Главная → Причины → Николай Дмитриевич Телешов: биография. Скромный писатель и известный меценат николай телешов Между двух революций

Николай Дмитриевич Телешов: биография. Скромный писатель и известный меценат николай телешов Между двух революций

Имя Николая Дмитриевича Телешова тесным образом связано с именами русских писателей-реалистов конца ХIX - начала ХХ веков.

Николай Телешов родился 29 октября (10 ноября) 1867 года в Москве в купеческой семье. Образование получил в московской Практической коммерческой академии, которую окончил в 1884 году. Его литературный путь начался в том же году в журнале «Радуга», в котором он напечатал своё первое стихотворение.

Первые его рассказы печатались в мелких периодических изданиях 80-90 годов (в журналах «Радуга», «Детское чтение», «Семья», «Россия» и др.). Лучшие из ранних произведений Телешова вошли в его первый сборник «На тройках» (1895). Эти рассказы Николая Дмитриевича напоминают ранние рассказы Чехова.

Однако гораздо большее значение имеет другая группа рассказов, которая составила в последствии циклы «По Сибири» и «Переселенцы». Эти рассказы являются итогом длительного путешествия Н. Телешова по Западной Сибири. Поездка эта состоялась в 1894 году. По форме - это своеобразные путевые заметки. Именно эти произведения принесли Телешову истинное признание и любовь читателей. Надо сказать, что жанр путевых очерков в то время был довольно распространен в русской литературе.

Н.Д. Телешов в своих заметках примкнул к передовому реалистическому направлению. Описание сибирской природы сменяется описанием быта и нравов жителей этого края. Автор говорит о достопримечательностях сибирских городов и описывает жизнь уральских рабочих.

Рассказы и очерки, в которых Телешов повествует о невзгодах мужицкой жизни и об ужасной нужде, объединены в цикл «Переселенцы». Простой человек в изображении Телешова велик своей любовью к труду и умением трудиться. Он обладает прекрасными душевными качествами и духовной красотой.

Телешов был одним из главных организаторов культурной жизни в дореволюционной Москве. В течение многих лет возглавлял кассу взаимопомощи литераторов и учёных, был членом суда чести при обществе печати и литературы, инициатором издания разных сборников и постановок любительских спектаклей писателей.

После Октябрьского переворота Телешов работал в органах Наркомата просвещения, участвовал в создании Музея Московского художественного театра (директором которого был в течение многих лет).

С 20-х годов прозаик пишет мемуары. В течение всей дальнейшей жизни Телешов работает над своими «Записками».

Творчество Николая Телешова было в своё время высоко ценено русской критикой. Особенно оценивался его несомненный талант, простота и искренность его повествовательской манеры.

Николай Дмитриевич Телешов (1867-1957). 1916
Источник: Полвека для книги 1866-1916, - М.: Типография Т-ва И.Д.Сытина, 1916
Автор неизвестен

Русский писатель Николай Дмитриевич Телешов родился в московской купеческой семье в 1867 году. Его предки были крепостными крестьянами Владимирской губернии, самостоятельно выкупившимися на волю. Николай рано приобщился к чтению и литературе. Ещё двенадцатилетним подростком в 1880 году он стал свидетелем грандиозных Пушкинских торжеств в Москве: торжественного открытия памятника поэту, выступлений Достоевского, Тургенева и др. Чуть раньше, в десять лет, в типографии И. Д. Сытина Николай познакомился с процессом возникновения книги. Со временем возникла потребность самому приобщиться к литературному процессу. Деловые связи и дружба с Сытиным будут сопровождать Николая всю жизнь. Позднее он получил неплохое образование в московской Практической коммерческой академии, которую окончил в 1884 году.

Вхождение в литературу

В этом же году в журнале «Радуга» он публикует своё первое стихотворение «Покинутая». В 1886 году Телешов принимает активное участие в подготовке сборника молодых поэтов «Искреннее слово». Первые его стихи носили на себе следы влияния Надсона, Фета, Никитина, Плещеева. Сборник этот не обратил на себя никакого внимания, но был первым опытом вхождения в литературную среду. Глубокая заинтересованность в литературном и творческом общении поможет Телешову впоследствии создать литературное объединение «Среда», а пока он публикуется в безвестных журналах «Семья», «Россия», в «Гражданине», князя Мещерского, «Детском чтении», Д. И. Тихомирова. Основная тема ранних рассказов - купеческий и мещанский быт («Петух», «Мещанская драма» «Дуэль», «Именины»). Ранние рассказы составили первый сборник «На тройках» (1895). Современники находили некоторое подражание Чехову в проблематике ранних произведений Телешова, закономерным было знакомство Телешова с Чеховым в 1888 году. Название сборнику дал очерк, опубликованный в 1893 году в консервативном журнале «Русское обозрение». Очерк был посвящён Ирбитской ярмарке и написан по впечатлениям своего родственника М. А. Корнилова. Интерес к окраинам России пробуждали в Телешове произведения Короленко и Мамина-Сибиряка. По совету Чехова в 1894 году Телешов предпринимает собственное длительное путешествие в Сибирь, результатом которого становится серия рассказов, посвящённых быту переселенцев (циклы «За Урал» (1897), «По Сибири» и «Переселенцы», рассказы «Нужда», «На ходу», «Самоходы», «Домой» и др.). Рассказы его отличали будничность сюжета, лишённого неожиданных поворотов в повествовании, внешне бесстрастная («чеховская») манера письма. Однако в своих рассказах-легендах писатель не скупится применять и фантастику, и иносказание, и символику образов.

На рубеже веков

Период с 1898 по 1903 год в биографии писателя был непростым: писалось трудно, не хотелось публиковать «пустяковину» и «тусклятину», выражаясь его собственными словами. К концу 90-х годов прекращается сотрудничество Телешова с консервативной прессой. Свои новые произведения он помещает в либеральных журналах «Мир Божий», «Русская мысль», «Журнал для всех», многочисленных сборниках и альманахах. К кругу знакомств писателя кроме А. П. Чехова, В. А. Гиляровского, И. А. Белоусова присоединяются братья Юлий и Иван Бунины, Н. Н. Златовратский, К. М. Станюкович, Д. Н. Мамин-Сибиряк , редакторы и сотрудники московских журналов. В 1899 году происходит знакомство в Нижнем Новгороде Телешова и Максима Горького. Горький заинтересовывается писательским кружком Телешова и рекомендует туда Леонида Андреева, Скитальца. К ним присоединяется Чириков, Вересаев, Куприн, Серафимович и некоторые другие литераторы. Поскольку собрания писателей устраивались на квартире у Телешова по средам, решено было назвать новое литературное объединение «Средами» Телешова. «Среды» продолжались с 1899 по 1916 год. Горький впервые прочитал здесь свою свою пьесу «На дне». Из произведений писателей кружка впоследствии были составлены сборники «Знание», «Слово» и «Нижегородский сборник».

Телешова Елена Андреевна (1869-1943). 1890-е годы
Источник: Н.Д.Телешов, “Записки писателя”, Гослитиздат, 1948 г.
Автор неизвестен

Женой писателя становится Елена Андреевна Карзинкина (1869-1943), представительница известной купеческой династии. Благодаря ей на «Средах» бывают художники А. Я. Головин, К. К. Первухин, А. М. Васнецов, И. И. Левитан - Елена Андреевна окончила Московскую школу живописи, ваяния и зодчества, была ученицей Поленова, имела широкий круг знакомств среди художников. Впоследствии она стала иллюстратором произведений своего мужа. Ей писатель посвятил свои «Записки писателя».

На стародавнем Покровском бульваре, той его части, что устремилась косогором к Яузе, под номером 18 крепко стоит двухэтажный каменный дом удивительной судьбы. Ему добрых 200 лет, и он выстоял в потрясениях 1812, 1917, 1941 годов.

Приобретен же он был известным купцом Андреем Карзинкиным еще в 1815 году. Совладелец Большой Ярославской мануфактуры был представителем семьи российских меценатов. На свои средства Карзинкины воздвигли церковь Петра и Павла в Ярославле, а в Белокаменной построили «Большую Московскую гостиницу», которая в советское время вошла составной частью в новый корпус гостиницы «Москва», а ныне разобрана по кирпичику.

Откуда взялся Станиславский?

Добротный, красивый дом на Покровском бульваре вот уже более ста лет известен литературно-театральной общественности столицы как «Дом Телешова» , писателя-разночинца, организатора знаменитого литературного кружка начала XX в. – «Среда».

Тут проходили знаменитые «Телешовские среды», участниками которых выступил весь цвет литературной Москвы начала XX века: Л.Н.Андреев, К.Д.Бальмонт, В.Я.Брюсов, И.А.Бунин, А.С.Серафимович, В.В.Вересаев, А.М.Горький, А.И.Куприн и другие. Посещали собрания А.П.Чехов, Ф.И.Шаляпин, С.В.Рахманинов и многие другие литераторы, художники, артисты, драматурги.

Сам Николай Дмитриевич Телешов с начала двадцатых и до середины пятидесятых заведовал Музеем МХАТа. Жена Н. Телешова, Елена Андреевна, была дочерью Андрея Александровича Карзинкина и родилась в этом доме.

Все дети купца А. Карзинкина пошли по стезе искусства и науки. Елена Андреевна окончила Московское училище живописи, ваяния и зодчества, была любимой ученицей знаменитого художника Поленова, ее работы хранятся в Третьяковке. Софья, вторая дочь А. Карзинкина, серьезно занималась естествознанием. Сын Александр, старший научный сотрудник Исторического музея, крупнейший нумизмат, состоял членом Совета Третьяковской галереи...

Но традиция музыкально-театральных вечеров в этом доме зародилась еще по инициативе Карзинкина-старшего, скрипача-любителя. Его гостями бывали Александр Островский и Михаил Щепкин . Никому не известный купец Константин Алексеев – будущий Станиславский – впервые добился успеха именно здесь, на подмостках самодеятельной сцены в «Женитьбе» Гоголя.

