Неизбежность провинции. Россия- один большой Междуреченск А как он изображает провинцию

Свежий номер: №08. 06.03.2015

С месяц назад, после одного литературного вечера, ко мне подошёл пожилой благообразный мужчина и, отведя в сторону, стал показывать ксерокопии газетных публикаций и рассказывать о том, что много, очень много противников существующего режима и просто активных людей или загадочным образом умирает, или их убивают. Называл фамилии. Одни мне были хорошо знакомы, другие слышал впервые.
«А зачем вы мне это всё говорите?» – спросил я.
«Как же! – изумился моему непониманию мужчина. – Вы должны об этом написать!»
Я усмехнулся, ещё немного послушал, покивал и с трудом распрощался, обещав «подумать».
Признаюсь, обещание не сдержал – не думал об этом. Другие мысли занимали голову. Но вот произошло два события, которые заставили задуматься.
В начале прошлой недели мне сказали, что убит актёр Александр Анохин. Полез в интернет, чтобы найти подтверждение этого почти слуха, и с трудом нашёл.
Оказалось, что Александром Анохиным его давно не называли, он был известен под именем Святослав (в других источниках «Светослав») Свирель. Жил с семьёй в своём доме под Москвой, стал родновером. «Записывал песни семейного ансамбля «Горына Славица», проводил традиционные славянские праздники и обряды на своём святилище, вёл славянские свадьбы и венчал людей, давал славянские имяреки, занимался народным оздоровлением, помогал людям избавиться от тяжёлых зависимостей. Светослав также вёл просветительскую деятельность о величии народной русской традиции. Последний период своей жизни он занимался записью и озвучиванием книг известных и великих авторов славянского мира. Например, Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» и Орбини «Славянское царство».
Поздно вечером 24 февраля к его дому подъехала машина и стала сигналить. Александр вышел за ворота и получил автоматную очередь. Погиб на месте. В 44 года.
Я познакомился с ним году в 97-м. Тогда это был гуттаперчевый юноша, улыбчивый, остроумный. Пластический артист. На жизнь себе и своей семьи зарабатывал танцами, в том числе и, так сказать, непристойными. Об этом он рассказывал мне сам. Жаловался. Говорил, что хочет заниматься искусством, а приходится «извиваться перед извращенцами». Говорил о смысле жизни, что ищет этот смысл, какую-то суть…
Потом он куда-то пропал. Многие куда-то пропадали в конце 90-х. И вот спустя полтора десятилетия такая новость. Погиб… Нет, не просто погиб, а расстрелян из автомата.
Кто его расстрелял, за что – какая, по сути, разница? Гадать и строить предположения не берусь. Способ убийства здесь важнее, чем само убийство.
А спустя трое суток – убийство Бориса Немцова. Шёл по мосту, и то ли из подъехавшей машины выстрелили несколько раз из пистолета, то ли взбежавший по лестнице человек открыл огонь. Немцов погиб на месте.
Бориса Немцова я впервые увидел в те же времена – в конце 90-х. Он пришёл на собрание молодых писателей в одной из комнаток ЦДЛ и стал говорить, что нужно писать о том, какие возможности даёт рыночная экономика, что необходимо показать в литературе людей «новой России», жизнь среднего класса…
Кстати, с молодыми пытались работать тогда многие государственные и окологосударственные мужи. Помню, собирали нас, тогдашних двадцатилетних Георгий Боос, Сергей Ястржембский, тоже призывали писать о «новой России» и возможностях свободного рынка. Но наталкивались на угрюмое молчание и, пожимая плечами, уходили.
Ушёл тогда и Борис Немцов, явно недоумевая, почему творческая молодёжь не поддержала его инициативы.
Спустя десять лет я снова увидел Немцова. Точнее, стал видеть очень часто. Выдавленный из кабинетной политики и экономики, он принялся участвовать в уличном протесте. В основном как примкнувший, а не организатор. И, будучи медийной фигурой, становился лицом акции.
Так произошло и 10 декабря 2011 года, когда заявленный митинг на площади Революции решено было перенести на безопасную Болотную площадь… Я уже много раз писал об этом событии: на мой взгляд, это ключевой момент современной истории России, – этот перенос, увод людей от стен Кремля «на Болото».
Об участии Бориса Немцова и таких же «непримиримых оппозиционеров» в секретных переговорах с московской мэрией подробно рассказано в ряде публикаций (например, в журнале «TheNewTimes», № 40, 2012). Причём инициаторами переноса выступили именно эти «непримиримые оппозиционеры», долго уговаривавшие девушек-заявительниц митинга на Революции согласиться с переносом. Взяли измором…
Помню, как Немцов, в расстёгнутой куртке, без шапки на морозе, высокий, красивый, одухотворённый, строил на площади Революции демократов, анархистов, националистов, коммунистов в колонны и указывал им путь до Болотной… В тот момент у меня не было к нему злости, а скорее – сочувствие. Словно человек распоряжается на собственных похоронах.
Потом была долгая агония протеста, потом – месть режима за этот протест, а затем режим нашёл, на что отвлечь пытающиеся мыслить массы россиян. И мы второй год следим за событиями на Донбассе. А самые активные едут туда и гибнут…
Последний раз я видел Бориса Немцова в суде, где зачитывали обвинение Удальцову и Развозжаеву. Зал был заполнен, в него больше никого не пускали, но для опоздавшего Немцова приставы сделали исключение. Тяжёлые деревянные двери за ним плотно закрылись… И вот, спустя семь месяцев, на экране телевизора лежащее тело, лужица крови…
Знающим биографию Бориса Немцова трудно горевать о его кончине. Но его убийство не может не возмутить. Как любое убийство. А этих убийств всё больше и больше, и они происходят как-то запросто. Бац, бац!.. Правоохранительные органы начинают искать убийц, вводят план «Перехват», прорабатывают разные версии…
Представители власти заявляют, что убийство Немцова носит явно провокационный характер, направлено, по сути, против власти. Может, и так. Но, с другой стороны, известна схема: «Нет человека – нет проблемы». Можно сколько угодно кричать о Юрии Щекочихине, Анне Политковской, Поле Хлебникове, Викторе Илюхине, строить гипотезы, опровергать, пытаться найти им замену. Но их-то нет. Они замолчали, они больше ничего не сделают, ничто не расследуют. То же и с Немцовым. Его больше нет. И не будет.
Немало тех, кто рад его смерти. «Поделом». Зря радуются. Не в Немцове дело. Идёт большая косьба, которая срезает и ещё срежет многих и многих.
Года полтора назад в одной из заметок я написал: «Услышав дня через два-три после показа фильма «Анатомия протеста-2», что всех, кто в нём фигурирует, посадят в ближайший год, я, помню, не поверил. Но вот прошло месяцев восемь и мы видим, что Константин Лебедев уже сидит, Развозжаев, Боровиков, Удальцов арестованы, Илья Пономарёв и Геннадий Гудков находятся на грани уголовных дел (а может, уже и завели дела, какая, в сущности, разница); Каспаров по неподтверждённым данным эмигрировал, Навального активно судят…» Коса работает не так энергично, как предсказывали («в ближайший год»), но с тех пор коса срезала ещё нескольких. Кого-то отправили за решётку, Немцова вот лишили жизни.
Качаем головами, вздыхаем и ждём продолжения. Остановить косу некому.

РОМАН СЕНЧИН

СЕНЧИН Роман Валерьевич родился в 1972 году в городе Кызыл Тувинской АССР. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Первые публикации в Москве — в журнале “Наш современник". Автор романов “Минус", “Нубук", “Ёлтышевы", “Информация", сборников рассказов “Иджим", “День без числа", “Абсолютное соло" и др. Живёт в Москве.

