Русская демократическая сатира XVII века. Подготовка текстов, статья и коммент. В. П. Адриановой-Перетц. М.-Л., 1954, с. 124 (далее ссылки - в тексте: Русская сатира).

8 Я. С. Лурье пишет по этому поводу: «Была ли эта церемония заимствована Геннадием от его западных учителей или она явилась плодом его ообстствен-ной мстительной изобретательности, во всяком случае новгородский инквизитор сделал все от него зависящее, чтобы не уступить „шпанскому королю» (Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV-начала XVI века. М.-Л., 1955, с. 130). Я думаю, что в «церемонии» казни еретиков не было ни заимствования, ни личной изобретательности, а была в значительной мере традиция древнерусского изнаночного мира (ср. вполне русские, а не испанские «материалы» одежд: овчина, мочала, береста).

9 «Изборник». (Сборник произведений литературы Древней Руси) М., 1969, с. 591 (далее ссылки - в тексте: Изборник).

10 Покровский А. А. Древнее Псковско-Новгородское письменное наследие. Обозрение пергаменных рукописей Типографской и Патриаршей библиотек в связи с вопросом о времени образования этих книгохранилищ. -В кн.: Труды пятнадцатого археологического съезда в Новгороде 1911 года. Т. И. М., 1916, с. 215-494 (далее ссылки-в тексте: Покровский).

11 Полное собрание русских летописей. Т. XXIII. Ермолинская летопись. СПб., 1910, с. 157-158. - «Цьяшос» - написанное «перевертышным» письмом - дьявол.

12 См. в «Толковом словаре» В. Даля: инший - иной, в значении другой, не этот. Ср. и другое толкование: «„Инишое царство» обычно понимается исследователями как иноземное, чужое; или „инищое» толкуется как „нищее» (Былины. Подгот. текста, вступительная статья и коммент. В. Я. Проппа и Б. Н. Путилова. Т. 2. М., 1958, с. 471).

13 Абрамович Д. Киево-Печерський патерик (вступ., текст, примiтки). У Киэв, 1931, с. 163 (далее ссылки-в тексте: Абрамович).

14 «Сказовый стих» -термин, предложенный П. Г. Богатыревым. См.: Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971, с. 486.

15 Симони Павел. Старинные сборники русских пословиц, поговорок, загадок и пр. XVII-XIX столетий. СПб., 1899, с. 75 (далее ссылки - в тексте: Старинные сборники).

16 См. подробнее о балагурстве: Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства, с. 450-496 (статья «Художественные средства в юмористическом ярмарочном фольклоре»).

17 П. Г. Богатырев так определяет то и другое: «Оксюморон - стилистический прием, состоящий в соединении противоположных по значению слов в некое словосочетание… Оксюморонным сочетанием фраз мы называем соединение двух или нескольких предложений с противоположным значением» (там же, с. 453- 454).

18 По определению П. Г. Богатырева, метатеза - «стилистическая фигура, где перемещаются части близлежащих слов, например суффиксы, или целые слова в одной фразе или в рядом стоящих фразах» (там же, с. 460).

Из кн. «Историческая поэтика русской литературы», Санкт-Петербург, 1999

__________________________________________________________________

А з есми наг и бос, голоден и холоден, сьести нечаво.

Богь душю мою ведаеть, что нету у меня ни полушки за душею.

Всдаить весь мир, что взять мне негде и купить не на што.

Говорил мне доброй человек на Москве, посулил мне взаймы денегь, и я к нему наутрея пришол, и он мне отказал; а толка мне он насмеялся, и я ему тоть смехь заплачю: на што было и сулить, коли чево нет.

Добро бы он человек слово свое попомънил и денегь мне дал, и я к нему пришол, и он мне отказал.

Есть в людех всего много, да нам не дадуть, а сами умруть.

Живу я, доброй молодец, весь день неедъши, а покушать мне нечево.

Зеваетца мне по брюху с великих недоедков, ходечи губы помертвели, а поесть мне нечаво.

Земля моя пуста, вся травою заросла, пахать не на чим и сеить нечаво, а взять негде.

И живот мой истощал по чюжим сторонам вола-час, а бедность меня, голенькова, изнела.

Как мне, бедному и безплемянному, промышлять и где мне подетися от лихь людей, от недобрыхь?

Люди богатыя пьють и едять, а голеньких не съсужають, а сами тово не роспозънають, что и богатыя умирають.

Мыслию своею всево бы у себя много видель, и платья цветного и денегь, а взять мне негде, солгать, украсть не хочитца.

На што живот мои позозрен? Лучи странна животи смерть прияти, нижели уродом ходити.

О горе мне! Богатыя люди пьють и едят, а того не ведають, что сами умруть, а голенькимъ не дадуть.

Покоя себе, своей бедности не обретаю, лапти розбиваю, а добра не налезу.

Разум мой не осяжеть, живот мои не обрящеть своей бедности, все на меня востали, хотять меня, молодца, въдрук погрузить, а бог не выдасть - и свинья не съесть.

Своей горкой не ведаю, как жить и как мне промышлять.

Тверд живот мой, а сердце с кручины пропало и не осягнеть.

Учинилася мне беда великая, в бедности хожю, весь день неедши; а поесть мне нихто не дасть. Увы мне, бедному, увы, безплемянному, где мне от лихь людей детца и голову приклонить?