Н. Д. Телешов и И. А. Бунин . 1910 ~ Леонид Андреев и Викентий Вересаев . 1912

Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) ~ Антон Павлович Чехов (1860-1904)

Бальмонт Константин Дмитриевич (1867-1942) ~ Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (1852-1912)

Леонид Андреев (1871-1919) ~ Константин Сергееевич Станиславский (Алексеев) (1863-1938)

Литературные «Среды» в доме Телешова . 1902
Верхний ряд слева направо: Степан Скиталец, Федор Шаляпин, Евгений Чириков
Нижний ряд слева направо: Максим Горький, Леонид Андреев, Иван Бунин, Николай Телешов
Только сор не выноси!

Расцвет кружка литераторов в доме на Покровском приходится на период, когда Н. Д. и Е. А. Телешовы поженились и обосновались здесь на постоянное жительство. Кто только не участвовал в работе «Среды»: братья Бунины, Андреев, Скиталец, Чириков, Серафимович, Горький, Зайцев, Шмелев, Гиляровский, Белоусов, Гарин-Михайловский… Из старшего поколения собрания посещали Чехов, Мамин-Сибиряк, Боборыкин, Златовратский . Бывали Собинов, Лужский, братья Немировичи-Данченко. Максим Горький здесь читал свою пьесу «На дне». Когда в театре Корша была поставлена пьеса «Дети Ванюшина» (1901 г.) и вся Москва заговорила о ней, на «Средах», естественно, появился и сам ее автор, скромнейший Сергей Александрович Найденов (настоящая фамилия – Алексеев). И подобные посещения ярких представителей культуры были здесь регулярны. Многие писатели читали здесь свои произведения, которые бурно обсуждались членами кружка. При этом строго соблюдалось правило: говори все, что думаешь, не обижайся на критику, но и не выноси сор из избы. Приверженцев разных политических взглядов и литературных вкусов объединяло желание служить делу прогресса, распространению литературы. «Среда» организовала несколько выпусков товарищеских сборников, средства от которых шли на общественные нужды. Здесь же, на Покровском бульваре, зародилось горьковское товарищество «Знание».

Горький (Пешков) Алексей Максимович (1868-1936) ~ Куприн Александр Иванович (1870-1938)

А.М.Горький и С.Г.Скиталец (Петров) с гуслями
Два озорных великана

Нередко на «Среды» вместе с Горьким приезжал Федор Шаляпин . После литературных бесед и ужина он садился за рояль и, сам себе аккомпанируя, пел. Порой Шаляпину аккомпанировал Сергей Рахманинов . «Шаляпин поджигал Рахманинова, а Рахманинов задорил Шаляпина. И эти два великана, увлекая один другого, буквально творили чудеса. Это было уже не пение и не музыка в общепринятом значении – это был какой-то припадок вдохновения двух крупнейших артистов», – отмечал в своих «Записках писателя» Н. Телешов. Значение проходивших долгие годы литературных «Сред» заключалось не только в поисках новых имен, новых произведений и их популяризации, в этом доме невольно накапливались и хранились бесценные рукописи, письма, фотографии, переписка. Стены залов этого особняка увешаны картинами, рисунками, акварелями крупнейших художников России. Есть здесь и левитановские зарисовки – художник часто бывал в этом доме в последние годы жизни: он жил по соседству, болел, ему запрещалось много ходить, и путь до телешовского дома был единственно одолимым.

Квартира-музей Н. Д. Телешова (c) a_dedushkin . 31.05.2009
Ещё одно интересное место, посещённое в день Музеев.

Экскурсию по музею вела милая дама - правнучка Николая Дмитриевича.
Наконец-то я выяснил, как правильно ставить ударение в фамилии писателя. ТелешОв. А вот сын его (по неизвестной для семьи причине) и, соответственно, последующие поколения - ТЕлешевы. Так что прав я всё же был: дом именно ТелешОва!
Квартира не просто музей - эта жилая квартира. Потомки Телешова здесь живут. Часть мебели, конечно, современная (главным образом диваны).

Квартира-музей Н. Д. Телешова
После недавней своей поездки в и найденных впоследствии о некогда находившейся там телешовской усадьбе «Озеро », обнаружила и в нашей домашней библиотеке, собиравшейся еще моим папой, типографский экземпляр Николая Телешова «Записки писателя». Государственное издательство Художественной литературы. Москва. 1953. Цена 8 р. 35 к.

С таким эпиграфом: "Посвящено памяти Елены Андреевны Телешовой, верного друга всей долгой жизни моей. Н. Телешов. 28 февраля 1943 года."

Мемуары иллюстрированы фотопортретами русских писателей, каждый из них действительно содержит личный дарственный автограф Телешову. Ему удалось получить дарственные надписи на портретах у Льва Толстого, Чехова, Короленко, Горького, Куприна, Бунина, Серафимовича, Вересаева, Белоусова, Скитальца, Леонида Андреева, Мамина-Сибиряка, Златовратского, Спиридона Дрожжина, Шаляпина и многих других.

Так как в сети «Записок» не нашлось, то вот некоторые выдержки, перепечатанные оттуда:

Воспоминания и рассказы о прошлом
Артисты и писатели. Шаляпин

Горький (1868-1936) и Шаляпин (1873-1938) ~ Сергей Васильевич Рахманинов (1873-1943)
«... Вспоминается один осенний вечер 1904 года, совершенно исключительный по впечатлению. Меня внезапно известили, что сегодня вечером у меня будут гости, и много гостей: приехал в Москву Горький, обещал приехать Шаляпин, будут петербуржцы и многие товарищи, которые все уже извещены и приедут. Действительно, к вечеру собралось немало народа. А Шаляпин, как только вошел, сейчас же заявил нам полушутливо:
- Братцы, петь до смерти хочется!

Он тут же позвонил по телефону и вызвал Сергея Васильевича Рахманинова и ему тоже сказал:
- Сережа! Возьми скорей лихача и скачи на "Среду". Петь до смерти хочется. Будем петь всю ночь!

Рахманинов вскоре приехал. Шаляпин не дал ему даже чаю напиться. Усадил за пианино - и началось нечто удивительное. Это было в самый разгар шаляпинской славы и силы. Он был в необычайном ударе и пел действительно без конца. Никаких чтений в этот вечер не было, да и быть не могло. Никогда и нигде не был он так обаятелен и прекрасен, как в этот вечер. Даже сам несколько раз говорил нам:
- Здесь меня слушайте, а не в театре!

Шаляпин поджигал Рахманинова, а Рахманинов задорил Шаляпина. И эти два великана, увлекая один другого, буквально творили чудеса. Это было уже не пение и не музыка в общепринятом значении - это был какой-то припадок вдохновения двух крупнейших артистов.

Рахманинов был тоже в это время выдающимся и любимым композитором. С молодых лет одобряемый Чайковским и много воспринявший от общения с Римским-Корсаковым, он считал, что в период дружбы и близости с Шаляпиным пережиты им самые сильные, глубокие и тонкие впечатления, принесшие ему огромную пользу.

Рахманинов умел прекрасно импровизировать, и когда Шаляпин отдыхал, он продолжал свои чудесные экспромты, а когда отдыхал Рахманинов, Шаляпин садился сам за клавиатуру и начинал петь русские народные песни. А затем они вновь соединялись, и необыкновенный концерт продолжался далеко за полночь. Тут были и самые знаменитые арии, и отрывки из опер, прославившие имя Шаляпина, и лирические романсы, и музыкальные шутки, и вдохновенная увлекательная Марсельеза...»

Ф.И.Шаляпин и С.В.Рахманинов , начало 1890-х годов ~ С.В.Рахманинов у рояля, начало 1900-х годов
«...Как сейчас вижу эту большую комнату, освещенную только одной висячей лампой над столом, за которым сидят наши товарищи и все глядят в одну сторону - туда, где за пианино видна черная спина Рахманинова и его гладкий стриженый затылок. Локти его быстро двигаются, тонкие длинные пальцы ударяют по клавишам. А у стены, лицом к нам, высокая стройная фигура Шаляпина. Он в высоких сапогах и в легкой черной поддевке, великолепно сшитой из тонкого трико. Одной рукой слегка облокотился на пианино; лицо вдохновенное, строгое; никакого следа нет от только что сказанной шутки; полное преображение. Ждет момента вступления. Преобразился в того, чью душу сейчас раскроет перед нами, и заставит всех чувствовать то, что сам чувствует, и понимать так, как сам понимает...»

Квартира-музей Н. Д. Телешова . На столе лежит тросточка И. Бунина.
«...Такого шаляпинского концерта, как был этот, экспромтный, мы никогда не слыхали. Я переслушал его, кажется, во всех операх, где он пел, присутствовал на многочисленных его концертах, но такого вдохновенного пения я не запомню. К сожалению, правдивы слова и полны глубокой грусти, что никогда и никакой рассказ о том, как исполнял артист, не восстановят его чарующие образы, - как никакой рассказ о солнце пламенного юга не поднимет температуру морозного дня...» Н. Д. Телешов «Записки писателя»

Квартира-музей Н. Д. Телешова

Квартира-музей Н. Д. Телешова . Коллекция пёрышек Николая Дмитриевича.

Н. Телешов, "Записки писателя" , М., Гослитиздат, 1948. Цена 8 р. 35 к.

Н. Телешов. "Записки писателя" , М., Советский писатель, 1952. Цена в USD: 25.54
От издателя:
Прижизненное издание. Москва, 1952 год. Издательство "Советский писатель". Издательский переплет. Сохранность хорошая. С портретом автора.
"Записки писателя" - уникальный исторический и литературный документ, правдиво повествующий о жизни отечественной культуры на рубеже XIX - XX столетий.