ДОРОГА

РАССКАЗ

Сотрудники трёх министерств выстраивали логистику визита статусной делегации из Москвы, а Сергей Константинович, глава москвичей, взял и спутал все карты.
— Да чего нам эти самолёты-вертолёты! С птичьего полёта всё гладень-ким выглядит, ровненьким. По земле надо, господа-товарищи, по земле-ма- тушке. — И, узнав, сколько до стройки, развёл руками: — Ну, и чего ради трёх сотен вёрст с копейками на небо забираться? Дое-едем!
Ему пытались объяснить, что дорога неважная, уйдёт на неё не четыре часа, как считал Сергей Константинович, а все восемь, но он не слушал. Да и попытки были, надо признать, слабые, осторожные — Сергея Констан-тиновича боялись.
Это внешне он выглядел добродушным, говорливым дяденькой, на де-ле же — строгий, суровый, а порой и безжалостный государственный муж. Не раз многочисленные враги пытались накопать на Сергея Константинови-ча компромат, свалить с кресла, но не получалось. Честный, живущий на положенную зарплату, не высовывающийся без необходимости, зато упорно делающий своё дело человек. Потому, наверное, и пережил в аппарате пра-вительства пять премьеров, многочисленные реорганизации и чистки...
Сергей Константинович много ездил по стране и везде, где бывал, после его пребывания вскипала деятельность, повышались показатели, наращива-лись темпы. Правда, на время. И в правительстве вздыхали: “Было б у нас двадцать таких — мы б не узнали России”.
В крае приезда этого человека ждали со страхом, но и с надеждой. Зна-ли: если он увидит, что там-то и там-то действительно недостает финансиро-вания, возникают объективные, непреодолимые для региональной власти сложности, то поднимет вопрос в самых высоких московских кабинетах и по-может, пробьёт...
С возведением завода дело было плохо. Оно почти застопорилось в по-следние месяцы. Строительство велось в рамках частно-государственного партнёрства, поэтому разобраться в том, кто за что отвечает, кто во что вкладывает средства и — главное — когда вкладывает, было очень слож-но, а может, и невозможно. Региональная власть, местные органы феде-ральной власти и частный бизнес постоянно спихивали ответственность друг на друга.
В борьбе за право встретить Сергея Константиновича у трапа самолёта по-бедили региональные — краевые — власти, и теперь тешили себя мыслью, что московский чиновник высшего эшелона будет к ним помягче. Конечно, всып-лет, найдёт за что, но не так сильно, как бизнесменам и федералам, которые, сидя здесь, в четырёх тысячах километров от столицы, на всё забили...
Пока первый замгубернатора вёз Сергея Константиновича с его коман-дой из аэропорта на быстром и лёгком “Ауди”, в городе торопливо готовили колонну “Тойот”-внедорожников для похода на стройку. Механики проверя-ли транспорт, девушки и юноши из администрации загружали багажники во-дой, едой, тёплыми вещами на всякий случай — в конце мая вечера и ночи случались здесь очень прохладными.
Мелкие начальники администрации дрожали, чтобы ничего важного не забыть, — иногда отсутствие шариковой ручки под рукой может привести к катастрофе, — а губернатор переживал, что по пути Сергей Константинович возьмёт и потребует везти его не сюда, а к кому-либо другому. Конкурентов у губернатора здесь полно...
Нет, довезли благополучно, прямо к серому, циклопического размера зданию бывшего крайкома КПСС, где теперь располагалась администра-ция края.
Сергей Константинович тяжело — под семьдесят всё же — выбрался из машины, глянул на здание, поморщился:
— Мда, замок Воландеморта какой-то. Что должен чувствовать человек, на него глядючи? Какой подъём духа? Эх, господа-товарищи, в прошлом ве-ке живёте. Повсюду стали в весёлые цвета дома раскрашивать. Гляньте, ка-кая в Хантах администрация, — лебёдушка! А вы тут...
Замгубернатора кивнул помощнику: “Запиши”. Знал, что Сергей Кон-стантинович ничего не говорит просто так.
Губернатор встретил гостя-инспектора на крыльце, пригласил выпить чаю. Тот отказался:
— Ехать надо. Дело к обеду. Пока доберёмся — солнце сядет. А не тер-пится поглядеть, чего вы там понастроили.
— Может, на вертолёте? — предложил губернатор. — Два часа — и там. Площадка во дворе у нас, вертолёты новые, ребята проверенные...
— Да нет, Алексей Борисыч, — усмехнулся гость, — мы по земле. По-глядим на вашу природу, воздухом целебным надышимся.
Губернатор покивал понимающе-покорно. Спросил:
— Мне с вами?
— Зачем? Ты на крае будь. Рули регионом. Мы сами как-нибудь. Са-ами... Командуй, куда садиться, в какие кареты.
Подкатили к крыльцу четыре огромные чёрные “Тойоты”. Усаживаясь в головной автомобиль, Сергей Константинович заметил:
— А в Хантах на “уазиках-патриотах” ездят. Поддерживают отечест-венное.
Помощник замгубернатора отметил это в блокноте.

2

Дорога до поры до времени — до старинного сибирского города, нынеш-него мощного промышленного центра — была очень даже ничего. Ровный ас-фальт, две, а местами и три полосы в одну сторону, разметка, карманы... Сергей Константинович умиротворенно комментировал то, что видел из окна:

— Луга-то какие у вас. Май, а трава по пояс. Косить пора. Весной тра-ва самая сочная... Гляди-ка, на горах снег ещё. Прям Швейцария. В Жене-ве так: на горах — снег, а под ними — розы цветут... Благода-ать у вас, го-спода-товарищи.
После промышленного центра повернули строго на север, и километров через тридцать асфальт вдруг кончился, “Тойоты” затрясло. Дорога сузи-лась, её обступили хилые, кривоватые лиственницы.
Некоторое время Сергей Константинович терпеливо молчал, видимо, ожидая, что это лишь участок такой, отрезок, который собираются ремонти-ровать. Но прошло десять, двадцать минут, а дорога становилась лишь хуже. Ямы, колдобины, кочки, лужи размером с озера...
Внедорожник осторожно вползал в такую лужу, медленно плыл по ней, натужно урча и захлебываясь.
— Это что это? — в конце концов не выдержал московский чинов-ник. — Так и будет, что ли?
— Дожди сильные были, — хрипло пролепетал замгубернатора. — Раз-мыло.
— Да тут не дожди... не в дожде дело. Тут надо на вахтовке ездить. Асфальтом и не пахнет, даже гравием...
— Было... И асфальт был, и гравий... сотни тонн... Всё топь сжирает.
— Зимой-то нормально, — стараясь помочь своему начальству, загово-рил водитель, — гладенько по зимнику. А сейчас — конечно. Болота вокруг, зыбуны... Каждый ручеек до реки разливается.
Как раз подъехали к такому разлившемуся ручейку. На присутствие мо-ста ничего не указывало — бурный поток рвался поперек узкой, бугристой возвышенности, которая служила дорогой... “Тойота” приостановилась. Сер-гей Константинович вопросительно посмотрел на водителя. Тот беззвучно шевелил губами. Молился, что ли... Помолился и вдавил ногой педаль газа... Сергей Константинович невольно зажмурился и сжался...
Добрались тем не менее. Лишь в одном месте замыкающая колонну ма-шина сползла с раскатанного края дороги в глинистую жижу, увязла.
Потерю заметили нескоро, пришлось возвращаться, вытягивать тросами, подбрасывая под колеса наломанные ветки — жидкий лиственничный лап-ник.
На закате миновали посёлок строителей, уже впотьмах въехали на тер-риторию дирекции, при которой находилась маленькая, но современная гос-тиница.
Сергей Константинович не шутил, был мрачен, громко и раздражённо сопел, что-то обдумывая. Подчинённые не лезли с разговорами и вопросами, лишь осмелились пригласить на ужин.
— Не хочу, — буркнул тот, — не до ужина тут. Завтра в восемь нуль- нуль — на стройку.