Ферези были у меня добры, да лихия люди за долъгь сняли.

Хоронился от должников, да не ухоронилъся: приставов посылають, на правеж ставять, по ногам ставять, а възять мне негде, и отъкупитца нечим.

ОТець мой и мати моя оставили мне имение были свое, да лихие люди всем завладели. Ох, моя беда!

Цел был дом мои, да не велел бог жити и владети. Чюжево не хотелось, своево не лучилось, как мне, бедному, промышлять?

Шел бы в город да удрал бы суконца хорошепкова на однорядку, да денегь нет, а в долгь нихто не верять, как мне быть?

Щеголял бы и ходил бы чистенько и хорошенько, да не в чем. Лихо мне!

Ерзнул бы по лавке в старой аднорядке.

Ерычитца по брюху с великих недоетков, ел бы мяса, да в зубахь вязнеть. Ехать было в гости, да нихто не зовет.

Ючится по брюху с великих недоетков, играть не хочетца, вечер не ужинал, утрос не завтрикал, севодне не обедал.

Юрйл бы и играл бы, да бога боюся, а се греха страхь и людей соромъ. коли бы был богат, тогда бы и людей не знал, а в злых днех и людей не познал.

Юмыслил бы хорошенько да нарядился, да не во что мне. К сей бедности не умеють люди пристать, а с нею опознатца. Псы на милова не лають, постылова кусають, из двора сволокуть. Фома-поп глуп, тот греха не знаеть, а людям не роскажеть, на том ему спасибогь и спасеть богь.

Текст (в списке 1663 г.) публикуется по изданию: Адрианова-Перетц В. П. Русская демократическая сатира XVII века. Изд. 2-е, дополи. М., 1977, с. 229-231 («Дополнения», подготовленные Н. С. Демковой), 149-150, 175-181, 236-237 (комментарии).