Библиографический курьёз

В историю русской литературы Н. Д. Телешов вошёл в первую очередь как инициатор «Телешовских сред» и автор мемуарной книги «Записки писателя». «Записки» Телешова неоднократно переиздавались в советское время и при авторских переизданиях дополнялись и исправлялись писателем. Мемуары иллюстрированы фотопортретами русских писателей. Портреты были примечательны тем, что каждый из них содержал личный дарственный автограф Телешову. Поскольку коллекционирование этих портретов было страстью Телешова, ему удалось получить дарственные надписи на портретах у Льва Толстого, Чехова, Короленко, Горького, Куприна, Бунина, Серафимовича, Вересаева, Белоусова, Скитальца, Леонида Андреева, Мамина-Сибиряка, Златовратского, Спиридона Дрожжина, Шаляпина и многих других. В издании «Записок писателя» 1948 года среди прочих портретов была помещена иллюстрация, воспроизводившая известный групповой портрет 1902 года писателей «Среды». Её отличие от оригинального портрета состояло в том, что изображение Е. Н. Чирикова за спиной И. А. Бунина было тщательно заретушировано . Чем-то эмигрант Чириков провинился перед сталинской цензурой больше, чем другие эмигранты - ведь на том же самом снимке присутствовали Бунин и Шаляпин. Конечно известность и значительность двух последних не шла ни в какое сравнение с известностью Евгения Чирикова. Им обоим посвящено немало страниц «Записок». К тому же советское правительство в первые годы после войны при посредничестве Н. Д. Телешова какое-то время рассчитывало вернуть Нобелевского лауреата по литературе - И. А. Бунина - обратно в Советский Союз. Шаляпин к этому времени давно умер. Чирикова тоже не существовало уже 16 лет, и хотя в «Записках» имя Чирикова вскользь упоминается несколько раз, но даже в этом случае его лик омрачал советскую литературу.

Слева направо: С. Г. Скиталец, Л. Н. Андреев, М. Горький, Н. Д. Телешов, Ф. И. Шаляпин, И. А. Бунин, Е. Н. Чириков, 1902

Группа участников «Сред» Телешова
Слева направо: С. Г. Скиталец, Л. Н. Андреев, М. Горький, Н. Д. Телешов, Ф. И. Шаляпин, И. А. Бунин, (без Е. Н. Чирикова), 1902
Подпись поясняет, что Е. Н. Чирикова действительно нет.

Никола́й Дми́триевич Телешо́в (29 октября [10 ноября ] , Москва - 14 марта , там же) - русский советский писатель , поэт , организатор известного кружка московских писателей «Среда» ( -), потомственный почетный гражданин. Совладелец торгового дома «Телешов Дмитрий Егорович», учреждённого его отцом (1877), член правления торгово-промышленного товарищества «Ярославской Большой мануфактуры»; гильдейский староста купеческой управы Московского купеческого общества (1894-1898). Заслуженный деятель искусств РСФСР ().

Детство

Николай Телешов родился в московской купеческой семье ; его предки были крепостными крестьянами Владимирской губернии , самостоятельно выкупившиеся на волю. Он рано приобщился к чтению и литературе. Ещё двенадцатилетним подростком в 1880 году он стал свидетелем грандиозных Пушкинских торжеств в Москве: торжественного открытия памятника поэту, выступлений Ф. М. Достоевского , И. С. Тургенева и др. Чуть раньше, в десять лет, в типографии И. Д. Сытина он познакомился с процессом возникновения книги. Со временем возникла потребность самому приобщиться к литературному процессу. Деловые связи и дружба с Сытиным будут сопровождать его всю жизнь.

Вхождение в литературу

В 1884 году Николай Телешов окончил московскую Практическую коммерческую академию . В этом же году в журнале «Радуга» он публикует своё первое стихотворение «Покинутая». В 1886 году Телешов принял активное участие в подготовке сборника молодых поэтов «Искреннее слово». Первые его стихи носили на себе следы влияния С. Я. Надсона , А. А. Фета , И. С. Никитина , А. Н. Плещеева . Сборник этот не обратил на себя никакого внимания, но был первым опытом вхождения в литературную среду. Глубокая заинтересованность в литературном и творческом общении помогла Телешову впоследствии создать литературное объединение «Среда», а пока он публиковался в безвестных журналах «Семья», «Россия», в «Гражданине» князя Мещерского , «Детском чтении» Д. И. Тихомирова . Основная тема ранних рассказов - купеческий и мещанский быт («Петух», «Мещанская драма», , «Именины»). Ранние рассказы составили первый сборник «На тройках» (). Современники находили некоторое подражание А. П. Чехову в проблематике ранних произведений Телешова, закономерным было знакомство Телешова с Чеховым в 1888 году . Название сборнику дал очерк, опубликованный в 1893 году в консервативном журнале «Русское обозрение». Очерк был посвящён Ирбитской ярмарке и написан по впечатлениям его родственника М. А. Корнилова. Интерес к окраинам России пробуждали в Телешове произведения В. Г. Короленко и Д. Н. Мамина-Сибиряка . По совету Чехова в 1894 году Телешов предпринял собственное длительное путешествие в Сибирь, результатом которого стала серия рассказов, посвящённых быту переселенцев (циклы «За Урал» (), «По Сибири» и «Переселенцы», рассказы , «На ходу», «Самоходы», «Домой» и др.). Рассказы его отличали будничность сюжета, лишённого неожиданных поворотов в повествовании, внешне бесстрастная («чеховская») манера письма. Однако в своих рассказах-легендах писатель не скупился применять и фантастику, и иносказание, и символику образов.

На рубеже веков

Период с по 1903 год в биографии писателя был непростым: писалось трудно, не хотелось публиковать «пустяковину» и «тусклятину», выражаясь его собственными словами. К концу 1890-х годов прекратилось сотрудничество Телешова с консервативной прессой. Свои новые произведения он помещал в либеральных журналах «Мир Божий» , «Русская мысль» , «Журнал для всех », многочисленных сборниках и альманахах. К кругу знакомств писателя кроме А. П. Чехова, В. А. Гиляровского , И. А. Белоусова присоединились братья Ю. А. Бунин и И. А. Бунины , Н. Н. Златовратский , К. М. Станюкович , Д. Н. Мамин-Сибиряк, редакторы и сотрудники московских журналов. В 1899 году в Нижнем Новгороде произошло знакомство Телешова и Максима Горького . Горький заинтересовался писательским кружком Телешова и рекомендовал туда Л. Н. Андреева , С. Г. Скитальца . К ним присоединились Е. Н. Чириков , В. В. Вересаев , А. И. Куприн , А. С. Серафимович и некоторые другие литераторы. Поскольку собрания писателей устраивались на квартире у Телешова по средам, решено было назвать новое литературное объединение «Средами» Телешова . «Среды» продолжались с по 1916 год . Горький впервые прочитал здесь свою пьесу «На дне» . Из произведений писателей кружка впоследствии были составлены сборники «Знание» , «Слово» и «Нижегородский сборник». Женой писателя стала Елена Андреевна Карзинкина ( -), представительница известной купеческой династии. Благодаря ей на «Средах» бывали художники А. Я. Головин , К. К. Первухин , А. М. Васнецов , И. И. Левитан - Елена Андреевна окончила Московское училище живописи, ваяния и зодчества , была ученицей В. Д. Поленова , имела широкий круг знакомств среди художников. Впоследствии она стала иллюстратором произведений своего мужа. Ей писатель посвятил свои «Записки писателя». Частыми гостями бывали Ф. И. Шаляпин и С. В. Рахманинов .

Между двух революций

Около 1905 года Телешов претерпел характерную для его поколения эволюцию влево. В его произведениях появились ноты социального протеста: «Крамола», «Петля», «Между двух берегов», «Чёрной ночью». Он впервые в России организовал в Подмосковье сельскую гимназию для рабочих, железнодорожных служащих и крестьян. Десять лет в ней бесплатно (или за сниженную плату) учились по принципу совместного обучения дети самых бедных крестьян и рабочих. Средства на содержание гимназии давала чета Телешовых. Помимо этого Телешов являлся одним из главных организаторов литературной, художественной, театральной и артистической жизни Москвы. Он длительное время возглавлял кассу взаимопомощи литераторов и учёных, был инициатором издания различных сборников («Друкарь», «1914 год», «В помощь пленным русским воинам») и постановок любительских спектаклей писателей, являлся присяжным суда чести при обществе печати и литературы. Телешов с энтузиазмом воспринял первую русскую революцию 1905 года , и когда волна революционного подъёма прошла, его творчество не претерпело упаднических изменений, утверждая по-прежнему человеческую веру в гуманистические ценности («Верный друг», «Косцы», «Иная душа»). Неприятие империалистической войны нашло отражение в рассказах «Во тьме», «Мина» - сборник «1914 год», «Дни за днями» - сборник «В помощь пленным русским воинам» (). Супруги Телешовы на свои средства организовали госпиталь в Малаховке (), выстроили сельскую лечебницу ().

Послеоктябрьский период

После Октябрьской революции Телешов принимал участие в работе Народного комиссариата просвещения . Он участвовал в организации Музея МХТ (Камергерский переулок , 3а), директором которого был с 1923 года . В эти годы он занимается детской литературой, задумывает цикл «Легенды и сказки»: «Крупеничка» (), «Зоренька» (). Начинает художественные мемуары «Записки писателя» ( -), повествующие о событиях литературной жизни Москвы XIX-XX вв. На его квартирах происходят заседания членов городской комиссии «История московских улиц» Общества охраны памятников истории и культуры Москвы. Книга «Начало конца» () представляет собой повести и рассказы о событиях революции -1907 годов .

Адреса в Москве

- - Чистопрудный бульвар , 21;
- - Чистопрудный бульвар, 23;
- - Покровский бульвар, 18/15 . Здесь проходили «Телешовские среды », участниками которых выступил весь цвет литературной Москвы начала XX века: Л. Н. Андреев, К. Д. Бальмонт , В. Я. Брюсов , И. А. Бунин, А. С. Серафимович, В. В. Вересаев, А. М. Горький, А. И. Куприн и другие. На доме установлена мемориальная доска.