3

Проверка была доскональнейшей. К полудню директор, инженеры, пред-ставители региональной и федеральной властей, партнёры от бизнеса — все валились с ног от усталости и напряжения. Сергей Константинович задавал сотни вопросов, требовал показать ему тот или иной участок, документы. Все вопросы и требования были по делу, но от этого, а особенно от тона, каким они произносились, отчитывающимся становилось всё тревожнее.
После обеда, который прошёл в напряжённой тишине, собрались в ком-нате для совещаний. И снова посыпались прямые вопросы Сергея Констан-тиновича, на которые требовались конкретные и прямые ответы. Когда кто-нибудь начинал мяться или строить лабиринты из складных, но пустых фраз, Сергей Константинович перебивал:

— Значит, по существу вы ничего сказать не можете. — И брал в руки карандаш, заносил его, будто кинжал, над записной книжкой. — Что ж...
— Нет, могу! — испуганно вскрикивал уличённый.
Всем было очевидно, что московский начальник взбешён. Взбешён ещё со вчерашнего вечера чем-то, не совсем касающимся стройки. Но своё бе-шенство выплёскивает дозированно в таких вот вопросах и угрозах...
Часов около семи вечера вопросы иссякли. Сергей Константинович не-сколько минут изучал свои записи, а потом, когда казалось, что истомлённые люди скоро начнут уже падать в обморок или биться в истерике, заговорил:
— Дела, господа-товарищи, не ахти. Скажу больше — плачевно обсто-ят дела. Все сроки сорваны, планы порушены. Распоряжения правительства и самого президента страны не выполняются. Причин я увидел море. Винов-ные... — Сергей Константинович обвёл сидящих за столом придавливающим взглядом. — Виновные тоже очевидны. Если кто считает, что отмолчался, за чужими спинами спрятался — ошибается. Мы всех увидели. Но... — Сно-ва пауза. — Но корень всех проблем и простоев — в дороге. Да. Я недаром от вертолётов отказался, решил проехать по вашей дороге. Увидел. Уви-и- идел! Сто пятьдесят километров дорогой назвать нельзя. Это просека какая-то, а не дорога. И нечему удивляться, что завод в таком состоянии — не успе-ли достроить, а он скоро разваливаться начнёт, люди — как военноплен-ные... Правильно говорят: дороги — это артерии государства. А ваше стро-ительство без дороги — палец гангренный. Ясно?
Мужчины послушно стали кивать, глядя в стол.
— Вижу, что ясно. — Голос Сергея Константиновича стал чуть мягче. — А если ясно, то даю вам всем — всем вместе! — срок до... Когда у вас тут снег ложится?
— В двадцатых числах октября, — торопливо сообщил замгубернатора; с ним сразу заспорили:
— Да в последние годы позже... В первой декаде ноября...
— Так, — стукнул концом карандаша по столешнице москвич, — даю срок до пятнадцатого октября. Октября! Дорога должна быть. У вас четыре месяца с копейками. И... — Он снова обвёл собравшихся своим знаменитым страшным взглядом. — И без спихивания друг на дружку. Завод строим со-обща, и дорогу давайте сообща прокладывать. Ведь это позор просто-напро-сто...
Сергей Константинович хотел говорить дальше, но осёкся. Знал: чем больше слов, тем меньше их вес. Добавил лишь:
— Пятнадцатого октября или сам приезжаю, или присылаю надёжного человечка, которого не задобрить. Если дороги не будет — секир башка всем. Найдём, кого на ваше место посадить. Дефицита в кадрах у нас нету, по-верьте. Ясно, нет?
И снова короткие, испуганные кивки.

4

В душе, а то и шёпотом Сергея Константиновича хоть и ругали, прокли-нали, обзывали прыщом, но его правоту признавали. Действительно, дорога была нужна. И грузы возить, и продукты, да и потребность в пассажирском сообщении становилась всё насущнее — посёлок строителей постепенно пре-вращался в маленький городок с капитальными домами, в которых селились семейные; уже и несколько коренных жителей появилось... Вертолёты, вод-ный транспорт, зимник теперь не могли восполнить отсутствие нормальной автомобильной трассы.
Через неделю после отъезда высокого чиновника в здании администра-ции края состоялось масштабное совещание — человек под сотню собралось за овальным столом и на стульях вдоль стен.
— Да, задача поставлена непростая, — начал губернатор, — но жизнен-но важная. Президент много раз подчёркивал, что необходимо развивать, комплексно развивать Сибирь и Дальний Восток. А без надёжных путей со-общения такое развитие невозможно. Задача... — губернатор перевёл дух, — сложна вдвойне, потому что у нас, как, надеюсь, все помнят, на носу зим-няя универсиада. Все силы брошены на неё. Но и дорога эта нам необходи-ма... Какие будут предложения?
— Асфальт там класть бесполезно, — задумчиво сказал министр транс-порта, — болото сожрёт за одну весну.
— Да, асфальт уже был, а теперь и куска не найдёшь, — добавил один из его замов. — Бетон надо. Бетонку.
Министр строительства и жилищно-коммунального хозяйства согласился:
— Бетон — самый надежный вариант. — И тут же добавил, оправды-ваясь: — Но у меня всё идёт на объекты универсиады. Цемент не успеваем делать. Так что с бетоном пока нереально.
— А сколько надо плит? — спросил губернатор.
— В штуках?
— Ну да, да.
— Хм... — Министр строительства с ухмылкой специалиста, беседующе-го с профаном, пододвинул к себе бумажку, стал что-то на ней набрасы-вать. — Расстояние примерно сто пятьдесят километров... Стандартная до-рожная плита — три метра длиной, метр семьдесят пять шириной. На эти три метра нужно не меньше четырех плит...
— Всё понятно, — расстроенно перебил губернатор, — нужны десятки тысяч штук.
— Пятьдесят тысяч, — уточнил кто-то с дальнего края стола.
— Да... Не потянем. У соседей занимать тоже бесполезно.
Замгубернатора с готовностью тряхнул головой:
— Такое количество, конечно, бесполезно. Но, может, хоть мосты нор-мальные поставить? А то ехали — все семь мостов под водой.
— Мосты зимой ставят, — заметил министр строительства всё с той же ухмылкой.
— Но надо хоть начать что-то делать, — чуть не плачущим голосом ска-зал губернатор. — Впереди лето, три относительно сухих месяца. Хоть не всё, но что-то можно предпринять... Господа федералы, представители биз-неса, подключайтесь, пожалуйста, к разговору. Есть идеи?
— Идеи-то есть, — медленно начал член совета директоров одной из ча-стных компаний, участвующей в строительстве, молодой ещё, спортивного вида мужчина. — По крайней мере, одна идея.
— Пожалуйста-пожалуйста!
— В Каровском районе, это соседний со стройкой район, есть такой по-сёлок — Ирбинский.
— Да, есть, — с готовностью подтвердил губернатор, чтоб показать: он знает все населённые пункты края.
— Так вот, мы навели справки. Там когда-то был леспромхоз крупный, но уже лет пятнадцать его нет, посёлок почти заброшен, а вот дорога... До-рога от этого Ирбинского до жэдэ-станции — прекрасная бетонка. Мы заез-жали, видели своими глазами. Хоть самолёты сажай.
— Это точно, — сказал министр транспорта. — Для тягачей положили. Лес там был деловой — сосны, как на подбор...
◊лен совета директоров терпеливо выслушал министра и продолжил:
— И вот у нас такое предложение: демонтировать эту бетонку и пере-бросить плиты на проблемный участок. От Ирбинского до станции километ-ров восемьдесят, как раз половина покроется... Вот такая, в общем, идея.
Когда бизнесмен говорил, многие согласно покачивали головами. Но пе-ревели взгляд на губернатора и перестали покачивать. Брови губернатора сомкнулись на переносице, лоб разрезали глубокие морщины.
— Идея, конечно, заманчивая, — как-то с трудом произнёс он. — Толь-ко ведь такой шум поднимется... Была, мол, дорога и — убрали. Ирбинские все пороги обобьют, ещё и демонстрацию устроят...
— А что эти ирбинские?! — вскричал вдруг осмелевший первый замгу-бернатора. — Знаю я их. Триста люмпенов. Все нормальные люди оттуда давно поразъехались, устроили жизнь, а эти... Ни работы, ничего... Посёлок вообще появился из-за леспромхоза. Лес кончился, производство закрылось. Мировая практика — нет работы, нет и поселения. А у нас...