ПОВЕСТЬ О САВВЕ ГРУДЦЫНЕ В 1606 г. в Великом Устюге проживал один известный и богатый человек. Звали его Фома Грудцын-Усов. Когда в России начались несчастья для всех православных христиан, он покинул свой Великий Устюг и поселился в славном и царственном городе Казани - до Волги литовские бесчинства не докатились. Там Фома прожил с женой вплоть до правления благочестивого Царя и Великого князя Михаила Федоровича. Был у него единственный сын Савва, шестнадцати лет. Сам Фома часто по делам торговли ездил вниз по Волге - то к Соликамску, то в другие места, а то и за Каспийское море в Персидское государство. К такому занятию он приучал и Савву, чтобы тот старательно это дело изучил и после смерти отца стал бы его наследником во всем. * * * Как-то раз Фома задумал отправиться по своим делам в Персию. Товар он погрузил на суда, а сыну, снарядив для него тоже суда, велел плыть в Соликамск и там открыть торговлю с необходимой осмотрительностью. Поцеловал жену и сына тоже отправился в путь. А через несколько дней сын его на снаряженных для него судах по велению отца отправился в Соликамск. * * * Доплыл Савва до города Орла Усольского уезда, пристал к берегу и остановился, как то ему отец наказывал, в гостинице, принадлежащей одному знаменитому человеку. Хозяин гостиницы и его жена помнили любовь к ним и благодеяния его отца, поэтому они постарались окружить Савву заботой и опекали его, словно родного сына. И провел он в той гостинице немалое время. А в Орле жил мещанин, которого звали Бажен 2-й. Был он уже в летах, известен многим своей благонравной жизнью, богат и приходился близким другом Фоме Грудцыну. Когда узнал он, что сын Фомы приехал из Казани в его город, то подумал: "Отец его всегда был мне близким другом, а я сына словно и не заметил и к себе не пригласил. Пусть же он поживет у меня и погостит вдоволь". Так он подумал, а затем встретил как-то Савву по дороге и стал его просить: - Любезный Савва! Разве не знаешь, что мы с твоим отцом были друзьями - что же ты не навестил меня и не остановился в моем доме? Хотя бы сейчас мне одолжение сделай: приходи жить ко мне, будем вместе трапезу делить за одним столом. За любовь ко мне отца твоего я приму тебя, как сына! Услышав таковые слова, Савва очень обрадовался, что столь славный человек хочет его принять, и отдал ему низкий поклон. Тут же он из гостиницы перешел к Бажену и стал жить у него в полном благополучии и радости. Бажен - сам старик - недавно женился в третий раз на молодой жене. И дьявол, этот ненавистник рода человеческого, зная о добродетельной жизни мужа, задумал возмутить весь его дом. И он соблазнил жену начать склонять юношу на блуд. Она постоянно своими разговорами толкала его к падению (известно ведь, как женщины могут улавливать молодых людей!), и Савва силой ее молодости (а точнее - силой зависти дьявола) оказался завлечен в сети любодеяния: завел с ней преступную любовь и в таком скверном состоянии пребывал постоянно, не помня ни воскресений, ни праздников, забыв страх Божий и час смертный. Как свинья в грязи валяется, так и он пребывал в блуде долгое время. * * * Как-то раз подошел праздник Вознесения Господа Нашего Иисуса Христа. В навечерие праздника Бажен взял Савву с собой в церковь к вечерне, а после службы они вернулись домой и, поужинав обычным образом и возблагодарив Бога, легли спать, каждый на свою кровать. Когда благочестивый Бажен заснул, его жена, подстрекаемая дьяволом, встала осторожно с постели, подошла к Савве, разбудила его и предложила ему заняться с ней. Но того - хотя он и молод еще был, - кольнула какая-то стрела страха Божия, и он подумал, испугавшись Божьего суда: "Как можно в такой светлый день таким темным делом заниматься!" А подумав так, он стал отказываться и говорить, что он не желает погубить свою душу и осквернять свое тело в великий праздник. А жена Бажена распалялась все сильнее и продолжала принуждать Савву. То ласкалась она к нему, то угрожала каким-то наказанием - долго она старалась, но так и не смогла склонить его на что хотела - Божественная сила помогала Савве. Злонравная женщина увидела, что не в состоянии подчинить юношу своей воле, тотчас же воспламенела к нему яростью, зашипела, как змея. и отошла от его постели. Теперь она задумала опоить его зельем, чтобы все-таки осуществить свое намерение. И как задумала, так и сделала. * * * Когда начали звонить к утрене, благолюбивый Бажен встал, разбудил Савву, и они пошли на славословие Божие, которое отслушали со вниманием и страхом Божьим. Потом вернулись домой. Когда подошло время Божественной Литургии, они вновь с радостью пошли во Святую Церковь на славословие Божие. А проклятая жена Бажена тем временем тщательно приготовила для юноши зелье и стала ждать момента, чтобы подобно змее, изрыгнуть на него свой яд. После литургии Бажен с Саввой вышли из храма и собрались идти домой. Но воевода того города пригласил Бажена отобедать с ним. Увидев Савву, он спросил: - Чей это сын и откуда он? Савва рассказал, что он из Казани и что он сын Фомы Грудцына. Воевода, зная хорошо его отца, пригласил Савву зайти к нему домой. У воеводы они, как это в обычае, отобедали совместно и с радостью возвратились домой. Бажен повелел принести немного вина в честь праздника Господня, не подозревая о черном замысле своей жены. Та, как свирепая ехидна, злобу свою сокрыла в сердце и с лестью стала обхаживать юношу. Доставленное вино она налила и поднесла мужу. Тот выпил, возблагодарив Бога. Потом она сама выпила. А после налила специально приготовленной отравы и поднесла ее Савве. Тот