Библиография

На тройках. Очерки и рассказы. - М.: Изд. Сытина, 1895.
За Урал (Из скитаний по Западной Сибири). Очерки. - М., 1897.
Маленький роман (Дети). - М.: Изд. Клюкина и Ефимова, 1898.
Повести и рассказы. - М.: Изд. Сытина, 1899.
Рассказы в 2 тт. - Изд. т-ва «Знание», 1903-1908.
Между двух берегов. - СПб.: Освобождение, 1909.
Рассказы и сказки для юных читателей. - СПб.: Изд. т-ва «Просвещение», 1911.
Рассказы. - М.: Изд. Кн-ва писателей в Москве, 1913-1917. (кн. 1. Сухая беда; кн. 2. Чёрной ночью; кн. 3. Золотая осень; кн. 4. Крамола)
Верный друг и др. рассказы. - М.: Кн-во писателей в Москве, 1915.
Ёлка Митрича. - М.: ГИЗ, 1919.
- То же. - М.-Пг.: ГИЗ, 1923.
Рассказы. - Берлин : Изд. Гржебина, 1922.
Всё проходит. - М.: Никитинские субботники , 1927.
Автобиография. // Писатели. / Изд. 2-е. Под ред. В. Лидина . - М., 1928.
Переселенцы. Рассказы. - М.: Федерация, 1929.
Литературные воспоминания. - М.: Изд. Московск. т-ва писателей, 1931.
Избранные рассказы. - М.: Гослитиздат, 1935.
Избранное. / Вступ. ст. С. Дурылина . - М.: Советский писатель , 1945.
- Избранное. - М.: Советский писатель, 1948.
Записки писателя. - М., 1948.
Повести и рассказы. - М., 1951.
Телешов Н. Д. Записки писателя: Рассказы о прошлом и воспоминания. - М .: Советский писатель, 1952. - 360, с. - 30 000 экз. (в пер.);
Избранные сочинения. В 3-х тт. / Вступ. ст. В. Борисовой. - М.: Гослитиздат, 1956.
Телешов Н. Д. Записки писателя: Воспоминания и рассказы о прошлом / Послесловие К. Пантелеевой. - М .: Московский рабочий , 1958. - 384, с. - (Библиотека для юношества). - 85 000 экз. ;
Записки писателя. Воспоминания и рассказы о прошлом. / [Послесл. К. Пантелеевой], - М., 1966.
Рассказы. Повести. Легенды. - М., 1983.
Избранные произведения. - М.: Художественная литература, 1985.

Тексты

Легенды. О трёх юношах. (1901)
Переселенцы. Самоходы. Рассказ.
Переселенцы. Ёлка Митрича. (1897) Рассказ.
По Сибири. На тройках. (1892) Повесть.
По Сибири. Против обычая. (1894) Рассказ.
По Сибири. Сухая беда. (1897)
1905 год. Крамола. (1906) Повесть.
1905 год. Начало конца. (1933) Повесть.
Петух. (1888) Рассказ.
Между двух берегов. (1903) Рассказ.
Живой камень. (1919) Рассказ.
Самое лучшее. (1919) Рассказ.
Жулик. Рассказ.
Тень счастья. (1921)

Напишите отзыв о статье "Телешов, Николай Дмитриевич"

Примечания

Литература

// Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
Коган П. С. Из жизни и литературы // «Образование». - 1899. - № 7-8.
Протопопов М. Простые таланты // «Русская мысль». - 1903. - № 3.
Луначарский А. В. О чести // «Правда». - 1905. - № 9-10. (перепеч. в сб. автора: Критические этюды. - М., 1925.)
Соболев Ю. Н. Телешов // «Журналист». - 1925. - № 3.
Кулешов Ф. И. История русской литературы конца XIX - начала XX века. Библиографический указатель. - М.-Л., 1963.

Отрывок, характеризующий Телешов, Николай Дмитриевич

– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C"est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n"en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.

В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г"ишка, т"убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.

Николай Дмитриевич Телешов (29 октября (10 ноября) 1867 – 14 марта 1957) – русский писатель, поэт, организатор кружка московских писателей «Среда» (1899 – 1916), потомственный почетный гражданин Москвы, заслуженный деятель искусств РСФСР (1938). Николай Дмитриевич Телешов родился в московской купеческой семье в 1867 году, образование получил в московской Практической коммерческой академии. Литературную деятельность начал в 1884 году, опубликовав в журнале «Радуга» своё первое стихотворение. Основная тема ранних рассказов – купеческий и мещанский быт («Петух», «Мещанская драма» «Дуэль», «Именины»).

И. Бунин и Н. Телешов. М., 1910 г.

В 1897 году с Николаем Дмитриевичем Телешовым знакомятся Юлий и Иван Бунины, и вскоре Иван Бунин становится другом Телешова и посвящает ему стихотворение. Трудно поверить, что стихотворение «В степи» написано девятнадцатилетним человеком, настолько глубоко оно по замыслу и совершенно по исполнению! Бунин посещает литературный кружок Телешова. Поскольку собрания писателей устраивались на квартире у Телешова по средам, решено было назвать новое литературное объединение «Средами» Телешова. Высказываться на литературных чтениях требовалось совершенно откровенно, не обижаться на критику. «Среды» были очень популярны благодаря участию в них Чехова, Горького, Андреева, Зайцева, Скитальца, Чирикова, Вересаева, Куприна, Серафимовича. Частыми гостями были Шаляпин и Рахманинов. Жена Н.Д. Телешова Елена Андреевна Карзинкин (1869 – 1943), представительница известной купеческой династии, свободно говорила на английском, итальянском, французском, греческом, немецком языках. Окончила Московскую школу живописи, ваяния и зодчества, была ученицей Поленова и интересной художницей. Благодаря ей на «Средах» бывали художники Головин, Первухин, Васнецов, Левитан. Летом «Среды» перемещались в Малаховку, на дачу Телешова, на берег живописного озера. Гостеприимный дом Телешовых привлекал творческой атмосферой. В доме была особенная комната специально для Ивана Бунина – Бунинская.

Подмосковье, Малаховка. Дача писателя Н. Телешова. Начало XX в.

Имение Телешова не удалось сохранить после 1917 года. Деревянный дом Телешовых был снесён, до наших дней дожил только каменный, построенный перед революцией 1917 года. Телешовым пришлось покинуть имение и перебраться в дом на Покровском бульваре. В 2002 году исполнилось 100 лет знаменитой фотографии членов «Среды», где сняты Андреев, Бунин. Горький, Скиталец, Телешов, Чириков, Шаляпин. Снимались в телеателье Карла Фишера на Кузнецком мосту, и фото это обошло все журналы как в России, так и за рубежом.

Члены московской литературной группы «Среды»: М. Горький, И. Бунин, Ф. Шаляпин. Скиталец (С. Петров), Н. Телешов, Л. Андреев, Е. Чириков. Конец 1902г.

На телешовских «Средах» А.М. Горький впервые прочитал здесь свою свою пьесу «На дне». 19 сентября 1910 года на «Среде» у Телешова Бунин читал свою повесть «Деревня» о жизни русской деревни эпохи революции 1905 –1907 годов.

«Записки писателя», 1948

«Бунин, – писал Н. Д. Телешов в своих воспоминаниях, – представлял собою одну из интересных фигур на «Среде». Высокий, стройный, с тонким умным лицом, всегда хорошо и строго одетый, любивший культурное общество и хорошую литературу, много читавший и думавший, очень наблюдательный и способный ко всему, за что брался, легко схватывавший суть всякого дела, настойчивый в работе и острый на язык, он врожденное свое дарование отгранил до высокой степени. Литературные круги и группы, с их разнообразными взглядами, вкусами и искательством, все одинаково признавали за Буниным крупный талант, который с годами рос и креп, и, когда он был избран в почетные академики, никто не удивился, даже недруги и завистники ворчливо называли его «слишком юным академиком», но и только. Наши собрания Бунин не пропускал никогда и вносил своим чтением, а также юмором и товарищескими остротами много оживления». После первой русской революции в произведениях Н. Телешова появляются ноты социального протеста: «Крамола», «Петля», «Между двух берегов», «Чёрной ночью». Тема империалистической войны нашла отражение в рассказах «Во тьме», «Мина» – сборник «1914 год», «Дни за днями» – сборник «В помощь пленным русским воинам» (1916). Н. Телешов впервые в России организовал в Подмосковье сельскую гимназию для рабочих, железнодорожных служащих и крестьян. Десять лет в ней бесплатно учились по принципу совместного обучения мальчики и девочки вместе. Средства на содержание гимназии давала чета Телешовых. Супруги Телешовы на свои средства организовали госпиталь в Малаховке и выстроили Быковскую сельскую лечебницу, которая просуществовала всё XX-е столетие. После Октябрьской революции Телешов принимал участие в работе Народного комиссариата просвещения. Он участвовал в организации Музея Московского художественного театра , директором которого был с 1923 года . В эти годы он занимается детской литературой, задумывает цикл «Легенды и сказки»: «Крупеничка» ( 1919 ), «Зоренька» (1921 ). Начинает художественные мемуары «Записки писателя», ( 1925 - 1943 годы ), повествующие о событиях литературной жизни Москвы XIX – XX в. Умер писатель в 1957 году и похоронен на Новодевичьем кладбище .

Воспоминания современников об А. П. Чехове Чехов Антон Павлович

Н. Д. ТЕЛЕШОВ - А. П. ЧЕХОВ

Немало было встреч у меня с Чеховым, немало бесед и разговоров, но при имени Антона Павловича всегда с особенной ясностью вспоминаются мне две наши встречи: самая первая и самая последняя, и два его образа: молодого, цветущего, полного жизни - и затем безнадежно больного, умирающего, накануне отъезда его за границу, откуда он уже не вернулся живым.

Я был еще юношей, лет двадцати, когда впервые встретился с ним, в то время тоже еще молодым человеком и писателем, только что замеченным. В ту осень 1887 года вышла его книга рассказов «В сумерках» - первая за подписью «Антон Чехов», а не «Чехонте», как раньше. Он только что вступил на настоящую литературную дорогу. Тогдашняя критика высокомерно молчала; даже «нововременский» зубоскал Буренин, сотрудник того же издательства, которое выпустило эту книжку, отметил ее появление таким четверостишием:

Беллетристику-то - эх, увы!

Пишут Минские да Чеховы,

Баранцевичи да Альбовы;

Почитаешь - станет жаль Бовы!

Несмотря на молчание критики, читатели живо интересовались молодым писателем и сумели верно понять Чехова и оценить, сами, без посторонней помощи.