— В Америке вон целый Детройт ликвидируют, — вставил кто-то вто-ростепенный, со стула у стены.
— Вот именно! А мы голову ломаем.
— Ирбинский, конечно, обречён, — сказал министр регионального раз-вития, — пяток лет ещё поагонизирует и — каюк ему. И дорога без ухода развалится. Здесь же появляется перспектива дать плитам вторую жизнь.
После этой реплики больше минуты держалась напряжённая тишина. Все понимали, что решение должен вынести губернатор. А он молчал. Смо-трел в бумаги перед собой, словно на них были записаны, как в тесте, ва-рианты правильного ответа...
— Что ж, — наконец поднял глаза губернатор, — доводы весомые. Бу-дем демонтировать и вывозить. Восемь десятков кэмэ покроем. Ещё на двад-цать как-нибудь наскребём из краевых резервов. Бизнес, надеюсь, поможет ещё каким-то количеством. Так?.. Авось осилим. — Губернатор повернулся к сидящему справа первому заму. — А вы, Вячеслав Романович, подготовь-те ирбинского главу сельсовета или кто у них там главный, участкового, чтоб не допускали всяких выходок.
— Скажу, что дорога в аварийном состоянии, выработала ресурс. Дви-жение там совсем жидкое, обойдутся гравийкой.
— Хорошо... И технику надо собрать. Приехали, сняли, увезли. Без во-локиты. Чтоб не успели опомниться... Ладно, — вздохнул губернатор с об-легчением, — на этом и порешим. Всем спасибо.

Как хорошо становится, когда читаешь настоящую прозу… Я в последнее время пристально следил за, с позволения сказать, политическими процессами в стране, часто отзывался статьёй или заметкой на что-либо возмутительное, из ряда вон выходящее и как-то отвлёкся от художественной литературы… Точнее, не так, – читал довольно много, но в основном по обязанности: газета, жюри, ридерство. Но это очень разные вещи, разное что-то внутри задействуется, когда читаешь потому, что надо и, когда после рабочего дня, уставшим и измотанным открываешь случайную (или почти случайную) книгу или журнал и натыкаешься на нечто… на нечто настоящее.

На такое настоящее я наткнулся, открыв недавно альманах «Земляки» (выпуск тринадцатый), где напечатана повесть Анны Андроновой «Я не зайчик».

С прозой Андроновой я знаком уже несколько лет. Но знакомство это до последнего времени было эпизодическим и тоже почти случайным. Лет семь-восемь назад на Форуме молодых писателей в Липках мне попался рассказ. Очень неплохой рассказ, а главное, не подростковый, не ученический, как большинство рукописей участников Форумов. (В общем-то, мероприятие и создано для того, чтобы помочь начинающим авторам, подсказать, поддержать, подбодрить, показать, что они не одиноки в своём чудаковатом занятии писать, но найти там уже готовое для публикации или для чтения в своё удовольствие произведение непросто.)

Да, рассказ был выделяющимся из общей массы липкинских рукописей, но он был один у сразу запомнившейся мне по имени-фамилии – «Анна Андронова» – писательницы…

На следующий год я прочитал ещё один рассказ или маленькую повесть Андроновой. Тоже выделяющее из общей массы. Дома покопался в Интернете и почти ничего из прозы Андроновой там не нашёл (это был год 2006-й). И подумал: «Вот человек пишет, и пишет хорошо, по-настоящему, но какие у него как у писателя перспективы? Если даже наберётся двадцать таких текстов, то и тогда их вряд ли издадут. Какому издательству нужны неизвестные авторы рассказов о жизни?» Надежда была на серию книг «Молодая проза России», которая при участии Форума в Липках выходила в «Вагриусе», но серия пополнялась новыми книгами медленно.

Году в 2008-м я собирал книжицу под названием «Каталог лучших произведений молодых писателей». Этот каталог мы делали, так сказать, в помощь издательствам, журналам, театрам. Может, кто-то заинтересуется молодыми прозаиками, поэтами, драматургами, детскими писателями… Каталог строился так: фото, краткая биография, два-три высказывания известного писателя о молодом, а потом или отрывок из прозы или пьесы, или несколько стихотворений.

В каталог я включил и Анну Андронову с отрывком из рассказа «Золотая рыбка», за напутственными словами обратился к Леониду Юзефовичу, на чьём семинаре Андронова занималась в Липках, и к её земляку-нижегородцу Захару Прилепину. Оба написали тёплые тексты, и концовка прилепинского мне запомнилась: «Множество людей (читавших, допустим, вчера и позавчера Викторию Токареву) подобную прозу ищут (и не находят), ждут. Мы как-то говорили с Леонидом Юзефовичем об Ане и сошлись на том, что, скажем прямо, неизвестность Андроновой в читательском мире очевидное недоразумение. Надеюсь, оно скоро исправится».

Да, действительно, недоразумение. Но, к сожалению, таких недоразумений у нас предостаточно: Андрей Иванов (Юрич), Александр Морев, Алексей Серов, Ирина Богатырёва, Илья Кочергин (кстати, его новый рассказ «Лэндлорд» опубликован в том же номере «Земляков», что и повесть Андроновой), Антон Тихолоз, Данил Гурьянов, Екатерина Ткачёва, Алексей Полубота, Елена Сафронова, Жанна Райгородская да и, по большому счёту, Михаил Тарковский хоть и публикуются, но читательскому миру практически неизвестны. А пишу-то хорошо… Хорошо, но не шумно.

Я очень люблю слова Белинского: «Шум, конечно, не всегда одно и то же со славою, но без шуму нет славы». Это точно.

Кстати сказать, и Леонид Юзефович, и Захар Прилепин немало сделали для того, чтобы о прозе Андроновой узнал широкий читатель. При участии Юзефовича в издательстве «АСТ» вышли две её небольшие книги «Побудь здесь ещё немного» и «Симптомы счастья» (редактор – Лев Пирогов), а Прилепин включил рассказы Андроновой в антологию женской прозы «14».

Критических отзывов на рассказы и повести Анны Андроновой немного. Вообще о такой прозе сложно писать – сюжет не закручен, не динамичен, нет эпатажа, стилистических новаций. Довольно традиционный, простой внешне язык, повествование о повседневном, о той жизни, которой живёт большинство.

Андронова – врач. Не фигуральный, а самый настоящий, работает в больнице. И в её вещах очень много про больницу, про болеющих людей. Но описывает она их, как и положено врачу, без смакования, почти холодно – больные, это непременное составляющее вселенной многих её героинь, вечные её спутники.

Повесть «Я не зайчик» тоже про больницу. И про семью. Главная героиня, Юля, кардиолог, у неё муж и двое сыновей. И ещё больные. Один из них, «не старый ещё человек, спортсмен-пенсионер» Комиссаров, умирает. «Комиссаров сначала попал в другой стационар, хирургический. Его прооперировали, убрали тромб из вены на правой ноге. После выписки месяц прошёл, а отёчность так и осталась. Потом увеличилась. В поликлинике ему сказали, что это «от сердца» и в кардиологию. К Юле в палату. Сердечных проблем не обнаружилось, зато подтвердился тромбоз теперь уже другой вены. И жидкость в животе. <…> Юле уже было ясно, что где-то в Комиссаровском животе скрылась опухоль, пережимающая отток крови и сеющая смертоносные тромбы. Только где?»

В общем-то, этим и заняты мысли главной героини. И семьёй, конечно, младшим сыном, пока ещё детсадичником (но скоро в школу) Илюшей, который… взрослые это называют – «капризничает». Вообще он особенный ребёнок, внутренне особенный. Вот старший, десятилетний Владик, другой. «Воспитанный в другой концепции – «какой взрослый сын у папы». Всё сам. <…> Да, старший уже совершенно отравлен этим условным миром, пропитан. Это нельзя, так не круто, так только полные лохозавры делают, ты чё, совсем? Мальчики, мальчики…»

Семейная линия рассказа держится на вроде бы ничтожных, смешных проблемах. Вот приближается новый год, и мальчики в группе должны быть в костюме зайчиков. Все мальчики не против, один Илюша сопротивляется.

«– Зайчиком не буду.

– Как не будешь? Со всеми ребятами? Ты видел, какие у всех костюмы? Ушки, шортики. Все песенки поют. Илюш, надо зайчика учить, Надежда Юрьевна велела.

– Я же мальчик.