не боялся ее козней - думал, что она на него не держит зла, - и выпил, не подумав. Тут точно огонь зажегся в его сердце, и он подумал: "Чего только я ни пил в родном доме, а такого, как здесь сейчас, не пробовал." И когда он выпил, то начал сокрушаться сердцем по хозяйке. Та, словно львица, кротко поглядела на него и стала приветливо с ним разговаривать. А перед мужем своим потом возвела на Савву клевету, наговорила про него несуразностей и потребовала выгнать его из дому. Богобоязненный Бажен, хотя и жалел юношу, поддался женскому коварству и повелел Савве покинуть дом. И Савва ушел от них, сокрушаясь и вздыхая по той злонравной женщине. Вновь он вернулся в гостиницу, в которой он останавливался вначале. Хозяин гостиницы поинтересовался, почему он ушел от Бажена. Савва ответил, что сам не захотел жить у него. По жене Бажена он продолжал сокрушаться и от своей сердечной скорби переменился лицом и похудел. Хозяин гостиницы видел, что юноша в великой скорби, но не мог понять, из-за чего, в городе между тем проживал один знахарь, который мог колдовскими приемами узнать, какие напасти кому и из-за чего приключаются, и будет человек тот жить или умрет. Хозяева как могли заботились о юноше и потому позвали по секрету ото всех того кудесника и спросили его, что это за печаль у Саввы? Тот посмотрел в свои магические книги и сказал, что никаких огорчений собственных у Саввы нет, а сокрушается он по жене Бажена 2-го, поскольку находился ранее с ней в связи, а теперь оказался с ней разлученным; по ней он и сокрушается. Услышав такое, хозяин гостиницы с женой не поверили, потому что Бажен был благочестив и богобоязнен, и не стали ничего предпринимать. А Савва продолжал беспрестанно сокрушаться по проклятой жене Бажена и от этого окончательно иссох телом. * * * Как-то раз Савва вышел один из дому прогуляться. Было за полдень, он шел по дороге один, не видя никого ни впереди, ни позади себя, и ни о чем не думал, только о разлука с любовницей. И вдруг он подумал: "Если бы кто-нибудь, человек или сам дьявол, помог бы мне соединиться с ней, я бы стал слугой хоть самому дьяволу!" - такая вот мысль у него возникла, словно он в исступлении потерял рассудок. Он продолжал идти в одиночестве. И через несколько шагов услышал голос, зовущий его по имени. Савва оборотился и увидел быстро идущего вслед за ним юношу, хорошо одетого. Юноша тот махал ему рукой, предлагая подождать его. Савва остановился. Молодой человек - а точнее, дьявол, что непрестанно ищет способов погубить душу человеческую, - тот молодой человек подошел к нему, и они, как водится, отдали друг другу по поклону. Подошедший сказал Савве: - Брат мой Савва, что ты избегаешь меня, словно чужого? Я ведь давно жду тебя, чтобы ты пришел ко мне и стал бы моим другом, как и подобает родственникам. Я тебя давно знаю: ты Груцын-Усов из Казани, а я, если пожелаешь узнать - тоже Груцын-Усов, из Великого Устюга. Здесь я уже давно, занимаюсь торговлей лошадьми. Мы с тобой братья по рождению, и ты теперь не отдаляйся от меня, а я буду оказывать тебе помощь во всем. Услышав таковые слова от мнимого "родственника"-беса, Савва обрадовался, что и на далекой чужой стороне смог найти себе родного. Они с любовью расцеловались и дальше пошли вместе, по-прежнему одни. Бес спросил Савву: - Савва, брат мой, что за скорбь у тебя и отчего спала с твоего лица юношеская красота? Савва, лукавя в каждом слове, поведал ему о своих огорчениях. Бес осклабился: - Что ты утаиваешь от меня? Я ведь знаю о твоих горестях. А что ты мне дашь, если я помогу тебе? Савва сказал: - Если ты знаешь, от чего я печалюсь, то покажи это, чтобы я поверил, что ты можешь мне помочь. - Ты сокрушаешься сердцем по жене Бажена 2-го из-за разлуки с ней! Савва воскликнул: - Сколько имею здесь товаров и денег отца моего - все отдаю тебе вместе с прибылью, только сделай, чтобы мы с ней были попрежнему вместе! - Зачем искушаешь меня?! Я знаю, что твой отец богат. Но ты разве не знаешь, что мой отец в семь раз богаче? И зачем мне твои товары? Лучше ты мне дай сейчас одну расписочку, а я исполню желание твое. Юноша тому и рад, думая про себя: "Я дам ему только расписку в том, что о скажет, а богатство отца останется цело", - а того не понимал, в какую пропасть кидался! (Да и писать еще не вполне умел - вот безумие! Как оказался уловлен женским коварством и в какую погибель приготовился сойти из-за страсти!) И когда бес слова свои сказал, он с радостью обещал дать расписочку. Мнимый "родственник"-бес быстро достал из кармана чернильницу и бумагу, дал их Савве и повелел ему побыстрее написать расписку. Савва еще не очень хорошо умел писать, и потому, что бес говорил, то он и записывал, не думая, а получились слова, в которых он отрекался от Христа, Бога Истинного, и предавал себя в услужение дьяволу. Написав это богоотступническое письмо, он отдал его бесу, и оба пошли в Орел. Савва спросил беса: - Скажи, брат мой, где ты обитаешь, чтобы я знал твой дом. А бес рассмеялся: - У меня особого дома нет, а где придется, там и ночую. А если захочешь увидеться со мной, то ищи меня всегда на конской площадке. Я ведь живу здесь, потому что торгую лошадьми. Но я сам не поленюсь заходить к тебе. А теперь иди в лавку Бажена, я уверен, что он с радостью позовет тебя в свой дом жить. * * * Савва, обрадовавшись таким словам своего "брата", направил стопы в лавку Бажена. Тот увидел его и стал настойчиво приглашать к себе. - Господин Грудцын, какое зло сотворил я тебе, и почему ты ушел из моего дома? Прошу тебя - вернись, - я тебе, как родному сыну, буду