С рассказами Чехова, так называемыми «Пестрыми рассказами», мне пришлось познакомиться довольно рано, почти в самом начале литературных выступлений Антона Павловича, когда он писал под разными веселыми псевдонимами в «Стрекозе», в «Осколках», в «Будильнике». Потом на моей памяти, на моих глазах, так сказать, он начал переходить от юмористических мелочей к серьезным художественным произведениям. В то время он был известен все еще по-прежнему - как Чехонте, автор коротеньких веселых рассказцев. И слышать о нем приходилось не что-нибудь существенное и серьезное, а больше пустячки да анекдотики, вроде того, например, будто Чехов, нуждаясь постоянно в веселых сюжетах и разных смешных положениях для героев, которых требовалось ему всегда множество, объявил дома, что станет платить за каждую выдумку смешного положения по десять копеек, а за полный сюжет для рассказа по двадцать копеек, или по двугривенному, как тогда говорилось. И один из братьев сделался будто бы усердным его поставщиком. Или рассказывалась такая история: в доме, где жили Чеховы, бельэтаж отдавался под балы и свадьбы, поэтому нередко в квартиру нижнего этажа сквозь потолок доносились звуки вальса, кадрили с галопом, польки-мазурки с назойливым топотом. Чеховская молодежь, если бывали все в духе, начинала шумно изображать из себя приглашенных гостей и весело танцевать под чужую музыку, на чужом пиру. Не отсюда ли вышел впоследствии известный рассказ «Свадьба» и затем водевиль на ту же тему?..

Далеко не сразу был он признан влиятельной критикой. Михайловский отозвался о нем холодно и небрежно, а Скабичевский почему-то пророчил, что Чехов непременно сопьется и умрет под забором.

Впоследствии, уже в девятисотых годах, в своих воспоминаниях о Чехове писатель А. И. Куприн, между прочим, приводит такие слова самого Антона Павловича обо мне: «Вы спросите Телешова сами: он вам расскажет, как мы с ним гуляли на свадьбе у Белоусова».

И действительно, мы именно гуляли. Свадьба была веселая, шумная, в просторном наемном доме, где-то на набережной Канавы, много было молодежи; веселились и танцевали почти без отдыха всю ночь. А потом ужинали - чуть не до утра.

В то время я был совершенно чужой в литературном мире. Не только не был ни с кем знаком, но ни с одним настоящим писателем даже не встречался. Знавал их только по книгам.

И вот, в разгаре свадебного шума, Белоусов подвел меня к высокому молодому человеку с красивым лицом, с русой бородкой и ясными, немного смешливыми глазами, будто улыбающимися:

Я уже знал, читал и любил его рассказы, только что собранные в первую книжку. Слышал также, что Григорович, маститый старец и крупный писатель того времени, однажды сам пришел к Чехову - познакомиться с ним, как с молодым собратом, которому пророчил большое и славное будущее, приветствуя в нем новый литературный талант, настоящий талант, выдвигающий его далеко из круга литераторов нового поколения.

И это внимание Григоровича, и личное впечатление от прочитанных рассказов, и первая в жизни встреча с настоящим писателем настроили меня восторженно. Хотелось сейчас же заговорить с ним о его книге, о том новом в литературе, что он дает, но Чехов предупредил меня иным, совершенно неожиданным вопросом:

Вы в карты не играете? В стуколку?

А со мной вот пришел Гиляровский. Жаждет поиграть в стуколку, да не знает - с кем. Вы знаете Гиляровского? Дядю Гиляя?.. Да вот и он! - как говорят актеры в самых бездарных водевилях.

Подошел Гиляровский - познакомились. Он был во фраке, с георгиевской ленточкой в петлице. В одной руке держал открытую серебряную табакерку, другой рукой посылал кому-то через всю комнату привет, говорил Чехову рассеянно что-то рифмованное и веселое и глядел на меня в то же время, но меня, кажется, не замечал, занятый чем-то иным. Не успели мы и двух слов сказать для первого знакомства, как загремела опять музыка, и меня, как молодого человека, утащили танцевать.

Идите, идите. А то на нас барышни будут из-за вас обижаться, - сказал мне вслед Антон Павлович.

На этом, может быть, и кончилось бы наше знакомство, если б Антон Павлович в конце ночи, после торжественного свадебного ужина с мороженым и шампанским, не подошел ко мне сам и не позвал бы с собою.

Скоро уж утро, - сказал он. - Гости разъезжаются. Пора и нам уходить. Мы вот с Гиляем надумали пойти чай пить… в трактир. Хотите с нами? Скоро теперь трактиры откроются - для извозчиков.

И мы пошли.

Нас было четверо: присоединился к нам еще младший брат Чехова, Михаил Павлович, в то время студент. Наняли двух извозчиков и поехали разыскивать ближайший трактир. Где-то неподалеку, в одном из переулков близ Чугунного моста, засветились окна маленького трактира. Зимнее морозное утро только что начиналось. Было еще темно.

Трактир оказался грязный, дешевый, открывавшийся спозаранку, действительно для ночных извозчиков.

Это и хорошо, - говорил Антон Павлович. - Если будем хорошие книги писать, так в хороших ресторанах еще насидимся. А пока по нашим заслугам и здесь очень великолепно.

Про внешность Чехова в ту пору правильно было сказано: «при несомненной интеллигентности лица, с чертами, напоминавшими простодушного деревенского парня, с чудесными улыбающимися глазами». Может быть, такое выражение, как «улыбающиеся глаза», покажется слишком фигуральным, но, кроме Чехова, я ни у кого не встречал таких глаз, которые производили бы впечатление именно улыбающихся.

Благодаря тому, что все мы были одеты во фраки, нас принимали здесь за свадебных официантов, закончивших ночную работу, - и это очень веселило Чехова.

Сели за стол, покрытый серой, не просохшей с вечера скатертью. Подали нам чаю с лимоном и пузатый чайник с кипятком. Но от нарезанных кружочков лимона сильно припахивало луком.

Превосходно! - ликовал Антон Павлович. - А вы вот жалуетесь, что сюжетов мало. Да разве это не сюжет? Тут на целый рассказ материала.

Перед глазами у нас, я помню, была грязная пустая стена, выкрашенная когда-то масляной краской. На ней ничего не было, кроме старой копоти да еще на некотором уровне - широких, темных и сальных пятен: это извозчики во время чаепития прислонялись к ней в этих местах своими головами, Жирно смазанными для шика деревянным маслом, по обыкновению того времени, и оставляли следы на стене на многие годы. С этой стены и пошел разговор о писательстве.

Как так сюжетов нет? - настаивал на своем Антон Павлович. - Да все - сюжет, везде сюжет. Вот посмотрите на эту стену. Ничего интересного в ней нет, кажется. Но вы вглядитесь в нее, найдите в ней что-нибудь свое, чего никто еще в ней не находил, и опишите это. Уверяю вас, хороший рассказ может получиться. И о луне можно написать хорошо, а уж на что тема затрепанная. И будет интересно. Только надо все-таки увидать и в луне что-нибудь свое, а не чужое и не избитое.

А вот это разве не сюжет? - указал он в окошко на улицу, где стало уже светать. - Вон смотрите: идет монах с кружкой собирать на колокол… Разве не чувствуете, как сама завязывается хорошая тема?.. Тут есть что-то трагическое - в черном монахе на бледном рассвете…

За чаем, который благодаря лимону тоже отдавал немножко луком, разговор перекидывался с литературы на жизнь, с серьезного на смешное. Между прочим, Чехов уверял нас, что никакой «детской» литературы не существует.

Везде только про Шариков да про Барбосов пишут. Какая же это «детская»? Это какая-то «собачья» литература! - шутил Антон Павлович, стараясь говорить как можно серьезнее.

И сам же вскоре написал «Каштанку» и «Белолобого» - про собак.

Гиляровский много острил, забрасывал хлесткими экспромтами, и время летело незаметно.

Стало уже совсем светло. Улица оживилась. Мне было хорошо и радостно. Как сейчас вижу молодое, милое лицо Чехова, его улыбающиеся глаза. Таким жизнерадостным, как в эту первую встречу, я никогда уже, во всю жизнь, Антона Павловича не видал.

К молодым писателям Чехов относился всегда благожелательно и ко многим очень сердечно. Всегда говорил, что писателю нельзя сидеть в четырех стенах и вытягивать из себя свои произведения, что необходимо видеть жизнь и людей, слышать подлинные человеческие слова и мысли и обрабатывать, а не выдумывать их.

Поезжайте в Японию, - говорил он одному. - Поезжайте в Австралию, - советовал другому.

Вспоминается, как встретились мы однажды в вагоне. Встреча была совершенно случайная. Он ехал к себе в Лопасню, где жил на хуторе, а я - в подмосковную дачную местность Царицыно, снимать дачу на лето.

Не ездите на дачу, ничего там интересного не найдете, - сказал Чехов, когда узнал мою цель. - Поезжайте куда-нибудь далеко, верст за тысячу, за две, за три. Ну, хоть в Азию, что ли, на Байкал. Вода на Байкале бирюзовая, прозрачная: красота! Если времени мало, поезжайте на Урал: природа там чудесная. Перешагните непременно границу Европы, чтобы почувствовать под ногами настоящую азиатскую землю и чтоб иметь право сказать самому себе: «Ну, вот я и в Азии!» А потом можно и домой ехать. И даже на дачу. Но дело уже будет сделано. Сколько всего узнаете, сколько рассказов привезете! Увидите народную жизнь, будете ночевать на глухих почтовых станциях и в избах, совсем как в пушкинские времена; и клопы вас будут заедать. Но это хорошо. После скажете мне спасибо. Только по железным дорогам надо ездить непременно в третьем классе, среди простого народа, а то ничего интересного не услышите. Если хотите быть писателем, завтра же купите билет до Нижнего. Оттуда - по Волге, по Каме…

Он начал давать практические советы, как будто вопрос о моей поездке был уже решен. На станции Царицыно, когда я выходил из вагона, Антон Павлович на прощанье опять сказал:

Послушайтесь доброго совета, купите завтра билет до Нижнего.

Я послушался и через несколько дней уже плыл по реке Каме, без цели и назначения, направляясь пока в Пермь. Дело было в 1894 году. За Уралом я увидел страшную жизнь наших переселенцев, невероятные невзгоды и тягости народной, мужицкой жизни. И когда я вернулся, у меня был готов целый ряд сибирских рассказов, которые и открыли тогда передо мной впервые страницы наших лучших журналов.

Нередко Чехов говорил о революции, которая неизбежно и скоро будет в России. Но до 1905 года он не дожил.

Поверьте, через несколько лет, и скоро, у нас не будет самодержавия, вот увидите.

Недаром же в пьесе его «Три сестры» говорится: «Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку». А в дальнейшем он предвидел необычайный расцвет народной жизни и счастливое, радостное будущее человечества. И во все это верил он крепко.