– Конечно, Илюша, но у вас будет спектакль новогодний, игра, как в театре, помнишь, мы ходили. Там дядя тоже не был слоником, а только играл.

– Слоником буду, а зайчиком – нет.

– Там не надо слоником. Там нет слоников, ни одного. Слоники в Африке живут, где Деда Мороза нет».

Вдобавок к капризам костюма зайчика Илюше не достаётся (несколько дней перед утренником болел), и Юля шьёт его сама. Вроде бы легко – уши и хвостик, – но уши никак не стоят… Шьёт поздно вечером, после работы…

Зайчиком сын так и не стал – устроил плач во время переодевания. Отпросившаяся с работы Юля слышит его с лестницы, вбегает в группу.

Её встречает воспитательница Надежда Юрьевна:

«– Ну вот, наконец, мать появилась! Уймите вашего сына, пожалуйста! Того гляди весь утренник сорвёт!»

«– Все ребята уже нарядились, – неискренне сладким голосом пропела музичка, – а он зайцем быть не хочет.

– Как не хочет? Илюша!

– Наотрез. Полчаса над ним бьёмся. Ревёт только, ничего конкретного не говорит. Не буду, и всё. Я говорю, как же ты так ребят можешь подводить? Орёт, вырывается. Вон – уши ваши поломал! Как теперь будем, не знаю».

Да, порядок нарушен, всем доставлены неудобства. Праздник подпорчен.

«– Так, всё, времени больше нет, давайте стройтесь, зайцы! Сомов, уже и мама тебя уговаривает. Давай, хватит тут над нами издеваться, одевайся и стройся. <…>

– Нет! Нет! Нет! – он вскочил на ноги, чувствуя за спиной спасительное Юлькино присутствие. – Я не зайчик! Я Илюша Сомов!

И тут на него внезапно бросился Владик, его Юлька как-то из виду упустила, а он, оказывается, тоже уже плакал.

– Ты гад, гад! Я из-за тебя из школы ушёл! <…> Мы всё бросили, прибежали на тебя смотреть! Мама всю ночь шила. А ты! Одевайся сейчас же, чёртов дурак! Плакса!»

Владика уводит в актовый зал подоспевший Слава, муж героини, а она остаётся с младшим. Он медленно успокаивается, а она вспоминает, как познакомилась со Славой, их первые месяцы вместе, как «тихо расписались». Весной Слава поехал к родителям в посёлок в пятидесяти километрах от Тольятти, через несколько дней к нему должна была приехать и Юля. Познакомиться с его матерью и отцом.

«На вокзале её никто не встретил». Подождав Славу, «бог знает, что передумав» за час на перроне, она отправилась его искать. «Если бы тогда были сотовые телефоны!» Доехала на автобусе до посёлка, узнала, где дом Сомовых. Оказалось, Слава в поселковой больничке – крупозная пневмония «с кризисом и сердечной недостаточностью»…

Героиня вспоминает об этом подробно, но и суховато, как врач. Вспоминает, как выхаживала мужа, советовалась по телефону с «завкафедрой терапии»… Она воспринимает свои действия, как само собой разумеющееся, но ведь сколько бы других молодых жён, не найдя муженька на перроне, психанули бы и уехали обратно, и на развод бы скорей подали – «он подлец!» Юля совершила свой маленький жизненный подвиг, отыскав и выходив мужа, сохранив семью. И потом ещё много раз совершала свои маленькие подвиги, воспринимая это как обычные явления жизни.

То, что защитила сына, не включилась в общий хор уговоров и требований надеть костюм зайчика и идти в актовый зал, тоже подвиг.

«– Мам, ну ты-то хоть веришь, что я не зайчик? Что я Илюша Сомов? <…>

– Илюша, ты как маленький!

– Ты знаешь, мам, просто не очень хочется смотреть, как там сейчас волк кого-нибудь съест!

– Да ты что? Как съест? Он же не настоящий, он в костюме просто! <…>

– Мне Владик знаешь, что сказал? <…> Он сказал, что… если кого-то едят, ну, то есть, съели, зверя там, зайчика, или человека… <…> Ну, в общем, даже мальчика, если съели, то он умирает, понимаешь? Совсем. И лежит молча, как бабушка Даши Панкратовой. Так что если сейчас один как будто зайчик уже съеден, то, значит, всё не понарошку!

– Ну что ты, Илюшенька! <…> Я тебе обещаю – тебя никогда не съедят. Ты не умрёшь».

Юля успокаивает сына и невольно думает о безнадёжном Комиссарове: «Я скажу ему, что он поправится… Скажу, что наконец-то окончательно разобрались. Болезнь тяжёлая, но она лечится».

В рассказе вроде бы нет социальности, но это, по сути, очень социальное произведение. Остросоциальное. А как иначе может быть, когда пишешь о человеке в обществе, человеке, который чувствует свою ответственность, который старается хорошо исполнять свои обязанности на работе, свой долг матери…

Краткий пересказ, цитаты, скорее всего, заостряют содержание рассказа, не могут передать того, что это чувство ответственности у героини почти инстинктивное. Она не рассуждает, как бы ей получше устроиться в жизни, хороший ли ей достался муж, где бы найти работу полегче. Она действует, как ей диктует что-то внутри. Человеческая природа плюс какое-то бессознательное сознание, что она – член общества, и без неё, находящейся на этом месте, общество будет беднее, что-то нарушится.

Об этом, по сути, и многие другие нешумные рассказы и повести Андроновой. И в итоге они выстроились в определённую философию. Философию, которая показывает нам внутренне крепкого человека, которого не сдует даже ураган проблем и несчастий. Не заставит бежать и прятаться. Такой человек будет инстинктивно сопротивляться.

…Мне показалось, что в предыдущих трёх абзацах я написал какой-то пафосный бред. Но чем-то, кроме рассказа, он был вызван. Полез в архив в своём компьютере (очень хорошая функция – набрал слово, и всё что надо мгновенно выскочило), без труда нашёл старый, когда-то скопированный из Интернета материал.

Отчёт Дмитрия Орехова о встрече молодых писателей с тогдашним замглавы администрации президента Владиславом Сурковым («МК» в Питере», 2006, 13 декабря).

Вот отрывок:

«Тут выступила Анна Андронова, прозаик из Нижнего Новгорода:

– Вот я – врач. Получаю три тысячи. Выхожу из дома, вижу объявление: набираем водителей мусоровозов. Зарплата – 15 тысяч. Так что, на мусоровоз пойти?

– Я бы пошёл – на вашем месте, – ответил Сурков. – Вы знаете, мобильность – это первое условие гибкого, свободного демократического общества. Если мы не хотим менять место жительства, место работы ради чего-то лучшего – наше общество обречено. У нас до сих пор есть города вокруг уже не существующих предприятий. Градообразующего завода уже нет, а люди там живут, и я не знаю на что. Они никуда не хотят уезжать в поисках лучшей доли».

Сидели в тот раз, как обычно, в кандейке, глотали жиденький, переслащенный кофе, таращились в мониторы. Смена началась обыкновенно, и не было никаких намеков на неожиданное. Да и что может случиться? Какой-нибудь идиот засунет под куртку батл водяры? Или лохушка наденет кофточку и пойдет в ней к выходу? Их стопроцентно запасут охранники в залах, сигнализация сработает. Степеней защиты в нашем центре предостаточно и без камер.

Нет, был как-то моментик, когда мы все всполошились. С год назад.

Тогда заклинило стеклянную дверь на фотоэлементах, и в тот же момент на мониторах появился парень с электродрелью в руке. Поднимался по эскалатору на третий этаж, где детский уголок - автоматы, комната развлечений с батутом и столиками для рисования… Парень был явно в неадеквате: поздней осенью в шортах и майке, камуфляжной кстати, лохматый, небритый. И в руке электродрель.

Выскочили, помню, из кандейки, ломанулись наперерез, по рации вызывали ближайших к детскому уголку ребят. Ну, перехватили, окружили. Стали интересоваться, куда он, почему с дрелью.