рад. * * * Услышав такое от Бажена, Савва несказанно обрадовался и быстро переехал к нему в дом. Жена Бажена, подстрекаемая дьяволом, радостно встретила его, ласково приветствовала и поцеловала. Юноша был уловлен женским коварством, а правильнее сказать дьяволом, и вновь попал в сети блуда, вновь стал валяться с проклятой женщиной, ни праздников, ни страха Божия не помня. * * * Через много времени дошел до славного города Казани, до матери Саввы слух, что сын ее живет непотребно, и что он на пьянство и распутство истратил много отцовского товара. Услышав это, мать его очень огорчилась и написала сыну письмо. А тот, прочтя его, только посмеялся, всерьез его не принял и продолжал упражняться в своей страсти. * * * Как-то раз позвал бес Савву, и пошли они оба за город. И на поле за городом бес спросил Савву: - Знаешь ли ты, кто я? Ты думаешь, что я Грудцын, но это не так. Теперь я за любовь твою ко мне расскажу всю правду. Ты только не смущайся и не стыдись называть меня своим братом: я ведь, совсем как брата, полюбил тебя. Но если хочешь знать, кто я, то знай - царский сын! Пойдем, я покажу тебе славу и могущество отца моего. Сказав такое, он привел Савву на какой-то голый холм и показал ему видневшийся вдали дивный город стены, мостовые и крыши в нем были из чистого золота и блистали нестерпимо! И сказал ему бес: - Тот город - творение отца моего. Пойдем и поклонимся вместе ему. А бумагу, что ты мне дал, теперь возьми и сам вручи отцу, и почтит он тебя высокой честью! - и бес отдает Савве богоотступническую расписку. О безрассудство юноши! Ведь знал он, что никакого царства в пределах Московского государства нет и что все окрестности подчинены царю московскому. А изобразил бы тогда на себе образ честного креста - и все видения дьявольские растаяли бы, как дым. Но вернемся к истории. Пришли они к привидевшемуся им городу и подошли к воротам. Встречают их темные юноши в украшенных золотом одеждах, низко кланяются, воздавая почести "царскому сыну", а вместе с ним и Савве. Вошли они во дворец, и вновь встречают их юноши в блестящих одеждах и так же кланяются. А когда вошли в царские апартаменты, вновь там встретили их юноши и воздали почести "царевичу" и Савве. Они вошли в зал, и Савва услышал: - Брат мой Савва! Подожди меня здесь: я извещу отца о тебе и представлю тебя ему. А когда предстанешь перед ним, то не теряйся и не пугайся, а подай ему свое письмо, - "брат" пошел во внутреннюю комнату, оставив Савву одного. Там он задержался ненадолго, потом вернулся и привел Савву перед лицо князя тьмы. Тот восседал на высоком троне, украшенном золотом и драгоценностями; одет он был в блестящие одежды. Вокруг трона Савва увидел множество крылатых юношей - лица у одних были синие, у других смолянисто-черные. Приблизившись к царю, Савва пал на колени и поклонился. Царь его спросил: - Откуда ты пришел, и какое у тебя дело до меня? А безумец наш подносит ему свое богоотступническое письмо со словами: - Пришел, великий царь, послужить тебе! Сатана, этот старый змей, взял бумагу, прочел ее и спросил своих черных воинов: - Хотел бы взять к себе этого молодца, не знаю только, верным ли он будет мне слугой? - и тут он подозвал своего сына и Саввиного "брата". - Ступай пока, отобедай с братом своим. Поклонившись царю, оба вышли в переднюю комнату и начали там обедать. Неописуемые и нежнейшие яства подносили им; удивлялся про себя Савва: "даже в родном доме такого не вкушал!" После обеда бес вместе с Саввой покинул дворец, и они вышли из города. Савва спросил: - А что это за крылатые юноши стояли возле твоего отца? Тот улыбнулся и ответил: - Разве ты не знаешь, что многие народы служат отцу моему?! И персы, и прочие, и ты тому не удивляйся. А меня смело зови братом. Я пусть для тебя буду младшим братом, только ты во всем слушайся меня, а я в свою очередь всякую помощь окажу тебе. И Савва обещал слушаться его. Так уговорившись обо всем, они пришли в Орел, где бес Савву оставляет. А Савва вновь отправился в дом Бажена, где занялся своим прежним нечестивым делом. * * * К тому времени Фома Грудцын возвратился с большой прибылью в Казань из Персии. Расцеловавшись, как полагается, со своей женой, он спросил о сыне, жив ли он? Жена рассказала ему: - От многих я слышала, что после твоего отъезда он отправился в Соликамск, а оттуда в Орел, а там и доныне живет, непотребно, и, как говорят, все богатство наше потратил на пьянство и распутство. Я ему много раз писала, просила возвратиться домой - он ни одного ответа не прислал и до сих пор там пребывает. И жив или нет - не знаю. Услышав такое, Фома сильно встревожился. Тут же сел и написал письмо Савве с просьбой немедленно возвратиться в Казань: "Да увижу, чадо, красоту твоего лица". Савва это письмо получил, прочел, но и не подумал ехать к отцу, а продолжал упражняться в свое страсти. Увидел Фома, что письмо его не возымело действия, повелел подготовить суда с нужным товаром и отправился на них в путь, намереваясь заехать в Орел, а там самому найти сына и вернуть его домой. * * * Бес узнал, что отец Саввы едет в город, чтобы увезти с собой сына, и предложил Савве: - До каких пор мы здесь, все в одном маленьком городишке, жить будем? Давай побываем в других городах, потом вновь сюда вернемся. Савва от этого предложения не отказался, только сказал: - Хорошо ты, брат, задумал, идем. Только подожди: я возьму денег на дорогу. Бес возмутился: - Ты разве не видел, сколько богатства у отца моего? Куда мы ни придем, там для нас найдется столько денег, сколько пожелаем! И они втайне ото всех, даже