Прошло немало лет от первой нашей встречи. Мы видались в Москве - то у издателя И. Д. Сытина, то в Докторском клубе, то у него в доме, где он любил угощать горячей картошкой, печенной на углях, и старым крымским «губонинским» кляретом. Бывал Антон Павлович и у меня, на нашей литературной «Среде», которой всегда интересовался и всегда расспрашивал о ней. Видались мы и в Крыму, у него на даче в Аутке, где он был уже серьезно больным и где среди красот южной природы, среди вечнозеленых кипарисов и цветущих персиков любил помечтать о московском сентябрьском дождичке, о березах и ветлах, об илистом пруде с карасями, о том, как хорошо обдумывать свои повести и пьесы, глядя на поплавок и держа в руке удочку. Пытался он в своем крымском саду, в память о Москве, насаждать молодые березки и другие северные деревца, но я не знаю, принялись ли они - и целы ли теперь… Помню, как в этом ялтинском кабинете мне был вручен рецепт в ялтинскую аптеку на порошки от кашля, за подписью «доктора А. Чехова». Аптечная сигнатурка у меня сохраняется.

Несмотря на болезнь, Чехов любил всякие шутки, пустячки, приятельские прозвища и вообще охотник был посмеяться.

Помню, как хохотал он у себя в ялтинском кабинете над одним из своих же давнишних рассказов.

Однажды весенним вечером, года за два до смерти, Антон Павлович созвал нас к себе. Тут были Горький, Бунин, Елпатьевский… После ужина, в кабинете, Бунин, или «Букишон», как ласково называл его Чехов, предложил прочитать вслух один из давних рассказов Чехонте, который А. П. давно забыл. Бунин, надо сказать, мастерски читал чеховские рассказы. И он начал читать.

Трогательно было видеть, как Антон Павлович сначала хмурился - неловко ему казалось слушать свое же сочинение, - потом стал невольно улыбаться, а потом, по мере развития рассказа, буквально трясся от хохота в своем мягком кресле, но молча, стараясь сдержаться.

Вам хорошо, теперешним писателям, - нередко говорил он полушутя, полусерьезно. - Вас теперь хвалят за небольшие рассказы. А меня, бывало, ругали за это. Да как ругали! Бывало, коли хочешь называться писателем, так пиши роман, а иначе о тебе и говорить и слушать не станут, и в хороший журнал не пустят. Это я вам всем стену лбом прошибал для маленьких рассказов.

Его ласковое отношение к писателям более молодым, чем он сам, сказывалось во всем. Вот для примера Письмо его ко мне от февраля 1903 года из Ялты: «В „Словаре русского языка“, изд. Академии наук, в шестом выпуске второго тома, мною сегодня полученного, показались и Вы. Так, на странице 1626, после слова „западать“: „Из глаз полились холодные слезы и крупными каплями западали на усталую грудь“. Телешов. „Фантастические наброски“. Вот еще, на стр. 1814, после слова „запушить“: „Повозки снова тронулись в путь по запушенной свежим снегом дороге“. Телешов. „На тройках“. И еще на стр. 1849, после слова „зарево“: „Множество свечек горит перед образом, отливаясь мягким заревом на облачении попа“. Телешов. „Именины“. Стало быть, с точки зрения составителей словаря. Вы писатель образцовый, таковым и останетесь теперь на веки вечные… Крепко жму Вашу руку и желаю всего хорошего»…

«Это был обаятельный человек: скромный, милый». Так отзывался о Чехове Л. Н. Толстой. И действительно, это был человек безусловно милый, очень скромный и сдержанный, даже строгий к самому себе. Так, например, когда он был очень болен и табачный дым в его комнате был для него ядом, он не мог и не решался сказать никому, кто дымил у него папиросой: «Бросьте. Не отравляйте меня. Не заставляйте меня мучиться». Он ограничился только тем, что повесил на стене, на видном месте, записку: «Просят не курить». И терпеливо молчал, когда некоторые посетители все-таки курили.

В свою очередь, к Толстому Антон Павлович относился всегда особенно уважительно и с любовью.

Я боюсь смерти Толстого, - признавался он в 1900 году, когда Лев Николаевич опасно заболел. - Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не люблю так, как его; во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не сделаешь - не так страшно, так как Толстой делает за всех. В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, всякие озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения…

Избранный в почетные академики, Чехов написал, как известно, резкий отказ от этого почетного звания, когда узнал, что Горький, также избранный в почетные академики, в этом звании не утвержден царским правительством по приказу самого царя Николая. Только Чехов и Короленко имели мужество поступить так и сложить с себя почетное звание в виде протеста.

Вспоминается случайный разговор с одним стариком, крестьянином из Лопасни, где Антон Павлович никому не отказывал в медицинской помощи. Старик был кустарь, шелкомотальщик, человек, видимо, зажиточный. Сидели мы рядом в вагоне Курской дороги, в третьем классе, на жесткой скамейке, и по-соседски разговорились от нечего делать. Узнав, что он из Лопасни, я сказал, что у меня есть там знакомый.

Кто такой?

Доктор Чехов.

А… Антон Павлыч! - весело улыбнулся старик, точно обрадовался чему-то. Но сейчас же нахмурился и сказал: - Чудак-человек! - И добавил уже вовсе строго и неодобрительно: - Бестолковый!

Кто бестолковый?

Да Антон Павлыч! Ну, скажи, хорошо ли: жену мою, старуху, ездил-ездил лечить - вылечил. Потом я захворал - и меня лечил. Даю ему денег, а он не берет. Говорю: «Антон Павлыч, милый, что ж ты это делаешь? Чем же ты жить будешь? Человек ты не глупый, дело свое понимаешь, а денег не берешь - чем тебе жить-то?..» Говорю: «Подумай о себе, куда ты пойдешь, если, неровен час, от службы тебе откажут? Со всяким это может случиться. Торговать ты не можешь; ну, скажи, куда денешься, с пустыми-то руками?..» Смеется - и больше ничего. «Если, говорит, меня с места прогонят, я тогда возьму и женюсь на купчихе». - «Да кто, говорю, кто за тебя пойдет-то, если ты без места окажешься?» Опять смеется, точно не про него и разговор.

Старик рассказывал, а сам крутил головой и вздыхал, а то по-хорошему улыбался. Видно было, что он искренне уважает своего «бестолкового» доктора, только не одобряет его поведения.

Да. Хороший он человек, Антон Павлыч. Только трудно ему будет под старость. Не понимает он, что значит жить без расчета.

Эту жизнь «без расчета» показал, между прочим, один существенный случай из жизни.

А. П. Чехов заключил с издателем «Нивы», Марксом, договор, по которому за 75 тысяч рублей все сочинения Чехова поступали в вечное владение издателя - не только прежние, но и все будущие, сейчас же после их напечатания в журнале, и Чехов не имел права передавать никому и никогда перепечатку своих произведений даже для благотворительных изданий. Когда стало известно, что Маркс в первый же год от приложений к «Ниве» и от выпущенного отдельно собрания сочинений в 12 томах не только покрыл всю выданную им Чехову сумму, но и нажил сотни тысяч рублей. Горький написал Антону Павловичу письмо с предложением нарушить договор с Марксом:

«Пошлите-ка Вы этого жулика Маркса ко всем чертям… Я от лица „3нания“ и от себя предлагаю Вам вот что: контракт с Марксом нарушьте, деньги, сколько взяли у него, отдайте назад и даже с лихвой, коли нужно. Мы Вам достанем сколько хотите. Затем отдайте Ваши книги печатать нам, то есть входите в „Знание“ товарищем и издавайте сами. Вы получаете всю прибыль и не несете хлопот по изданию, оставаясь в то же время полным хозяином Ваших книг… Вы могли бы удешевить книги, издавая их в большем против Маркса количестве; Вас теперь читают в деревнях, читает городская беднота, и 1 р. 75 к. за книгу для этого читателя дорого. Голубчик! бросьте к черту немца! Ей-богу, он Вас грабит! Бесстыдно обворовывает!.. „Знание“ может прямо гарантировать Вам известный, определенный Вами годовой доход, хоть в 25000. Подумайте над этим, дорогой Антон Павлович…»

Говорят, что неотправленные письма нередко бывают интереснее и значительнее отправленных. Если это и не совсем так или не всегда так, то, во всяком случае, письмо, подписанное группой известных писателей, хотя бы и не отправленное по адресу вследствие особых причин, может представлять собой документ, не лишенный интереса. Одно из таких неотправленных писем, содержание которого связано с памятью Чехова, находилось у меня несколько лет, и о нем знали лишь весьма немногие. Письмо относится к тому далекому теперь времени, когда литературные друзья Чехова готовились к его двадцатипятилетнему юбилею. Над составлением письма немало потрудились Леонид Андреев и Максим Горький. По мысли инициаторов, под этим текстом предполагалось собрать подписи всей писательской и артистической Москвы, затем передать в Петербург и собрать там дальнейшие подписи. Бумагу, подписанную крупными представителями науки, литературы, художеств, музыки, театра, а также общественными деятелями, уполномочены были подать издателю «Нивы», А. Ф. Марксу, писатели Гарин-Михайловский и Ашешов и добиться от него определенного ответа к моменту юбилейного чествования.

Вот подлинный текст этого письма к Марксу:

«В настоящий момент, когда вся Россия приготовляется праздновать четвертьвековой юбилей А. П. Чехова, с особенной силой выдвигается вопрос, которым в последнее время болезненно интересуется русское общество и товарищи Антона Павловича. Дело заключается в поразительном и недопустимом несоответствии между деятельностью и заслугами Антона Павловича перед родной страной, с одной стороны, и необеспеченностью его материального положения - с другой.

Двадцать пять лет работает А. П. Чехов, двадцать пять лет неустанно будит он совесть и мысль читателя своими прекрасными произведениями, облитыми живою кровью его любящего сердца, и он должен пользоваться всем, что дается в удел честным работникам, - должен, иначе всем нам будет стыдно. Создав ряд крупных ценностей, которые на Западе дали бы творцу их богатство и полную независимость, Антон Павлович не только не богат - об этом не смеет думать русский писатель, - он просто не имеет того среднего достатка, при котором много поработавший и утомленный человек может спокойно отдохнуть без думы о завтрашнем дне. Иными словами, он должен жить тем, что зарабатывает сейчас, - печальная и незаслуженная участь для человека, на которого обращены восторженные взоры всей мыслящей России, за которым, как грозный укор, стоят двадцать пять лет исключительных трудов, ставящих его в первые ряды мировой литературы. Совсем недавно, на наших глазах, маленькая страна, Польша, сумела проявить дух великой человечности, щедро одарив Генриха Сенкевича в его юбилейный год; неужели в огромной России Антон Павлович будет предоставлен капризу судьбы, лишившей его законнейших его прав?..