Оказалось, что дрель купил в цокольном этаже, где «Мир электроники», коробку сразу выкинул и поднялся, чтобы съесть в «Макдоналдсе» бигмак или что там; одет так, потому что на машине, она у входа припаркована…

Ну, мы сделали замечание, что не следует с дрелью бродить по торговому центру, это людей нервирует, оставили одного нашего, чтоб проследил ненавязчиво, как парень этот, шизнутый, конечно, слегка, будет себя вести, и вернулись кто на посты в залах, кто в кресла в кандейке. Тут сообщили, что дверь заработала.

Вот такая была единственная тревога за четыре года моей здесь службы.

Народ явно становится цивилизованней, дебоширов нет почти, воровать то ли боятся, а скорее всего, как-то нет мыслей об этом. Бывают попытки, но редко. Да и эти проблемы чаще всего на месте решаем - большинство пойманных честно так признаются: «Переклинило меня, извините, всего много, лежит вроде бы без охраны, вот рука и потянулась… извините». Мы и отпускаем с согласия начальства центра. А начальство обычно соглашается: ему судебные разборки невыгодны, имиджи портят.

Сложнее бывает, когда что-нибудь случайно сломают, разобьют. Крутят, к примеру, миксер какой-нибудь, крутят и уронят. Или бутылку дорогого вина локтем с полки смахнут. Да, тогда приходится убеждать, что нужно платить, - перекрываешь выход, пугаешь полицией, а этот или эта орет, бесится, иногда до драк чуть не доходит. «Специально проходы узкими сделали, чтоб задевали!.. Это случайность!.. Я товар еще не купил - и значит, магазин за него отвечает!..» Такие, в общем, отмазки.

Но в основном дежурства проходят спокойно. Скучно, если честно. Сидим мы, накачанные, обученные ребята, в кандейке, тесной и душной, таращимся в мониторы, где бродят и бродят покупатели, пьем сладкий и жидкий кофе, зеваем, тупеем, жиреем. Или маемся на этажах, в залах, и многие, знаю, тайком, почти против сознания призывают какую-нибудь нестандартную ситуацию. Хоть одну, но настоящую. Проверить себя.

…Тот случай никак не назовешь нестандартной ситуацией, да и не касается он нашего торгового центра. Правда, засел в мозгу колючей занозой и не дает покоя. И, главное, ощущение, что отрыгнется он нам с Женькой серьезными напрягами.

Сидели, в общем, скучали, зевали. Я, Женька и старший смены, майор в отставке Андрей Сергеевич.

И тут у Сергеича зазвенела трубка. У него именно звонок был установлен, такой типа как на тех телефонах, советских. Раздражал меня этот звук - сразу, как слышал, вспоминались разные кабинеты, начальнички, но часто я даже радовался раздражению: на несколько секунд оживал, выныривал из тяжелой полудремы.

О! - обрадовался Андрей Сергеич, глянув, кто это звонит, и потом уж нажал кнопку ответа, приложил трубку к уху: - Здоров, Вик Саныч, какими судьбами вспомнил?

Наш Сергеич уволился из органов лет пятнадцать назад, устроился в охранное агентство «Воевода», давно старший смен. Получает хорошо, работа спокойная, но видно, что тоскует по прошлому, к тем, кто остался, относится как-то насмешливо, хотя за этой насмешливостью видна зависть. У них, мол, настоящая работа, а у него здесь - стариковское сидение. И форма, шокер, наручники и травматика, которая в сейфе хранится, не спасают от этого ощущения, что ты непонятно кто - то ли вахтер, то ли сторож… Работа для трудоспособного пенсионера.

Я, конечно, специально не слушал, но не слышать, что и как говорит старший, было невозможно: кандейка маленькая, все мы рядом.

Угу… угу… - произносил Сергеич сперва обычно-насмешливо, а потом уже более серьезно, внимательно. - Угу… Как фамилия?.. Забавно… Сейчас спрошу. - Опустил телефон, сказал: - Парни, паспорта есть при себе?

Я кивнул, Женька утвердительно мыкнул.

На Антона Чехова не хотите глянуть?

В смысле?

Понятыми побыть… Вор есть такой, оказывается, Антон Чехов… Слышали, генерала Мартынова в сентябре ограбили? И дорожка к этому Антоше ведет. Выдали ордер на обыск, теперь понятых ищут.

Про ограбление генерала в отставке Мартынова, известного у нас в городе коллекционера, ясное дело, слышали многие. В газетах были статьи, по телевизору передача. Мартынова ударили по голове, когда он входил в квартиру, вынесли старинное оружие, медали. Уже месяца два искали грабителей. И вот вроде наклюнулось.

Ну так как, - спросил старший, - сгоняете?

Можно, - зевнул Женька. - Только мы ж на дежурстве.

Я посижу. Тут рядом. Старый приятель просит.

Ладно, - согласился и я.

Мартынова все мы уважали, даже те, кто с ним не был лично знаком. Нормальный мужик, командир части, говорят, хороший был; своих не сдавал. Да к тому же понятых в последние годы найти стало сложнее, чем преступника. Объясняешь, что это обязанность гражданина, а человек и слушать не хочет: «Я тороплюсь… паспорта нет при себе… зрение плохое, ничего не вижу…» Вообще, служить в органах - геморройное дело, поэтому я и сбежал оттуда через полтора года, хорошо, что Андрей Сергеич в агентство рекомендовал, взял в свою бригаду.

Ну, все в порядке, Вик Саныч, присылай машину, - сказал старший в трубку и успокоил нас: - Тут рядом, на Минеральной. Пару часиков поторчите, какое-никакое разнообразие, и людям поможете.

Чтоб не ехать в форме - понятые все-таки, а не сотрудники, - переоделись в штатское. Мы вообще-то обычно на дежурство в штатском приходим и уже здесь переодеваемся. В форме этой черной с нашивками «ЧОП Воевода» как-то неловко по улицам разгуливать.

Покурили, допили кофе, и тут как раз снова у Сергеича телефон зазвенел.

Ага, - слуханул он что-то, кивнул нам: - Спускайтесь, «Лада» у дверей.

По дороге немолодой усталый капитан рассказал, что этот Антон Чехов - «Вот же, блин, назвали родители урода!» - два раза сидел: раз по малолетке за разбой, а потом за квартирные кражи. Трется на рынке, торгует всяким старьем.

Антиквариата нет, но близко к тому - подстаканники, подсвечники, звездочки красноармейские, дверные ручки… Конечно, не дурак на рынок мартыновское добро тащить, но связи-то у него есть в этом мирке, да и выжидает наверняка, - объяснял капитан. - Мы его давно работаем, и наконец дали на обыск добро, надо прошмонать квартиру и гараж во дворе… Дайте паспорта, я данные пока перепишу, чтоб потом время не тратить. В любом случае протокол-то надо будет оформлять.

Мы с Женькой вытащили из карманов документы.

Четырехэтажка кирпичная, какие строили у нас в районе в тридцатые, когда решили поселок присоединять к городу. Двор, тополя, два ряда бетонных и блочных гаражей разной высоты и степени бедности…

У второго подъезда стоит полицейский «уазик», один из последних в нашем РОВД. Автомобили по большей части новые, но туда, где не требуется скорость, высылают вот такое старье (у нас даже один «рафик» до сих пор существует).

Погодите, не вылазьте, - остановил нас капитан, - надо уточнить кой-чего… В общем, вы случайные, не при делах. Встретили вас на улице и пригласили.

Ну, само собой, - кивнул Женька, и я тоже поддержал.

Капитан устало поморщился.

Я к тому, чтоб держались так… растерянно как-то так… А то задолбали эти разговоры, что нарушения, круговая порука. У вас ведь на самом-то деле в паспортах не написано, что вы в охранке. Поэтому…

Да понятно, понятно, - перебил я, слегка обидевшись за эту «охранку», и поправил: - Из охранного агентства.

Ну да… Ладно, пошли.

Впереди менты в форме, за ними эксперты с чемоданчиками, а потом уж мы с Женькой. Поднялись на третий этаж по бетонной выщербленной лестнице с пыльными до густой серости окнами на площадках. И двери почти все были старые - эти хлипкие советские с дерматином, но три-четыре стальные выглядели так нелепо, что хотелось захохотать: для чего они в такой трущобе, где стену, кажется, плечом можно пробить.