от Бажена и его жены, ушли из Орла. за одну ночь они прошли 840 верст и объявились на Волге в Козмодемьянске. * * * Бес наказал Савве: - Если тебя спросит кто знакомый: "Откуда ты здесь?" - говори: "Из Орла вышел три недели назад". Савва так и говорил. В Козмодемьянске они пробыли несколько дней, после чего бес вновь повел Савву с собой, и за одну ночь они очутились на Оке в селе Павлов Перевоз. Прибыли они туда в четверг, а по четвергам там устраивался большой торг. Они стали ходить среди торгующих, и тут Савва увидел старого нищего в неприглядном рубище. Нищий в упор смотрел на Савву и плакал. Савва отошел немного от беса и приблизился к тому старцу, намереваясь узнать причину его слез. - Отчего ты, отец, так неутешно плачешь? - Плачу я, дитя, о твоей погибшей душе, - ответил нищий. - Ты и не знаешь, что погубил ее и сам отдал себя дьяволу! Знаешь ли ты, с кем ходишь и кого братом называешь? То не человек, а дьявол, и ведет он тебя в пропасть адскую! Когда он так сказал, Савва обернулся на "брата" и увидел, что тот стоит поодаль, грозит ему и зубами скрежещет. Савва побыстрее оставил старца и вернулся к бесу. А дьявол начал его поносить на чем свет стоит: - Что ты с душегубцами разговариваешь? Не знаешь разве, что этот старик уже многих погубил? Он на тебе хорошую одежду увидел и подольстился, чтобы от людей увести, удавить и раздеть. Если я тебя оставлю, ты без меня пропадешь, - и с такими словами повел Савву из тех мест в город Шуйск. Там они жили немалое время. * * * Фома Грудцын-Усов тем временем прибыл в Орел и стал спрашивать о сыне. Но никто не мог о нем ничего сказать: все видели его в городе перед приездом Фомы, а куда он скрылся теперь - никто не знал. Поговаривали даже, что он испугался отца, промотав его богатство, и оттого решил скрыться. А больше всех удивлялись Бажен 2-й с женой. - Да этой ночью еще спал у нас, а наутро куда-то ушел. Мы ждали его к обеду, но он в городу больше не появлялся, а куда девался - не знаем. И Фома долго ждал сына, обливаясь слезами. Но потеряв надежду, возвратился домой и рассказал обо всем жене. Оба стали скорбеть и тужить о сыне. В таком состоянии Фома Грудцын, пожил некоторое время, отошел ко Господу, а жена его осталась вдовой. * * * А бес с Саввой жили в Шуйске. В ту пору благочестивый Государь Царь и Великий князь всей России Михаил Федорович решил послать войска под Смоленск против польского короля. По царскому указу по всей России начали набирать солдат-новобранцев; в Шуйск по вопросам набора солдат был послан из Москвы стольник Тимофей Воронцов, организовавший обучение воинскому артикулу. Бес с Саввой приходили смотреть на учения. И вот бес говорит: - Не хочешь послужить царю? Давай поступим с тобой в солдаты! Савва отвечает: - Хорошо ты, брат, предложил. Давай послужим. Так они стали солдатами и стали вместе ходить на занятия. Бес Савве подарил такие способности к учению, что тот превзошел и опытных воинов, и начальников. А бес под видом слуги ходил за Саввой и носил его оружие. Из Шуйска новобранцев перевели в Москву и отдали их для обучения под начало полковнику-немцу. Тот полковник как-то раз пришел посмотреть на солдат в учебе. И вот он увидел молодого юношу - отличника в учебе, отменно выполняющего все упражнения без единого порока в артикуле, чего не удавалось ни старым солдатам, ни командирам. Полковник удивился, позвал Савву к себе и спросил его, кто он есть. Савва ответил ему, все как есть. Полковнику он понравился так, что тот назвал его сыном, вручил ему украшенную бисером шляпу со своей головы и дал ему под начало три роты новобранцев. Теперь обучение вместо него проводил сам Савва. А бес ему говорит: - Брат Савва, если у тебя будет нечем платить солдатам, то скажи мне, и я достану тебе столько денег, сколько надо, чтобы в твоем подразделении ропота не возникло. И с тех пор у Саввы все солдаты были спокойны; а в прочих ротах - постоянные волнения и мятежи, поскольку там солдаты сидели без жалованья и мерли от голода и холода. Все удивлялись, какой Савва умелый. Вскоре стало о нем известно и самому царю. * * * В то время на Москве влиятельным человеком был царский шурин боярин Семен Лукьянович Стрешнев. Вот он узнал про нашего Савву и приказал позвать его. Когда тот пришел, он ему сказал: - Хочешь, славный юноша, я возьму тебя в свой дом и с немалою честью? А Савва поклонился ему и ответил: - Владыка, у меня есть брат, и я хочу спросить его, и если он согласится, то я с радостью пойду на службу к вам. Боярин не стал возражать, а отпустил Савву посоветоваться с братом. Савва пришел к "брату" и рассказал ему, что было. Тот разъярился: - Зачем ты хочешь царской милостью пренебречь и от самого царя пойти служить его подданному? Ты ведь теперь сам, как тот боярин: о тебе сам государь знает! Нет, не ходи, а будем служить царю. Когда увидит царь твою верную службу, повысит тебя в чине! По велению царя все новобранцы тогда были распределены по стрелецким полкам. Савва попал в Земляной город на Сретенку в зимний дом стрелецкого капитана Якова Шилова. Капитан и его супруга были людьми благочестивыми и добронравными; они видели Саввино умение и уважали его. Полки стояли по Москве в полной готовности к походу. * * * Однажды бес пришел к Савве и предложил: - Брат, пойдем с тобой вперед войска к Смоленску и посмотрим, что там делается, как они укрепляют город, и какие у них орудия. И они за одну ночь прибыли из Москвы в Смоленск и жили в нем три дня, никем не замеченные. Там они смотрели, как поляки возводят укрепления и как ставят артиллерию на слабо укрепленные