Нам известен Ваш договор с А. П. Чеховым, по которому все произведения его поступают в полную Вашу собственность за 75000 рублей, причем и будущие его произведения не свободны: по мере появления своего они поступают в Вашу собственность за небольшую плату, не превышающую обычного его гонорара в журналах, - с тою только огромной разницей, что в журналах они печатаются раз, а к Вам поступают навсегда. Мы знаем, что за год, протекший с момента договора, Вы в несколько раз успели покрыть сумму, уплаченную Вами А. П. Чехову за его произведения: помимо отдельных изданий, рассказы Чехова как приложение к журналу „Нива“ должны были разойтись в сотнях тысяч экземпляров и с избытком вознаградить Вас за все понесенные Вами издержки. Далее, принимая в расчет, что в течение многих десятков лет Вам предстоит пользоваться доходами с сочинений Чехова, мы приходим к несомненному и печальному выводу, что А. П. Чехов получил крайне ничтожную часть действительно заработанного им. Бесспорно нарушая имущественные права Вашего контрагента, указанный договор имеет и другую отрицательную сторону - не менее важную для общей характеристики печального положения Антона Павловича: обязанность отдавать все свои новые вещи Вам, хотя бы другие издательства предлагали неизмеримо большую плату, должна тяжелым чувством зависимости ложиться на А. П. Чехова и, несомненно, отражаться на продуктивности его творчества. По одному из пунктов договора Чехов платит неустойку в 5000 рублей за каждый печатный лист, отданный им другому издательству. Таким образом, он лишен возможности давать свои произведения даже дешевым народным издательствам. И среди копеечных книжек, идущих в народ и на обложке своей несущих имена почти всех современных писателей, нет книжки с одним только - дорогим именем А. П. Чехова.

И мы просим Вас, в этот юбилейный год, исправить невольную, как мы уверены, несправедливость, до сих пор тяготевшую над А. П. Чеховым. Допуская, что в момент заключения договора Вы, как и Антон Павлович, могли не предвидеть всех последствий сделки, мы обращаемся к Вашему чувству справедливости и верим, что формальные основания не могут в данном случае иметь решающего значения. Случаи расторжения договоров при аналогичных обстоятельствах уже бывали - достаточно вспомнить Золя и его издателя Фескеля. Заключив договор с Золя в то время, когда последний не вполне еще определился как крупный писатель, могущий рассчитывать на огромную аудиторию, Фескель сам расторг этот договор и заключил новый, когда Золя занял во французской литературе подобающее ему место. И новый договор дал покойному писателю свободу и обеспеченность.

Для фактического разрешения вопроса мы просим принять наших уполномоченных: Н. Г. Гарина-Михайловского и Н. П. Ашешова.

Подписали бумагу: Федор Шаляпин, Леонид Андреев, Ю. Бунин, И. Белоусов, А. Серафимович, Е. Гославский, Сергей Глаголь, П. Кожевников, В. Вересаев, А. Архипов, Н. Телешов, Ив. Бунин, Виктор Гольцев, С. Найденов, Евгений Чириков, [М. Горький]».

Не вспомню теперь, как именно произошло все это: показали ли Чехову копию письма, или вообще передали ему о предполагаемом обращении к Марксу по поводу его освобождения, но только вскоре выяснилось, что дальнейшие подписи собирать не надо, потому что Антон Павлович, узнав про письмо, просил не обращаться с ним к Марксу. Не ручаюсь за достоверность, но вспоминается мне, что говорилось тогда приблизительно о таких словах самого Антона Павловича при отказе:

Я своей рукой подписывал договор с Марксом, и отрекаться мне от него неудобно. Если я продешевил, то, значит, я и виноват во всем: я наделал глупостей. А за чужие глупости Маркс не ответчик. В другой раз буду осторожнее.

Тем дело и кончилось. Подлинное письмо с писательскими автографами задержалось и осталось у меня вместе со списком, к кому идти за дальнейшими подписями. Среди этих намеченных лиц значились: В. О. Ключевский, С. А. Муромцев, Ф. Н. Плевако, В. И. Сафонов, А. П. Ленский и многие из тех популярных в то время людей искусства и науки, кого теперь давно уже нет на свете. Да и из числа подписавших бумагу осталось в живых не более двух-трех человек.

Подлинник этого письма со всеми автографами я передал в свое время в Чеховскую комнату при Публичной библиотеке - ныне Государственная библиотека СССР имени Ленина, - где он теперь и находится.

В Московском Художественном театре пьеса Чехова «Дядя Ваня» имела колоссальный успех. Никто, однако, не мог воссоздать рассказами ни сценических образов, ни передать автору действительное впечатление от исполнения и постановки пьесы. Надо было показать этот спектакль ему самому, чтобы он мог оценить и почувствовать его. И Художественный театр избирает местом своих гастролей именно Крым и едет в Севастополь с намерением показать «Дядю Ваню» своему любимому писателю.

Лично я не был свидетелем этого севастопольского спектакля, так как жил в то время в Ялте, но вскоре слышал от самого Антона Павловича, что он был очень доволен и тронут, хотя из присущей ему авторской скромности и не выражал этого открыто.

После гастролей артисты переехали в Ялту на отдых, где съехалось и жило в то время немало писателей. Помню, был Горький с семьей, Елпатьевский, Мамин-Сибиряк, Куприн, Найденов, Бунин, Скиталец.

На другой же день по приезде труппы в городском саду был устроен товарищеский обед, на котором участвовали артисты и писатели. Все перезнакомились, и это было началом крепкого сближения театра с Горьким, у которого созревал тогда план пьесы «На дне». Осенью пьеса была закончена и прочитана на «Среде», а затем поставлена в Художественном театре. Сначала она называлась «На дне жизни» и под этим заглавием была напечатана за границей.

Чехов и Художественный театр всегда были близки друг другу. С самого возникновения театра и до смерти писателя эти близость и дружба росли, а взаимное понимание и уважение крепли. Как драматург Чехов был угадан, понят и разъяснен только одним Художественным театром. Его пьесы «Иванов» и прообраз «Дяди Вани» - «Леший» ставились в свое время на сценах Москвы: у Корша, у Абрамовой, но холодок среди зрителей и недоумение сопровождали эти постановки, а после знаменитого петербургского провала «Чайки» участь Чехова-драматурга, казалось, была решена бесповоротно.

Но Художественный театр в 1898 году, в первый же год своей жизни, решил показать - по-своему - «Чайку». Он твердо верил в то новое, что давала никем не понятая чеховская пьеса, верил и в то, что хотел сказать этой пьесой сам автор. Победа была полная, потрясающая, восторженная.

Весь Чехов как драматург был показан и раскрыт Художественным театром: «Чайка», «Дядя Ваня», «Иванов», «Три сестры», «Вишневый сад» и даже инсценировки некоторых рассказов, в виде миниатюр, ставились на сцене МХТ.

Известно, что Л. Н. Толстой, любя и уважая А. П. Чехова как писателя и как человека, к пьесам его относился отрицательно, хотя и приходил их смотреть.

В 1900 году, 24 января, Лев Николаевич видел в Художественном театре пьесу А. П. Чехова «Дядя Ваня». По окончании спектакля он был за кулисами, где расписался в книге почетных посетителей, и, между прочим, обратясь к артисту Вишневскому, сказал ему шутя:

Хорошо вы играете дядю Ваню. Но зачем пристаете к чужой жене, - завели бы себе свою скотницу.

Случай этот не выдуман, а удостоверен театром. Очень характерно здесь то, что Л. Н. даже в шутке остался верен своим тогдашним взглядам и не зря употребил слово «скотница».

Как относился Художественный театр к творчеству Чехова, ясно видно из речи Станиславского на десятилетнем юбилее театра. Он говорил: «От Чехова из Ялты прилетела к нам Чайка; она принесла нам счастье и указала новые пути в нашем искусстве». А в речи Немировича-Данченко, обращенной к Чехову на премьере «Вишневого сада» в 1904 году, это отношение высказано еще более определенно.

Как сейчас вижу Антона Павловича, смущенно стоящего на сцене МХТ при открытом занавесе под гром и бурю аплодисментов на премьере его последней пьесы. Ему подносят цветы, венки, адреса, говорят речи, а он смущенно молчит и не знает, куда глядеть. А Немирович-Данченко говорит ему от лица всего МХТ:

Наш театр в такой степени обязан твоему таланту, твоему нежному сердцу, твоей чистой душе, что ты по праву можешь сказать: «Это - мой театр».

Никаких сомнений нет и в том, как относился сам Чехов к Художественному театру. В одном из его писем значится: «Художественный театр - это лучшие страницы той книги, которая когда-либо будет написана о современном русском театре».

Последняя наша встреча была в Москве, накануне отъезда Чехова за границу. Случилось так, что я зашел к нему днем, когда в квартире никого не было, кроме прислуги. Перед отъездом было много всяких забот, и все его семейные хлопотали без устали.

Я уже знал, что Чехов очень болен, - вернее, очень плох, - и решил занести ему только прощальную записку, чтоб не тревожить его. Но он велел догнать меня и воротил уже с лестницы.

Хотя я и был подготовлен к тому, что увижу, но то, что я увидал, превосходило все мои ожидания, самые мрачные. На диване, обложенный подушками, не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел тоненький, как будто маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным лицом - до того был худ, изнурен и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не поверил бы, что возможно так измениться.

А он протягивает слабую восковую руку, на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися глазами и говорит:

Завтра уезжаю. Прощайте. Еду умирать.

Он сказал другое, не это слово, более жесткое, чем «умирать», которое не хотелось бы сейчас повторить.

Умирать еду, - настоятельно говорил он. - Поклонитесь от меня товарищам вашим по «Среде». Хороший народ у вас подобрался. Скажите им, что я их помню и некоторых очень люблю… Пожелайте им от меня счастья и успеха. Больше уже мы не встретимся.