Позвонили, постучали, дверь приоткрылась. Капитан что-то негромко сказал в щель и показал бумагу. Дверь открылась шире, в проем потекли менты. Мы с Женькой переминались на нижних ступеньках пролета, не выказывая большого желания рваться в чужое жилье, - понятые так себя и должны, наверно, вести.

Понятые, поднимайтесь, - позвал капитан.

Обыск производится в рамках уголовного дела об ограблении Сергея Мартынова, - заговорил он, поглядывая в бумагу, когда мы вошли в прихожую, где столпились менты, эксперты и находился и хозяин квартиры, невысокий худой мужчинка бомжацко-алкашного вида. - Цель обыска - старинное холодное оружие, как то: ножи, кинжалы, кортики, а также награды девятнадцатого тире начала двадцатого веков… Гражданин Чехов, просим вас чистосердечно указать местонахождение данных предметов.

Уже и гражданин, - усмехнулся тот. - Ножи вон на кухне…

Капитан дернулся было в сторону кухни, но понял, что это издевка, и голос его стал сухим и угрожающим:

Значит, чистосердечного признания мы не дождемся… Что ж, приступайте.

Наблюдать за копанием в вещах было не очень-то интересно. Противно даже. Тем более что у этого Чехова вещи все были, как и он сам, потрепанные, грязноватые, засаленные… В стенном шкафу в прихожей обнаружили дипломат, в котором находились разные мелочи: монетки, замысловатые ключики, значки, несколько знаков «Гвардия», медальки «Победитель социалистического соревнования»… Капитан вроде бы оживился, но эксперт лишь махнул рукой: «Ерунда». Там же был и мешок со старинной рухлядью типа ржавых замков, подсвечников, мисок, ложек… На ручке одной ложки была выдавлена свастика.

Что, Антон Палыч, фашизмом увлекаетесь? - усмехнулся капитан.

Нашел за городом, - пробурчал хозяин квартиры. - И не Палыч, а Михалыч.

Виктор Александрович, - позвали из комнаты, - а вот это гляньте.

Капитан и хозяин, обгоняя друг друга, ринулись туда, хозяин на ходу стал возмущаться:

При мне надо искать! Подбросите снова!

Но тревога была ложной - в серванте нашли ножны от сувенирного кинжала, которые в любом магазине лежат. Эксперты с первого взгляда определили.

Я настраивался на долгое торчание здесь и удивился, что закончили довольно быстро. Часа полтора всего.

Что ж, теперь пройдем в гараж, - сказал капитан. - Если не ошибаюсь, Антон… Антон Михайлович, в вашей собственности находится гараж…

Ну да, - мужичок снял с гвоздя связку ключей, стал натягивать куртку. - Пошли, если надо.

Гараж был пустой, то есть без машины, но на стенах висели полки. На полках какие-то ящики, коробки. Электричества не было, фонариков у ментов всего два, и часть коробок выносили на свет, копались в каких-то грязных, ржавых деталях, запчастях, совсем уж непонятных железках…

Капитан вздыхал, морщился, мерз, несколько раз предлагал Чехову указать, где лежит похищенное, вспомнить, где он был восемнадцатого сентября, когда произошло ограбление.

Это ж обыск, - усмехался тот, - а не допрос.

Ну да, ну да, - неопределенно отзывался Виктор Александрович.

В самом конце обыска один из ментов с фонариком позвал владельца вглубь гаража, чтоб он объяснил, что там за вещи в тяжелом ящике, а капитан завел нас с Женькой за створку ворот.

Ладно, что я вас буду мучить, парни. - Ловко достал из папки бланки протоколов с нашими паспортными данными. - Черкните здесь закорючки. И здесь.

Я взял ручку, черкнул в одном, другом месте. Как-то бездумно черкнул. Женька же, помню, засомневался:

А так разве можно? На пустом?

Все нормально. Чего вам еще час тратить, пока будем писать всю эту фигню бесполезную… Я сейчас машину дам, отвезут обратно.

Женька расписался тоже.

Через несколько минут мы уже подъезжали к торговому центру.

А еще через месяц началось - оказалось, что в гараже у этого Чехова нашли «нож в черном кожаном переплете с ручкой в виде зверя, с лезвием из металла матового цвета». Такой был похищен у генерала Мартынова. Чехов стал утверждать, что нож не находили, в протоколе ничего про нож не было, а появилось потом, уже через несколько часов, когда к нему приехали снова и арестовали. На допросе и предъявили этот, дескать, второй протокол… За информацию ухватились журналюги, распечатали в СМИ, и теперь грозит внутренняя проверка.

Разбираться, как там и что, каким образом получилось, нам с Женькой, видимо, придется. Подставил нас капитан стопроцентно.

Андрей Сергеевич ему все высказал, а тот спокойно ответил, что и я, и Женька видели этот нож, обнаруженный в ящике в гараже, о чем записано в протоколе, который содержит наши подписи.

Теперь вот думаем, что нам делать. Или рассказать, когда нас спросят, как было дело, и утопить и себя (из агентства, по крайней мере, наверняка попросят), и других, включая Андрея Сергеевича, или подтверждать версию капитана. Обнаружили, дескать, нож, а остальные предметы Чехов, видимо, уже успел сбыть неизвестным лицам…

Хреновое состояние. Спать почти не могу, а только начну дремать - видится, как ставлю свои закорючки в протоколе. Наяву всего две поставил, а там, в полусне, ставлю и ставлю. Сотнями.

Роман Сенчин

Факты

Родился в 1971 году в столице Тувы Кызыле. Учился в Литературном институте имени Горького. В 2009 году его роман «Елтышевы» попал в шорт-листы практически всех крупных российских литературных премий (но не получил награды).

Творчество

Сенчин — современный российский бытописатель, в первую очередь его интересует простой («маленький») человек, живущий в непростую эпоху. «Елтышевы», главный роман Сенчина, — это история о семье милиционера, которая вынуждена переехать из города в деревню и там медленно погибает. Кроме того, Сенчин — автор краеведческих заметок «Тува» (2012).

Кроме литературы

Публикует рецензии на современную прозу.

Литературное кредо

Литературные ориентиры: Чехов, Андреев, Шукшин, Распутин, Лимонов.

Пробую писать фантастику, детективы, иногда тянет экспериментировать. Но в итоге несу редакторам, а через них читателям кондовый реализм. Жизнь все-таки реальна до ужаса.

Современной русской литературе остро не хватает жизни. Мастеров довольно много, а тех, кто бы писал из души, но при этом читабельно, почти нет.

Желательно, чтобы литература приносила писателю прибыль. Но ради прибыли, наверное, писать не стоит. Хотя были те, кто писал для денег и остался великим писателем: Золя, Достоевский.

К пиратству в Сети отношусь плохо. Хотелось бы, чтобы за книгу — бумажную, цифровую — платили. Но утешаюсь тем, что живописцам куда хуже.

Русская литература будущего должна быть разной. Все цветы должны цвести.

Герой романа «Елтышевы» - обычная среднестатистическая семья, после развала СССР, с горем пополам приспособившаяся к новой социальной реальности. Николай Елтышев - капитан милиции, несет службу в вытрезвителе. Валентина Елтышева - библиотекарь, верная жена, мать двоих детей. Два сына, как в русской сказке, один мал да удал, за что срок в тюрьме отбывает. Другой, старший, увалень и дурень. Простые люди, простые характеры и очень простая семейная история. На первый взгляд. Незатейливая семейная идиллия разрушается, обнажая сложную семейную драму, отчаяние и безысходность. Налаженный быт, работа, квартира - все оказывается бутафорией. Отбери - и человек голый, никому не нужный, выброшен на обочину жизни. Чем же он тогда владеет? Тонко и мастерски Роман Сенчин описывает семейный совет. Последнее слово за главой семьи. Но Николай растерян, морально подавлен, унижен. Старший сын самоустраняется, боясь ответственности за свою судьбу. Решение принимает женщина. Взвешенно и хладнокровно. В роковой момент Валентина сильнее и мудрее своих мужчин. В этом трагедия и крах семьи. Россия держится на женщинах. Вместо заботы о семейном очаге она тащит непосильную ношу выживания. В кого превратится такая женщина? В бабу. Озлобленную и одичавшую. Но ведь Россия тоже женского рода. Автор не дает нравственных оценок героям, он принимает позицию наблюдателя. Даже если очень захотеть, читатель не утонет в метафоричности текста и сюжетной запутанности. Все на поверхности. Сенчин не занимается глубинным анализом мотивации поступков и душевными переживаниями. Простым доступным слогом он повествует о России, которая преломилась в судьбе Елтышевых.

На первый взгляд, Елтышевы - благополучная семья. Николай, вроде бы, уважаемый, авторитетный человек, но его статус главы семьи и мужчины - аморфен. Он давно морально деградировал, нравственно опустился, ни на что не имеет влияния, ни на сыновей, ни на собственную жизнь. Чтобы прокормить семью, заключает сделку с совестью - ворует деньги у тех, кто попадает в вытрезвитель, а затем распределяет по смене. Повязан каждый, так просто не уйти. Попасть на хлебное место крайне сложно. Это отработанная система, где все человеческое вытравливается. Елтышев идет на работу, распрямив плечи, и с достоинством носит милицейскую форму. Но это дешевая социальная игра. Одна из многих в русской действительности, и все это понимают. Но ничего не делают. Государство унизило мужчину, отобрав право гордиться собой и зарабатывать честным путем. Этот посыл принимает старший сын Артем. Зачем к чему-то стремиться, если государство все обесценивает, а общество вызывает омерзение и страх. Он, ведомый ленью и животным страхом перед жизнью, ничего не предпринимает, не берет на себя никакой ответственности. Артем не приучен к труду, не созрел к самостоятельной семейной жизни. Ни влюбленность, ни рождение ребенка не способно пробудить его, вывести из спячки и безразличия, сподвигнуть на жизнеутверждающий поступок. Обыкновенный современный парень. Ему 25 лет, пассивное, угнетенное, депрессивное состояние, вирус безнадежной отчаянности он пронесет до самой смерти. Жизнь есть, а жить не хочется. В романе, как и в современной России, первыми умирают молодые, передавая родителям, словно эстафету - неприкаянность и безнадежность.

Денис, любимый сын Елтышева, его надежда. Николай уверен, младший прорвется в лучшую жизнь, вытянет из социальной ямы семью. Но что это за «лучшая жизнь» и где она находится, никто из героев не знает. Очередной миф, пустая сказка дурманящая мозги. В романе, молодому здоровому, энергичному парню уготовано место в тюрьме (после драки), затем несколько дней свободы и - смерть. Все как в жизни… По-честному, по-другому Россию не почувствовать.

Валентина работает в центральной библиотеке, она успешная женщина: при работе, при муже. Но беда вышибает из привычной колеи. И на поверку - она старая, больная, никому не нужная мать уголовника и жена взяточника. Мгновение - и нет работы, квартиры, социального статуса. Все оказывается иллюзией, как и сама Россия. Бескрайняя территория, держащаяся на одном названии и стариках, ничем не связанная и не сцементированная. Куда бы ни поехал - везде уготована нищета и отчаяние. Тебя обязательно унизят и обидят - особенности русской души.

Елтышевы уезжают в деревню, как им кажется, временно. Передохнуть, набраться сил и вновь в город строить новую жизнь. Тщетны потуги обездоленного человека… После нескольких дней в деревне семья понимает - это крах. Старые, покосившиеся, сгнившие дома, разбитые дороги, спившиеся мужики и бабы - современная русская деревня, притон уголовников и обездоленных. Такой ее видит автор, сам выросший в глубинке. Для героев романа эта неприглядная, горькая, отчаянная правда становится убийственной, она окончательно ломает дух семьи и дальше идет медленный отсчет смертей.

Всю жизнь Елтышевы были уверены, все у них хорошо, все, как у людей. Придет время и государство позаботится о них. В итоге - нищенская пенсия, хамское отношение, брошенность и выживание, но не на необитаемом острове, а в стране, где якобы действуют государственные институты и социальная защита. Не загнулся - воруй и убивай; сдох - твои проблемы. Человеческая жизнь висит на волоске и ничего от нее не зависит - в этом ужас русской действительности. Любая беда, трагедия способна разрушить, превратить в дорожную пыль человеческую судьбу. Что есть человеческая жизнь? Ничто, - именно такая идея заложена в книге, такой посыл дает автор. И еще больше усугубляет состояние и мировосприятие думающего и переживающего читателя. Окончательно разрушает надежду хоть на самый малый прорыв в лучшее и настоящее. Конечно же, Сенчин делает это не сознательно, он сам так ощущает действительность. Писатель, чей удел - видеть и чувствовать немного дальше и больше обывателя, словно говорит: «Все ребята, это конец. Дальше ничего». Конец России пришел не с диким капитализмом, а с моральным разложением и нравственным падением русского человека. Что из этого есть правда и с чем можно согласиться, каждый решает самостоятельно. Ведь каждый из нас живет здесь и сейчас, и если бы все было ложью, история Елтышевых потонула бы, сгинула, но она услышана, книга не затерялась, а стала событием.

Это роман - о не любви, о ненависти и бездуховности, о нищете, сила которой разъела не только душу человеческую, но и страну. Депрессия, отчаяние, безысходность закручены до предела, они поражают не только Елтышевых, для автора это единственная возможность поразить современного читателя. Увы, чтобы затронуть огрубевшие струны человеческой души зла и безысходности должно быть слишком много. В этом сила художественного слова Романа Сенчина, в социальной остроте, в проблематике которую автор затрагивает, в простом и доступном изложении. Когда-нибудь, лет так через триста, вполне вероятно историки захотят составить художественное представление о России ХХI века по творчеству Сенчина. Интересно, какие чувства они переживут - ужас, сострадание, безразличие?

В романе талантливо обыгран тонкий и очень важный момент - Елтышевы сами по себе, рядом нет верных людей. Им не помогают, а используют. И семья принимает правила игры: «с волками жить по волчьи выть». Каждый сам за себя и каждый сам по себе - не такой ли девиз звучит на просторах России? В итоге семья погибает. Взаимовыручки и поддержки нет не только извне, но и внутри семьи. Их сложные отношения, сглаженные городской жизнью, где каждый живет в своей комнате и варится в собственном соку, обостряются. Не высказанные претензии, замолчанные конфликты - все выходит на поверхность, словно грязная смердящая пена. И в момент беды, когда семья, чтобы выстоять, должна сплотиться, разрастается вражда и непонимание. Отец убивает сына, и продолжает жить, и только после гибели любимого сына - умирает. Круг замыкается. Старые библейские истории, переложенные на русскую действительность, отчаянны и депрессивны.

Что остается русской женщине похоронившей за три года двоих сыновей и мужа, кроме придорожной пыли? Последний Елтышев - внук Родион. Он - случайное недоразумение и жизненная необходимость одновременно. Валентина прогоняет со двора невестку с ребенком на руках. Ведь столько вокруг безнаказанного зла, разве способно что-то изменить еще одно черное пятно? Да и что сейчас значат дети? Обуза, крест, лишний рот. Внук не признает в Валентине бабушку, не помнит своей фамилии, его детская забывчивость - единственное наказание в романе. Ты породила зло? Получай обратно.

Несмотря на перехлестывающие пессимизм и депрессию, книга нравственная и очищающая. В чем ее сила? Повествование, словно широкая река, течет медленно и плавно, но загляни в воду и оторопь берет от холодной опасной глубины. Через историю обыкновенной семьи, через частное автор выходит на общее и большое, поднимает острый вопрос морального выбора, который каждый делает ежесекундно. Действовать или быть жертвой? Подчиниться обстоятельствам или использовать собственную волю? Совершить добро или зло? Принять на себя ответственность за все происходящее или самоустраниться? Быть человеком или опустившейся мразью? Отстаивать себя или позволить унизить?

И словно тоненький луч сквозь нависшее мрачное небо просвечивает единственно светлый и оптимистичный образ книги - природа… величественная и умиротворенная. Круговорот времен - вечный и неизменный. После зимы, всегда приходит весна. Всегда - что бы в человеческом мире не случилось.