направления. На четвертый день бес показал себя и Савву полякам. Те, увидев их, закричали и погнались за ними. А бес с Саввой выбежали из города и побежали к Днепру. Вода перед ними расступилась, и они перешли на тот берег посуху. Поляки стали стрелять по ним, но никакого вреда нанести не смогли. После этого поляки стали говорить, что два беса явились в городе в человеческом обличье. А Савва с бесом возвратились в Москву вновь к тому же Якову Шилову. * * * Когда по приказу царя войска выступили из Москвы к Смоленску, то вместе с ними выступили и Савва с "братом". Командовал армией боярин Федор Иванович Шеин. В дороге бес говорит: - Брат, когда придем под Смоленск, от поляков выйдет из города на поединок богатырь и станет выкликать противника. Ты не пугайся, а выступи против него. Я все знаю и говорю тебе: ты его поразишь. На другой день другой выедет - и ты вновь выходи против него. Знаю точно, что ты и того поразишь. На третий день третий поляк выедет из Смоленска. Но ты ничего не бойся - и того победишь, хотя и сам ранен будешь; но я твою рану вскоре залечу. Так он рассказал всё Савве, а вскоре они пришли под Смоленск и расположились в подходящем месте. * * * В подтверждение бесовских слов из города вышел воин, весьма страшный видом, и стал скакать туда-сюда на коне и искать себе противника из рядов русских. Но никто не решался выйти против него. Тогда Савва объявил всем: - Был бы у меня боевой конь, я бы вышел сразиться с этим государевым неприятелем. Друзья его, услышав такое, доложили командующему. Боярин приказал привести Савву к себе, а потом приказал дать ему особенно коня и оружие, думая, что юноша погибнет от того страшного великана. А Савва помнил слова своего "брата"-беса и без колебаний выехал против польского богатыря, поразил его и привез его тело вместе с лошадью в русский стан, заслужив ото всех похвалу. Бес в то время ездил за ним прислужником-оруженосцем. На второй день из Смоленска вновь выезжает страшный великан. Против него выехал все тот же Савва. И того поразил. Все удивлялись его храбрости, а боярин разгневался, но злобу свою утаил. На третий день выезжает из Смоленска воин еще виднее прежних и тоже ищет себе противника. Савва же, хотя и испугался выезжать против такого страшилища, но, помня заповедь бесовскую, все же выехал немедленно. И вот против него на коне поляк. Он яростно налетел и пробил Савве левое бедро. А Савва возобладал над собой, напал на поляка, убил его и привел с конем в русский стан. Тем он немалый позор на осажденных навлек, а все российское войско изрядно удивил. Потом из города стало выходить войско, и армия против армии сошлись и стали сражаться. И где Савва с "братом" только ни появлялись, там поляки бежали, открыв тылы. Побили они вдвоем бесчисленное количество, а сами остались невредимы. * * * Прослышав о храбрости юноши, боярин уж не мог скрыть своего гнева, призвал Савву в свой шатер и спросил: - Скажи мне, юноша, откуда ты и чей ты сын? Тот ответил правду, что он сам из Казани, сын Фомы Грудцына-Усова. Тогда боярин начал поносить его последними словами: - Какая нужда тебя в такое пекло привела? Я знаю твоего отца и родных твоих, они люди богатые, а тебя кто гнал? Или бедность заставила оставить родителей и сюда прийти? Говорю тебе: немедля иди домой к родителям и благоденствуй там. А не послушаешь меня, узнаю, что ты еще здесь - погибнешь без снисхождения: повелю тебе главу отсечь! - сказал это он с яростью и отошел от Саввы. Юноша в великой печали пошел прочь. Когда он от шатра отошел подальше, бес ему сказал: - Что печальный такой? Не угодна служба наша здесь - пойдем в Москву и там будем жить. * * * Не мешкая, они пошли от Смоленска в Москву и остановились у того же капитана. Днем бес находился при Савве, а к ночи уходил в свои адские жилища, где и положено ему, проклятому, пребывать. Прошло время. Вдруг Савва неожиданно заболел и очень тяжело, подступив на грань смерти. Жена капитана, женщина благоразумная и богобоязненная, заботилась о нем как могла. Много раз она предлагала ему позвать священника, исповедать грехи и причаститься Святых Таин. - А вдруг, - говорила, - от такой тяжелой болезни внезапно и без покаяния умрешь! Савва не соглашался: - Хоть болезнь и тяжела, но не к смерти она. Но день тот дня болезнь все усиливалась. Хозяйка неотступно требовала покаяния, чтобы он без него не умер. Наконец, по настояниям боголюбивой женщины он согласился на исповедь. Та послала во храм святого Николая-чудотворца за священником, который и пришел без промедления. Священник был уже в летах, богобоязненный и опытный. Придя, он, как полагается, стал читать покаяние молитвы. Когда все покинули помещение, он начал больного исповедывать. И тут больной внезапно увидел, что в комнату вошла целая толпа бесов. И с ними - мнимый брат, только уже не в человеческом облике, а в своем подлинно, зверообразном. Он встал позади бесовской толпы и, скрежеща зубами и трясясь от злобы, стал показывать Савве его богоотступническую расписку со словам: "Клятвопреступник! Видишь, что это? Не ты ли это писал? Или думаешь, покаянием избегаешь нас? Нет, и не думай, а я со всей силой обрушусь на тебя!" - и прочее в таком духе. Больной видел их, как наяву, ужаснулся и в надежде на силу Божию все подробно рассказал священнику. Тот, хотя и был крепок духом, но тоже испугался: людей никого, кроме больного в помещении не было, а голоса бесов раздавались явственно. С большим трудом он заставил себя довести исповедь до конца и ушел домой, никому ничего не рассказав. После исповеди бес напал на Савву и начал его истязать: то о стену ударит, то о пол, то душил так, что пена изо рта выступала. Благонравных хозяевам мучительно было видеть такие страдания, они жалели юношу, но помочь ничем не могли. Бес день ото дня все лютел, нападал на Савву все сильнее и видеть его мучения было ужасно. Видя такую необычную вещь и даже не зная, что больной самому царю известен своей храбростью, хозяева решили донести все до ведома царя. А у них, кстати, и родственница обитала при дворе. И вот хозяин посылает жену к ней с просьбой поскорее рассказать про этот случай государю. - А вдруг юноша умрет, - сказал, - и с меня спросят за то, что умолчал! Жена быстро собралась, пошла к родственнице и рассказала все, что муж повелел. Та прониклась состраданием, поскольку сильно за юношу переживала, а еще больше за родных, как бы, действительно, с ними какая беда не приключилась. Потому она не стала мешкать, а пошла в царские палаты и рассказала обо всем доверенным слугам царя. Вскорости и сам царь обо всем узнал. Услышав такую историю, государь простер свое милосердие над болящим и повелел находившимся при нем слугам, чтобы во время ежедневной смены караула в дом того стрелецкого капитана посылались всякий раз по двое караульных наблюдать за больным. - Охраняйте того юношу, а то как он, от мучений обезумев, в огонь или в воду бросится... Сам благочестивый царь посылал больному еду на каждый день и повелел, чтобы как только тот выздоровеет, его бы известили. И немалое время наш больной находился в руках бесовских сил. * * * 1-го июля Савва был измучен бесом необычайно, на короткое время заснул и во сне, точно наяву, сказал, проливая слезы из закрытых глаз: - О Всемилостивая Госпожа Царица, помилуй - не солгу, не обещаю исполнить все, что прикажешь! Часовые солдаты, услышав такое, удивились и поняли, что ему было видение. А когда больной проснулся, подошел к нему капитан: - Господин Грудцын, скажите мне, с кем вы говорили во сне со слезами на глазах? Савва вновь залил лицо слезами. - Я видел, - сказал он, - как к моему ложу подошла женщина в пурпурных одеждах, сияющая несказанным светом. С ней двое мужчин, сединами украшенных; один в архиерейском облачении, другой - в апостольской одежде. И не могу подумать иначе, как то, что женщина была Пречистой Богородицей, один из ее спутников - наперсник Господень Иоанн Богослов, другой - прославленный среди иерархов неусыпающего града нашего Москвы митрополит Петр. Я видел их образы. И говорит светозарная Царица: "Что с тобой, Савва, и отчего ты так страдаешь?" А я ей отвечаю: "Страдаю, Владычица, оттого, что прогневал Сына Твоего и моего Бога и Тебя, Заступницу рода христианского. За это бес меня и мучит". Она спрашивает: "Как же нам избежать этой напасти? Как выручить письмо из ада? Как ты думаешь?" Я говорю: "Никак. Только помощью Сына Твоего и Твоею всесильною милостью!" Она говорит: "Я упрошу Сына Моего и Бога твоего, только ты один обет исполни, а Я тебя избавлю от беды твоей. Хочешь стать монахом?" Я со слезами на глазах стал молить Ее во сне теми словами, что вы слышали. Она сказала: "Слушай, Савва, когда пойдет праздник Явления Моей Казанской иконы, ты приходи в мой храм, что на площади возле Ветошных рядов, и Я перед всем народом явлю на тебе чудо!" Сказав так, Она стала невидима. Рассказ этот слышали капитан и приставленные к Савве воины. Они подивились такому чуду. Стали капитан с женой думать, как бы известить о случившемся царя. Наконец решили вновь послать ту родственницу, чтобы она рассказала приближенным, а те самому государю. Родственница пришла к капитану; хозяева передали ей видение юноши. Она тут же пошла во дворец и возвестила приближенным. Те немедленно доложили царю. Царь сильно был удивлен и стал ждать назначенного праздника. * * * И вот 8 июля настал праздник Казанской Пресвятой Богородицы. Тогда царь повелел больного Савву донести до церкви. В тот день там был крестный ход у соборной церкви Пресвятой Богородицы... Присутствовал и сам царь. Когда началась Божественная Литургия, Савву положили на ковре вне церкви. А когда запели "Херувимскую", раздался голос, подобный грому: - Савва! Встань, что ты медлишь?! Иди в церковь и будешь здоров. И больше не греши! - а сверху с высоты упала отступническая расписка и смылась, как будто ее и не писали. Царь, увидев такое чудо, удивился. Больной Савва вскочил с ковра, будто и не болел, вошел в церковь, пал перед образом Пресвятой Богородицы и начал со слезами просить: - О Преблагословенная Матерь Господа, христианская Заступница и Молебница о душах наших к Сыну Своему и Богу! Избавь меня от адской пропасти! Я вскорости свое обещание исполню. Это слышал великий государь Царь и Великий князь всей России Михаил Федорович и велел привести Савву к себе. Когда Савва пришел, царь спросил его о видении. Тот рассказал ему все подробно и показал ту самую расписку. Царь подивился милосердию Божию и свершившемуся чуду. После Божественной литургии Савва пошел опять в дом стрелецкого капитана Якова Шилова.. Капитан и его жена, увидев такое милосердие Божие, возблагодарили Бога и Пречистую Его Матерь. * * * Потом Савва раздал бедным свое имущество все, сколько у него было, а сам ушел в монастырь Чуда Архистратига Михаила, в котором лежат мощи святителя Божия митрополита Алексея (этот монастырь называют Чудов). Там он принял монашество и стал жить в посте и молитвах, беспрестанно молясь Господу о своем согрешении. В монастыре он прожил немало лет и отошел ко Господу во святые обители. Вседержителю Богу слава и державе Его во веки веков! Аминь.