Тихая, сознательная покорность отражалась в его глазах.

А Бунину передайте, чтобы писал и писал. Из него большой писатель выйдет. Так и скажите ему это от меня. Не забудьте.

Сомневаться в том, что мы видимся в последний, раз, не приходилось. Было это так ясно. Я боялся заговорить в эти минуты полным голосом, боялся зашуметь сапогами. Нужна была какая-то нежная тишина, нужно было с открытой душой принять те немногие слова, которые были, несомненно, для меня последними и исходили от чистого и прекрасного - чеховского сердца.

На другой день он уехал.

А через месяц, в Баденвейлере, в ночь на 2 июля, когда все средства борьбы были уже исчерпаны, доктор велел дать больному шампанского. Но ведь больной был сам доктор и понимал значение этой меры. Он сел и как-то значительно и громко сказал доктору по-немецки: «Ich sterbe». Потом взял бокал, повернулся лицом к жене и с улыбкой проговорил последние слова в жизни: - Давно я не пил шампанского… По словам жены, он покойно выпил глотками все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навеки. Наступившую жуткую тишину ночи нарушала только ворвавшаяся в окно большая черная ночная бабочка, которая мучительно билась о горящие электрические лампочки и металась по комнате.

Когда ушел доктор, среди полной тишины и духоты летней ночи вдруг со страшным шумом выскочила пробка из недопитой бутылки шампанского…

Начинало светать. Вскоре запели утренние птицы…

А затем - торжественные проводы иностранцев и казенное принятие на границе гроба русскими властями, незнакомыми даже с именем Чехова… Непростительное, грубое и дикое назначение «вагона для устриц», в котором с этой самой надписью, варварской для настоящего случая, и прибыло в Петербург тело писателя, почти без всякой встречи благодаря перепутанным телеграммам. И только на другой день, уже в Москве, огромные толпы народа, запрудившие всю вокзальную площадь, переполненные депутациями с венками и цветами станционные платформы внушительно подчеркнули значительность потери.

Как близкого, как любимого и родного, всей Москвой встретили мы и проводили Чехова до его могилы в Новодевичьем монастыре.

И вот начинается уже шестой десяток лет со дня его смерти, а имя Чехова становится все более и более славным, и не только на родине, среди нас, но и во всем культурном мире. Наша советская молодежь любит, уважает и много читает Чехова.

Творчество его многогранно, лирика поэтична, юмор его неисчерпаем, а вера в лучшее будущее человечества непоколебима.

«Глава о Чехове еще не кончена, - писал в свое время Станиславский. - Ее еще не прочли как следует, не вникли в ее сущность и преждевременно закрыли книгу. Пусть же ее раскроют вновь, изучат и дочтут до конца».

И пора такая настала. Вся страна чтит память своего великого писателя, а любимая им Москва готовит ему достойный памятник на одной из лучших своих площадей.

Ровно тридцать лет пролежал в могиле на кладбище Новодевичьего монастыря цинковый гроб, прибывший с германской границы. При похоронах его засыпали сначала свежей землей, а сверх земли великим множеством цветов, зелени и лавров. Потом, через некоторый срок, поставили памятник.

И вот через тридцать лет без нескольких месяцев, 16 ноября 1933 года, в час дня, собралось возле могилы несколько человек. Здесь были немногие артисты Художественного театра - Книппер-Чехова, Москвин, Вишневский, были члены президиума Чеховского общества, фотограф, несколько родственников и знакомых. День выдался очень студеный, совершенно зимний, с колючим снегом и ледяным ветром.

Почти три часа потребовалось на то, чтобы отбить застывшую землю и выбросить ее на снег. Терпеливо и безмолвно стояли собравшиеся долгое время. Какое-то жуткое настроение мешало разговаривать. А землю все копали и копали под налетами сухого, жгучего ветра. Уже зимние ранние сумерки начали нависать, когда наконец дорылись до цинковой крышки и начали подводить канаты, а затем с немалыми трудностями вытянули из ямы на поверхность, на белый снег, сильно помятый серый гроб и поставили его на дровяные салазки, кое-как сколоченные из тесовых остатков. Но Москвин возразил:

Нет, товарищи! Давайте понесем на руках.

И первый взялся за металлическую скобку гроба.

Так со старого, упраздненного кладбища в торжественном безмолвии перенесли мы на руках на новое кладбище того же бывшего монастыря прах писателя, туда, где Художественному театру отведена большая площадь, засаженная вишневыми деревцами, цветущими весною.

В этом «вишневом саду» была уже приготовлена новая могила, вблизи аллей с могилами артистов, а также писателей, умерших за последние годы; сюда же перенесен был недавно из бывшего Данилова монастыря прах Гоголя.

Молча подошли мы к новой - второй - чеховской могиле. Гроб стоял уже на помосте, и через минуту его начали опускать. Быстро и безмолвно засыпали яму, над которой вырос небольшой земляной холмик. В торжественном молчании прошло несколько минут у этого нового холмика. Жесткой снежной крупой быстро стал покрываться он, точно белой пеленою. Затем все молча разошлись по своим делам, по своим домам. Ранние зимние сумерки нависли над городской окраиной серою дымкой.

Возвращаясь с кладбища, я вышел из трамвая у памятника Пушкину. Я остановился перед ним и невольно снял с головы на минуту шапку. Мне подумалось: «От одного великого писателя - к другому великому писателю…»

Чехов Двадцать пять лет тому назад, в Таганроге, в чеховские дни Мария Павловна, сестра Чехова, рассказывала мне о том, как работал Антон Павлович.Этот рассказ навсегда врезался мне в память.– Антоша!Не слышит.– Антошенька! Посмотри на часы. Уже полчаса

Из книги Искусство невозможного. Дневники, письма автора Бунин Иван Алексеевич

Чехов IЯ познакомился с ним в Москве, в конце девяносто пятого года. Мне запомнилось несколько характерных фраз его.- Вы много пишете? - спросил он меня как-то. Я ответил, что мало.- Напрасно, - почти угрюмо сказал он своим низким грудным голосом. - Нужно, знаете,

Из книги А. П. Чехов автора Ясинский Иероним Иеронимович

Чехов Газ. «Последние новости», Париж, 1928, № 2633, 7 июня, там же, 1929, № 3035, 14 июля «О Чехове». Оба очерка вошли в неоконченную книгу «О Чехове», Нью-Йорк, 1955 г.Я познакомился с ним в Москве… Бунин познакомился с Чеховым 12 декабря 1895 года. Встреча с Чеховым в Ялте произошла в

Из книги Антон Павлович Чехов автора Ермилов Владимир Владимирович

А. П. Чехов Осенью 1893 года я по литературным делам уехал в Москву. Шеллер-Михайлов просил меня, между прочим, переговорить с Сытиным об издании Полного собрания его сочинений. В сущности, это было уже второе издание. Первое разошлось еще в семидесятых годах. В Москве мне

Из книги Том 5. Воспоминания автора

Наш Чехов Грянула очистительная буря, и родина наша начала превращаться в прекрасный сад, законы ее жизни стали законами правды и красоты.«Людей надо заботливо и внимательно выращивать, как садовник выращивает облюбованное плодовое дерево». Эти мудрые слова вождя

Из книги Книга о русских людях автора Горький Максим

А.П. Чехов Я познакомился с Чеховым в Ялте весною 1903 года. Повез меня к нему Горький, который был с ним знаком уже раньше.Неуютная дача на пыльной Аутской улице. Очень покатый двор. По двору расхаживает ручной журавль. У ограды чахлые деревца.Кабинет Антона Павловича.

Из книги Современники: Портреты и этюды (с иллюстрациями) автора Чуковский Корней Иванович

А. П. Чехов Однажды он позвал меня к себе в деревню Кучук-Кой, где у него был маленький клочок земли и белый двухэтажный домик. Там, показывая мне свое «имение», он оживленно заговорил:- Если бы у меня было много денег, я устроил бы здесь санаторий для больных сельских

Из книги Воспоминания автора Вересаев Викентий Викентьевич

Из книги Тропа к Чехову автора Громов Михаил Петрович

А. П. Чехов Я познакомился с Чеховым в Ялте весною 1903 года. Повез меня к нему Горький, который был с ним знаком уже раньше.Неуютная дача на пыльной Аутской улице. Очень покатый двор. По двору расхаживает ручной журавль. У ограды чахлые деревца.Кабинет Антона Павловича.

Из книги Жизнь для книги автора Сытин Иван Дмитриевич

Телешов Николай Дмитриевич (1867–1957) Писатель, организатор знаменитого литературного кружка «Среда» (1899), участник сборников «Знание». О знакомстве с Чеховым (в 1888 году) рассказывал в своих воспоминаниях о нем: «Белоусов подвел меня к высокому молодому человеку с красивым

Из книги "Дни моей жизни" и другие воспоминания автора Щепкина-Куперник Татьяна Львовна

Н. Д. Телешов Про внешность Чехова в ту пору правильно было сказано: «при несомненной интеллигентности лица, с чертами, напоминавшими простодушного деревенского парня», с чудесными улыбающимися глазами. Может быть, такое выражение, как «улыбающиеся глаза», покажется

Из книги Константин Коровин вспоминает… автора Коровин Константин Алексеевич

И. Телешов. Друг книги Наша страна богата самородками, людьми, вышедшими из глубин народа, нередко не получившими никакого школьного образования, но богатством своей натуры, своим широким умом, своей одаренностью, энергией и действительной любовью к труду совершившими за

Из книги Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 3. С-Я автора Фокин Павел Евгеньевич

А. П. Чехов Когда Антон Павлович наезжал в Москву, он останавливался всегда в «Большой Московской» гостинице напротив Иверской, где у него был свой излюбленный номер, и давал знать о своем приезде. С быстротой беспроволочного телеграфа разносилась весть: «Антон Павлович

Из книги автора

[А. П. Чехов] Из моих встреч с А. П. ЧеховымIЯ вспомнил годы юности, пролетевшие так давно в дивной стране моей, когда музы нежные нам тайно улыбались, когда легкокрылая нам изменяла радость. Я вспомнил 1883 год. Выл великий пост. Таяли снега на крышах, и из мастерской

Это интересно: