Главная → Декоративная → Морской волк джек лондон анализ. Джек Лондон "Морской волк": обзор книги. Нужна помощь по изучению какой-либы темы

Морской волк джек лондон анализ. Джек Лондон "Морской волк": обзор книги. Нужна помощь по изучению какой-либы темы

«Морской волк» («The Sea Wolf») — роман Д. Лондона. Опубликован в 1904 г. Это произведение — квинтэссенция его философии писателя, веха, ознаменовавшая разочарование в социал-дарвинизме и ницшеанском культе сверхчеловека.

Основное действие романа происходит на зверобойной шхуне «Призрак». Палуба корабля — часто встречающийся у Джека Лондона образ-метафора человечества (ср. также роман «Мятеж на «Эльсиноре»), в американской литературной традиции восходящий к роману Г. Мелвилла «Моби Дик». Палуба корабля — идеальная площадка для постановки философских «опытов о человеке». У Джека Лондона палуба «Призрака» — полигон для экспериментального столкновения двух антиподов, двух героев-идеологов. В центре романа — капитан Волк Ларсен, воплощение руссоистско-ницшеанского «естественного человека». Ларсен отвергает любые условности цивилизации и общественной морали, признавая лишь примитивные законы выживания сильнейших, т.е. жестоких и хищных. Он вполне соответствует своей кличке — обладая волчьей силой, хваткой, хитростью и живучестью. Ему противостоит носитель моральных и гуманистических ценностей цивилизации писатель Хамфри Ван-Вейден, от чьего лица ведется повествование и который выступает как хроникер и комментатор событий на «Призраке».

«Морской волк» Лондона — роман-эксперимент. Композиционно книга распадается на две части. В первой части Хамфри Ван-Вейден едва не тонет у берегов Калифорнии, но его спасает от гибели Волк Ларсен. Капитан превращает спасенного в своего раба, заставляя «белоручку» выполнять на борту самую черную работу. Вместе с тем капитан, неплохо образованный и обладающий недюжинным умом, заводит с писателем философские беседы, которые вращаются как раз вокруг ключевых тем социал-дарвинизма и ницшеанства. Философские диспуты, отражающие глубокий внутренний конфликт Ларсена и Ван-Вейдена, постоянно балансируют на грани насилия. В конечном счете клокочущий гнев капитана изливается на матросов. Его звериная жестокость провоцирует бунт на корабле. Подавив мятеж, Волк Ларсен едва не погибает и устремляется вдогонку за зачинщиками мятежа. Однако тут повествование резко меняет направление. Во второй части романный сюжет получает как бы зеркальное отражение: Волк Ларсен вновь спасает жертву кораблекрушения — красавицу-интеллектуалку Мод Брустер. Но ее появление, по словам американского критика Р. Спиллера, «превращает натуралистическую книгу в романтическое повествование». После очередного кораблекрушения — на этот раз буря разбивает «Призрак» — и бегства команды, трое выживших героев оказываются на необитаемом острове. Здесь идеологический роман о социал-дарвинистской «борьбе за выживание» трансформируется в сентиментальную «историю любви» с почти невероятно надуманной коллизией и развязкой сюжета: ницшеанец — Волк Ларсен слепнет и умирает от рака мозга, а «цивилизованные» Хамфри Ван-Вейден и Мод Брюстер проводят несколько идиллических дней, пока их не подбирает проходящий мимо корабль.

При всей своей грубости, примитивной жестокости Волк Ларсен вызывает симпатию. Колоритный, богато прописанный образ капитана резко контрастирует с менее убедительными идеализированными образами резонеров Хамфри Ван-Вейдена и Мод Брюстер и считается одним из наиболее удачных в галерее «сильных» героев Д. Лондона.

Одно из самых популярных произведений писателя, этот роман был неоднократно экранизирован в США (1913,1920, 1925, 1930 гг.). Лучшим считается одноименный фильм (1941 г.) режиссера М. Кэртиса с Э. Робинсоном в заглавной роли. В 1958 и 1975 гг. были сделаны римейки этой классической экранизации.

ВВЕДЕНИЕ

Данная курсовая работа посвящена произведению одного из самых известных американских писателей XX века Джека Лондона (Джон Чейни) - роману «Морской волк» («The Sea Wolf», 1904). Основываясь на трудах известных литературоведов и литературных критиков, я постараюсь разобраться с определёнными вопросами, связанными с романом. Прежде всего важно отметить, что произведение - крайне философское, и за внешними чертами романтики и приключений очень важно видеть его идейную сущность.

Актуальность данной работы обусловлена популярностью произведений Джека Лондона (романа «Морской волк» в частности) и непреходящими темами, затронутыми в произведении.

Уместно сказать о жанровом новаторстве и многообразии в литературе США начала XX века, поскольку в этот период развиваются социально-психологический роман, роман-эпопея, философский роман, широкое распространение получает жанр социальной утопии, создаётся жанр научного романа. Действительность изображается как объект психологического и философского осмысления человеческого существования.

«Роман «Морской волк» в общем строе романов начала века занимает особое место именно в силу того, что он насыщен полемикой с рядом таких явлений американской литературы, которые связаны с проблемой натурализма в целом и проблемой романа как жанра в частности. В этом произведении Лондон сделал попытку соединить распространённый в американской литературе жанр «морского романа» и с задачами романа философского, причудливо оправленными в композицию приключенческого повествования».

Объект моего исследования - роман Джека Лондона «Морской волк».

Цель работы - идейная и художественная составляющие образа Волка Ларсена и самого произведения.

В работе я буду рассматривать роман с двух сторон: с идеологической и с художественной. Таким образом, задачами данной работы являются: во-первых, разобраться в предпосылках написания романа «Морской волк» и создания образа главного героя, связанных с идеологическими взглядами автора и его творчеством в целом, и, во-вторых, опираясь на литературу, посвящённую данному вопросу, раскрыть, в чём заключается своеобразие передачи образа Волка Ларсена, а также уникальность и разнообразие художественной стороны самого романа.

Работа включает введение, две главы, соответствующие задачам работы, заключение и список литературы.

ПЕРВАЯ ГЛАВА

«Лучшие представители критического реализма в американской литературе начала XX века были связаны с социалистическим движением, которое в эти годы начинает играть всё более активную роль в политической жизни США. <...> в первую очередь это касается Лондона. <...>

Джек Лондон - один из крупнейщих мастеров мировой литературы XX века - сыграл выдающуюся роль в развитии реалистической литературы и своей новеллистикой, и своими романами, рисующими столкновение сильного, мужественного, активного человека с миром чистогана и собственнических инстинктов, ненавистных писателю».

Когда роман вышел в свет, он произвёл сенсацию. Читатели восхищались образом могучего Волка Ларсена, восхищались тем, как умело и тонко в образе этого персонажа проведена грань между его жестокостью и любовью к книгам и философии. Привлекали внимание и филофские споры между героями-антиподами - капитаном Ларсеном и Хэмфри Ван-Вейденом - о жизни, её смысле, о душе и о бессмертии. Именно потому, что Ларсен всегда был твёрд и непоколебим в своих убеждениях, его доводы и аргументы звучали так убедительно, что «миллионы людей с восторгом внимали самооправданиям Ларсена: «Лучше царить в преисподней, чем быть рабом на небесах» и «Право - в силе». Именно поэтому «миллионы людей» увидели в романе восхваление ницшеанства.

Сила капитана не просто огромна, она чудовищна. С её помощью он сеет вокруг себя хаос и страх, но, в тоже же время, на корабле царят невольное подчинение и порядок: «Ларсен, разрушитель по своей натуре, сеет вокруг себя зло. Он может уничтожать и только уничтожать». Но, в то же время, характеризуя Ларсена как «великолепное животное» [(1), С. 96], Лондон пробуждает у читателя чувство симпатии по отношению к данному персонажу, которая, наряду с любопытством, не покидает нас до самого конца произведения. Более того, в самом начале повествования нельзя не проникнуться симпатией к капитану ещё и потому, как он повёл себя при спасении Хэмфри («Это был случайны рассеянный взгляд, случайный поворот головы <...> Он увидел меня. Прыгнув к штурвалу, он оттолкнул рулевого и сам быстро завертел колесо, выкрикивая в то же время какую-то команду». [(1), С. 12]) и на похоронах своего помошника: обряд был выполнен по «морским законам», отданы последние почести умершему, сказано последнее слово.

Итак, Ларсен силён. Но он одинок и в одиночку вынужден отстаивать свои взгляды и жизненную позицию, в которых легко прослеживаются черты нигилизма. В этом случае, Волк Ларсен, бесспорно, был воспринят как яркий представитель ницшеанства, проповедующего крайний индивидуализм.

По этому поводу важно следующее замечание: «Думается, Джек не отрицал индивидуализма; напротив, в период написания и выхода в свет «Морского волка» он отстаивал свободу воли и убеждение в превосходстве англосаксонской расы активнее, чем когда-либо раньше». С этим высказыванием нельзя не согласиться: предметом восхищения автора, и, как следствие, читателя, становятся не только пылкий, непредсказуемый темперамент Ларсена, его необычный склад ума, звериная сила, но и внешние данные: «Я (Хэмфри) был зачарован совершенством этих линий, этой, я бы сказал, свирепой красотой. Я видел матросов на баке. Многие из них поражали своими могучими мускулами, но у всех имелся какой-нибудь недостаток: одна часть тела была слишком сильно развита, другая слишком слабо <...>

Но Волк Ларсен являлся воплощением мужественности и сложен был почти как бог. Когда он ходил или поднимал руки, мощные мускулы напрягались и играли под атласной кожей. Я забыл сказать, что бронзовым загаром были покрыты только его лицо и шея. Кожа у него была белой, как у женщины, что напомнило мне о его скандинавском происхождении. Когда он поднял руку, чтобы пощупать рану на голове, бицепсы, как живые, заходили под этим белым покровом. <...> Я не мог оторвать от Ларсена глаз и стоял, как пригвожденный к месту». [(1), С. 107]

Волк Ларсен - центральный герой книги, и, несомненно, именно в его словах заложена основная мысль, которую Лондон хотел донести до читательской аудитории.

Тем не менее, помимо таких строго противоположных чувств, как восхищение и порицание, которые вызывал образ капитана Ларсена, у вдумчивого читателя появлялось сомнение, почему же данный персонаж порой настолько противоречив. И если рассматривать его образ, как пример несокрушимого и бесчеловечно жестокого индивидуалиста, то возникает вопрос, почему он «пощадил» неженку Хэмфри, даже помог ему стать самостоятельным и был очень рад таким переменам в Хэмфри? И с какой целью в романе введён этот персонаж, который, несомненно, играет не последнюю роль в книге? По словам Самарина Романа Михайловича, советского литературоведа, «в романе возникает важная тема человека, способного на упорную борьбу во имя высоких идеалов, а не во имя утверждения своей власти и удовлетворения своих инстинктов. Это интересная, плодотворная мысль: Лондон отправился на поиски героя сильного, но человечного, сильного во имя человечества. Но на этом этапе - начале 900-х годов <...> Ван- Вейден намечен в самых обших чертах, он тускнеет рядом с колоритным Ларсеном». Именно поэтому образ бывалого капитана намного ярче, чем образ «книжного червя» Хэмфри Ван-Вейдена, и, как следствие, Волк Ларсен был с восторгом воспринят читателем как человек, способный манипулировать окружающими, как единственный хозяин на своём корабле - крошечном мире, как человек, каким нам порой хочется быть самим - властным, несокрушимым, могучим.

Рассматривая образ Волка Ларсена и возможные идейные истоки данного персонажа, важно учитывать тот факт, «что, приступая к работе над «Морским волком», он [Джек Лондон] ещё не знал Ницше. <...> Знакомство с ним могло произойти в середине или в конце 1904 года, через некоторое время после завершения «Морского волка». До этого ему приходилось слышать, как цитировали Ницше Строн-Гамильтон и другие, и он использовал такие выражения как «белокурая бестия», «сверхчеловек», «жить в опасности», когда работал».

Итак, чтобы окончательно разобраться в том, кто же такой волк Ларсен объект авторского восхищения или порицания, и где роман взял свои истоки, стоит обратиться к следующему факту из жизни писателя: «В начале 1900-х годов Джек Лондон наряду с писательством отдает немало сил общественно-политической деятельности как член социалистической партии. <...> Он то склоняется к идее насильственной революции, то ратует за реформистский путь. <...> при этом эклектика Лондона складывалась в том, что спенсерианство, представление об извечной борьбе сильных и слабых из биологической области переносились им на социальную сферу». Мне кажется, что данный факт ещё раз доказывает, что образ Волка Ларсена непременно «удался», и Лондон был доволен тем, какой персонаж вышел из под его пера. Он был доволен им с художественной стороны, ни с точки зрения заложенной в Ларсене идеологии: Ларсен - это квинтессенция всего, что автор стремился «развенчать». Лондон собрал все неприязненные ему черты в образе одного персонажа, и, как следствие, получился настолько «колоритный» герой, что Ларсен не только не оттолкнул читателя, но даже вызвал восхищение. Напомню, когда книга только вышла в свет, читатель «с восторгом внимал» словам «поработителя и мучителя» (как он описан в книге) «Право - в силе».

Джек Лондон впоследствии «настаивал, что смысл «Морского волка» глубже, что в нём он скорее пытался развенчать индивидуализм, чем наоборот. В 1915 году он писал Мэри Остин: «Очень давно, в начале моей писательской карьеры, я оспорил Ницше и его идею сверхчеловека. Этому посвящён «Морской волк». Множество людей прочитало его, но никто не понял заключённых в повести нападок на философию превосходства сверхчеловека».

В соответствии с идеей Джека Лондона, Хэмфри сильнее Ларсена. Он сильней духовно и несёт в себе те незыблемые ценности, о которых люди вспоминают, устав от жестокости, грубой силы, самоуправства и своей незащищённости: справедливость, самообладание, мораль, нравственность, любовь. Ведь не зря ему достаётся Мисс Брустер. «По логике характера Мод Брустер - женщине сильной, умной, эмоциональной, талантливой и амбициозной - было естественнее, казалось бы, увлечься не утончённым, близким ей Хэмфри, а полюбить чистое мужское начало - Ларсена, неординарного и трагически одинокого, пойти за ним, лелея надежду направить его на стезю добра. Однако Лондон отдаёт этот цветок Хэмфри, чтобы тем самым подчеркнуть непривлекательность Ларсена». Для линии любви, для любовного треугольника в романе очень показателен эпизод, когда Волк Ларсен пытается завладеть Мод Брустер: «Я увидел Мод, мою Мод, бьющуюся в железных объятиях Волка Ларсена. Она тщетно старалась вырваться, руками и головой упираясь ему в грудь. Я бросился к ним. Волк Ларсен поднял голову, и я ударил его кулаком в лицо. Но это был слабый удар. Зарычав, как зверь, Ларсен оттолкнул меня. Этим толчком, легким взмахом его чудовищной руки я был отброшен в сторону с такой силой, что врезался в дверь бывшей каюты Магриджа, и она разлетелась в щепы. С трудом выкарабкавшись из-под обломков, я вскочил и, не чувствуя боли - ничего, кроме овладевшей мной бешеной ярости, -- снова бросился на Ларсена.

Меня поразила эта неожиданная и странная перемена. Мод стояла, прислонившись к переборке, придерживаясь за нее откинутой в сторону рукой, а Волк Ларсен, шатаясь, прикрыв левой рукой глаза, правой неуверенно, как слепой, шарил вокруг себя». [(1), С. 187] Причина этого странного припадка, охватившего Ларсена, не понятна не только героям книги, но и читателю. Ясно одно: Лондон не случайно выбрал именно такую развязку для этого эпизода. Я предполагаю, что, с идейной токи зрения, он таким образом усилил конфликт между героями, а, с точки зрения сюжета, хотел «дать возможность» выйти Хэмфри победителем в этой схватке, чтобы в глазах Мод он стал смелым защитником, ведь иначе исход был бы предрешён: Хэмфри ничего не смог бы сделать. Вспомнить хотя бы, как несколько матросов попытались убить капитана в кубрике, но даже всемером они не смогли нанести ему серъезных травм, а Ларсен после всего случившегося лишь с обычной иронией сказал Хэмфри: «Приступайте к работе, доктор! По-видимому, в этом плавании вам предстоит обширная практика. Не знаю, как "Призрак" обошелся бы без вас. Будь я способен на столь благородные чувства, я бы сказал, что его хозяин глубоко вам признателен». [(1), C, 107]

Из всего вышесказанного следует, что «ницшеанство здесь (в романе) служит как бы фоном, на котором он (Джек Лондон) подаёт Волка Ларсена: оно вызывает интересные споры, но не является главной темой». Как уже было отмечено, произведение «Морской волк» - философский роман. В нём показано столкновение двух кардинально противоположных идей и мировоззрений совершенно разных людей, впитавших в себя черты и устои разных слоёв общества. Именно поэтому в книге так много споров и дискуссий: общение Волка Ларсена и Хэмфри Ван-Вейдена, как можно заметить, представлено исключительно в виде споров и рассуждений. Даже общение Ларсена и Мод Брустер - это постоянные попытки доказать правоту своего мировоззрения.

Итак, «сам Лондон писал об антиницшеанской направленности этой книги». Он не раз подчёркивал, что для понимания как определённых тонкостей произведения, так и для идейной картины в целом важно учитывать его политические и идеологические убеждения и взгляды.

Самое важное - осознать, что «к идее сверхчеловека они с Ницше шли разными путями». У каждого свой «сверхчеловек», и основное различие заключено в том, откуда их мировоззрения «произрастают»: у Ницше иррациональная витальность, циничное пренебрежение духовных ценностей и аморализм явились результатом протеста против морали и норм поведения, которые диктует общество. Лондон же, совсем наоборот, создавая своего героя, выходца из рабочего класса, лишил его счастливого и беззаботного детства. Именно эти лишения стали причиной его замкнутости и одиночества и, как результат, породили в Ларсене ту самую звериную жестокость: «Что же еще я могу рассказать вам? -- сказал он мрачно и со злобой. -- О перенесенных в детстве лишениях? О скудной жизни, когда нечего есть, кроме рыбы? О том, как я, едва научившись ползать, выходил с рыбаками в море? О моих братьях, которые один за другим уходили в море и больше не возвращались? О том, как я, не умея ни читать, ни писать, десятилетним юнгою плавал на старых каботажных судах? О грубой пище и еще более грубом обращении, когда пинки и побои с утра и на сон грядущий заменяют слова, а страх, ненависть и боль - единственное, что питает душу? Я не люблю вспоминать об этом! Эти воспоминания и сейчас приводят меня в бешенство». [(1), С. 78]

«Уже в конце жизни он (Лондон) напоминал своему издателю: «Я был, как вы знаете, в интеллектуальном лагере, противоположном Ницше». Именно поэтому Ларсен погибает: Лондону было нужно, чтобы та квинтессенция индивидуализма и нигилизма, которые были вложены в его образ, умерли вместе с Ларсеном. Это, на мой взгляд, самое сильное доказательство того, что Лондон, если на момент создания книги ещё не был противником ницшеанства, то он, однозначно, был против «чистогана и собственнических инстинктов». Так же это подтверждает авторскую приверженность социализму.

волк ларсен лондон идейный

ВТОРАЯ ГЛАВА

«В художественном отношении «Морской волк» - одно из лучших морских произведений американской литературы. В нём содержание соединяется с романтикой моря: нарисованы замечательные картины жестоких штормов, туманов, показана романтика борьбы человека с суровой морской стихией. Как и в северных рассказах, Лондон выступает здесь писателем «активного действия». <...> Море, как и северная природа, помогает писателю раскрыть человеческую психику, установить прочность того материала, из которого сделан человек, выявить его силу и неустрашимость». Море, как неукротимая, могучая сила, непредсказуемо и таит в себе опасность. Также непредсказуем и свиреп капитан корабля «Призрак».

Сразу после публикации книги, образ Волка Ларсена вызвал бурную полемику, связанную с идеологической составляющей этого персонажа, и, как следствие, самого произведения. Тем не менее, что касается художественной стороны романа, то, безусловно, большинство читателей нашли её непревзойдённой, тогда как некоторые критики негативно отзывались о произведении. Так, американский писатель и журналист Амброз Бирс рецензировал в письме Джорджу Стерлингу: «В общем и целом книга весьма неприятна. И стиль Лондона не блещет, и чувства соразмерности ему не хватает. В сущности повествование строится как нагромождение неприятных эпизодов. Двух-трёх вполне хватило бы, чтобы показать, что за личность Ларсен; высказывания самого героя завершили бы характеристику».

Я не соглашусь с данным мнением, поскольку считаю, что Лондон, создавая героев романа, во-первых, проявил себя как великолепный психолог, уделив внимание каждому и детально прорисовав их внешние и психологические портреты. Во-вторых, автор ни разу долго не задерживал своё внимание на каком-либо одном из персонажей. Он постоянно переходил от описания одного героя к другому, наполнив таким образом роман разнообразием психологических образов и придав ему динамичность повествования.

Если же говорить о капитане рыболовецкой шхуны, Волке Ларсене, то он, «несомненно, является центральным образом романа, и все «прожектора и светильники» (по терминологии Г.Джеймса) направлены на его освещение. Но для Джека Лондона он важен не сам по себе - как тип или любопытный характер, а как средство популяризации собственного, с таким трудом добытого и выстроенного философского мировоззрения». Не могу не согласиться с данным высказыванием, поскольку все остальные герои произведения действительно помогают раскрыть «колоритный» образ Ларсена, то есть «направлены на его освещение». Также я разделяю мнение, что образ капитана для Джека Лондона важен не сам по себе: важны не его богатые, обширные и многогранные знания и опыт, а то, как он их применяет и стремится донести до окружающих. Ведь именно с его жестокой силой, с его единоличием борется Хэмфри Ван-Вейден. Именно «орудие» популяризации жизненного опыта Волка Ларсена противопоставлено джентельменскому кодексу Хэмфри. Таким образом, грубость, непримиримость и волюнтаризм (Жизнь «похожа на закваску, которая бродит минуты, часы, годы или столетия, но рано или поздно перестает бродить. Большие пожирают малых, чтобы поддержать свое брожение. Сильные пожирают слабых, чтобы сохранить свою силу». [(1), С. 42]) противопоставлены терпению, воспитанию и умению идти на компромисс. В этом случае очень показателен финал книги: Хэмфри не убивает Ларсена даже тогда, когда терять уже нечего, да и любое человеческое терпение давно бы уже иссякло, потому что даже пораженный тяжелым недугом, ожидая приближения смерти, Ларсен не меняется. Сначала он уничтожает сложную кострукцию для подъёма мачт, которую Хэмфри соорудил в одиночку. Но этого ему мало и, пренебрегая трудами и усилиями Хэмфри, Ларсен, будучи парализован, поджигает койку, на которой лежит: «Источник дыма надо было искать возле Волка Ларсена - в этом я был убежден и потому направился прямо к его койке. <...> Сквозь щель в досках верхней койки Волк Ларсен поджег лежавший на ней тюфяк, - для этого он еще достаточно владел левой рукой». [(1), С. 263] Лондон словно специально снова и снова испытывает Хэмфри «Ларсеном», чтобы донести до читателя свою собственную, авторскую позицию: «Хэмфри становится деятельным мужчиной, не потеряв своей человеческой сущности, выступая носителем авторского идеала мужественности не животной, эгоистичной и агрессивной, но гуманной и охранительной». Сам Хэмфри так говорит о том, как он «вставал на ноги»: «Я принимал лекарство под названием "Волк Ларсен", и в довольно больших дозах. До и после еды». [(1), С. 240]

Из этого следует, что «основной конфликт - это столкновение различных психологий и философий». Сначала Волк Ларсен разъясняет Хэмфри, что ему, со своими принципами и воспитанием джентельмена, на корабле «придётся туго»: «Вы принесли некие высокие понятия <...> здесь им нет места». [(1), C. 154] Затем сам Хэмфри, испытавший смысл этих слов на себе, объясняет Мод Брустер, что «духовное мужество - бесполезная добродетель в этом крохотном плавучем мирке».

На данном этапе важно ещё раз обратиться к тому, как сам капитан трактовал причину своей жестокости и в чём видел её истоки. «Хэмп, знаете ли вы притчу о сеятеле, который вышел на ниву? "Иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, его обожгло, и, не имея корня, оно засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его". <...> Я был одним из этих семян». [(1), C. 77] Мне кажется, Ларсен использовал библейский текст, притчу, стараясь описать себя и свою жизнь, чтобы передать ту душевную боль одиночества и постоянных лишений, которую он испытывал в детстве и с которой живёт до сих пор. Он не мог позволить кому-то даже подумать, что у него, капитана Волка Ларсена, есть слабое место, что он уязвим и раним. Но и терпеть это невыносимое страдание он больше не мог, поэтому раскрылся единственному образованному человеку, с которым он мог общатся на любые темы и вести философские беседы за долгие годы плаваний на этом корабле: «Знаете ли вы, Хэмп, - медленно и серьёзно начал он с едва уловимой грустью в голосе, - что я первый раз в жизни слышу слово "этика" из чьих-то уст? Вы и я - единственные люди на этом корабле, знающие смысл этого слова». [(1), C. 62] Хэмфри не только образованный, он очень наблюдательный, толковый и, ко всему прочему, честный: он ни с кем не стал обсуждать сказанное Волком Ларсеном, как это любил делать кок Томас Магридж. Хэмфри всегда только слушал, наблюдал и делал выводы: «Иногда Волк Ларсен кажется мне просто сумасшедшим или, во всяком случае, не вполне нормальным - столько у него странностей и диких причуд. Иногда же я вижу в нём задатки великого человека, гения, оставшиеся в зародыше. И наконец, в чем я совершенно убежден, так это в том, что он ярчайший тип первобытного человека, опоздавшего родиться на тысячу лет или поколений, живой анахронизм в наш век высокой цивилизации. Бесспорно, он законченный индивидуалист и, конечно, очень одинок». [(1), С. 59]

Обобщая вышесказанное, стоит подчеркнуть, что не книги повлияли на мировоззрение и личность капитана, а именно его прошлое. Как правильно подметил Балтроп Роберт в своей книге, посвящённой биографии Джека Лондона и его творчесту: «Ларсен мог стать таким, каков он есть и без всякого книжного влияния; и в самом деле, в повести есть второстепенная фигура его брата, Смерть Ларсена, в котором «не меньше зверского, чем во мне, но он едва умеет читать и писать» и «никогда ни философствует о жизни».

Уместно обратиться к вопросу, связанному с именем капитана: почему именно «Волк»? Никто на корабле никогда не слышал его настоящего имени, и читатель так и не узнаёт, откуда оно появилось. Тем не менее, первый вариант, как можно объяснить его происхождение - значение слова в «морской» лексикологии: «опытный, бывалый моряк», то есть человек c большим опытом морских походов. Второй вариант, как можно трактовать происхождение имени - значение выражения «sea wolf» в английском языке, зафиксированное в XIV веке: «пират». И здесь нельзя не вспомнить несколько значимых эпизодов. Первый - с «Македонией», когда Волк Ларсен, обманув своего брата, силой и подкупом захватил все охотничьи шлюпки: «Третья шлюпка была атакована двумя нашими, четвертая - остальными тремя, а пятая, повернув, шла на выручку соседней. Перестрелка завязалась с дальнего расстояния, и до нас доносилась беспрерывная трескотня винтовок» [(1), С. 173], «А они не сбегут, как Уэйнрайт? - спросил я. Он усмехнулся. - Не сбегут, потому что наши старые охотники этого не допустят. Я уже пообещал им по доллару с каждой шкуры, добытой новыми. Отчасти поэтому они так и старались сегодня. О нет, они не дадут им сбежать!» [(1), С. 180]. Второй - со шлюпкой, на которой находилась Мод Брустер, и с судьбой всех находившихся в этой шлюпке: «Механик и трое смазчиков после горячей перепалки с Волком Ларсеном были все же распределены по шлюпкам под начало охотников и назначены на вахты на шхуне, для чего их экипировали в разное старье, отыскавшееся на складе». [(1), С. 141] Третий - с охотничьей шлюпкой с другого корабля, потерявшейся в тумане: «Шлюпки все время то терялись, то находились вновь; согласно морским обычаям, их принимала на борт любая шхуна, с тем чтобы потом возвратить хозяину. Но Волк Ларсен, у которого не хватало одной шлюпки, поступил так, как и следовало от него ожидать: завладел первой отбившейся от своей шхуны шлюпкой, заставил ее экипаж охотиться вместе с нашим и не позволил ему вернуться к себе на шхуну, когда она показалась вдали. Помню, как охотника и обоих матросов, наставив на них ружья, загнали вниз, когда их шхуна проходила мимо и капитан справлялся о них». [(1), С. 129] И четвёртый - с самим Хэмфри, почему он остался на «Призраке»: «Мне хотелось бы сойти на берег, - решительно сказал я, овладев наконец собой. -Я уплачу вам, скольвы потребуете за хлопоты и задержку в пути. <...> У меня другое предложение - для вашего же блага. Мой помощник умер, и мне придется сделать кое-какие перемещения. Один из матросов займет место помощника, юнга отправится на бак - на место матроса, а вы замените юнгу. Подпишете условие на этот рейс - двадцать долларов в месяц и харчи. <...> Ты согласен приступить к обязанностям юнги? Или мне придется взяться за тебя?

Что мне было делать? Дать зверски избить себя, может быть, даже убить - какой от этого прок? <...> Так случилось, что я, помимо моей воли, попал в рабство к Волку Ларсену. Он был сильнее меня, вот и все». [(1), С. 24, 28] А ведь это самые настоящие пиратские, даже варварские поступки. Более того, сам Ларсен называет себя пиратом в обращении к Мод Брустер: «Вы нравитесь мне все больше, - сказал он. - Ум, талант, отвага! Неплохое сочетание! Такой синий чулок, как вы, мог бы стать женой предводителя пиратов...». [(1), С. 174] Анализируя все вышеперечисленные аргументы, двух вариантов, объясняющих возможное происхождение имени «Волк», мы приходим к выводу, что они оба справедливы по отношению к даннному герою и его характеру. Такое имя помогает раскрыть образ капитана, помогает понять читателю определённые присущие ему черты: как известно, волк в английском фольклоре и литературе ассоциируется с жадным, опасным хищником. Это связано с тем, что они часто нападали на домашний скот, а в голодные зимы, случалось, и на человека. Но если в жизни волки нападают стаей, то в данном случае выбор имени весьма парадоксален: Волк Ларсен выступает как волк-одиночка.

Действительно, «концентрируя внимание на Ларсене, Лондон всё время подчёркивает его внутреннюю, «глубинную» несостоятельность. Уязвимое место Ларсена - бесконечное одиночество». Это как бы плата за ту нечеловеческую мощь, которой он наделён. Именно из-за своего интеллектуального преимущества и непревзойдённой силы Ларсен одинок: за всю свою жизнь он не нашёл равного себе и не нашёл рационального приминения своим навыкам. С самого детства он привык достигать поставленной цели самостоятельно, и всё, что он имеет в жизни, в том числе и звание капитана, Ларсен добился без чьей-либо помощи, «но такая борьба, такая победа, добытая напряжением всех жизненных сил, развила в нём жестокость и презрение к тем, кому не под силу тягаться с ним, кто остался на более низкой иерархической ступеньке в обществе».

Как уже было замечено, только в Хэмфри капитан увидел достойного собеседника, но даже на фоне такого начитанного человека, Ларсен был несокрушим в силу своих неоспоримых доводов. Аргументы Ларсена настолько неопровержимы, что ни сам Хэмфри, ни Мод Брустер не могут оспорить их. Они каждый раз лишь пытались отстоять «право на существование» своих собственный убеждений: «Напрасно я отрицал и протестовал. Он подавил меня своими аргументами». [(1), C. 83]

Итак, неоднократно демонстрируя своё превосходство, Ларсен, очевидно, таким образом старался спрятать глубоко в себе душевную тоску и сохранить в тайне ото всех свой недуг - мучавшие его головные боли. Но он и не мог поступить иначе: Ларсен ни на секунду не мог позволить себе расслабиться. Во-первых, он капитан, а капитан - самый сильный человек на корабле, опора и пример для всей команды. Во-вторых, матросы того только и ждали, чтобы убить ненавистного им тирана. В-третьих, Ларсену не позволяли этого его репутация несокрушимого гиганта и гордость. «Это была одинокая душа» [(1), C. 41], - рассуждал про себя Хэмфри. «Крайний индивидуализм, ницшеанская философия воздвигают барьер между ним и другими людьми. Он пробуждает в них чувство страха и ненависти. Огромные возможности, неукротимая сила, заложенные в нем, не находят, правильного применения. Ларсен несчастлив как человек. Он редко испытывает удовлетворение. Его философия заставляет глядеть на мир глазами волка. Все чаще одолевает его черная тоска. Лондон раскрывает не только внутреннюю несостоятельность Ларсена, но и показывает разрушительный характер всей его деятельности».

Стоит отметить, что роман начинается и заканчивается смертью и спасением: в начале погибает помошник капитана и спасают Хэмфри, в конце умирает Волк Ларсен, а Хэмфри и Мод Брустер спасаются с необитаемого острова. Таким образом, «уже начало романа вводит нас в атмосферу жестокости и страданий. Оно создает настроение напряженного ожидания, подготавливает к наступлению трагических событий. Капитан шхуны «Призрак» Вульф Ларсен создал на своем корабле особый мир, живущий по его законам» : «Сила, грубая сила, царила на этом подлом судне», [(1), C. 38] «среди безумных и озверелых людей». [(1), C. 70].

Весьма символично в романе название рыболовецкого судна - «Призрак». Поскольку сам Джек Лондон немало ходил на кораблях, то, вероятно, он был знаком с морскими поверьями и приметами. Самая известная из них - «как корабль назовёшь, так он и поплывёт». Я предполагаю, в данном случае выбор названия автором связан с тем, что он хотел подчеркнуть ту мысль, тот факт, что на нём пропадали люди. Конечно, они не исчезали, не было никакой мистики. Но очень много человек из членов экипажа «Призрака» и других кораблей погибли или пострадали от руки капитана. Существует также поверье, что встреча с кораблём-призраком (то есть находящимся в плавании, но лишённым экипажа) сулит кораблекрушение. Очевидно, когла пароход «Мартинес» столкнулся с другим судном - «Призрак» был где-то рядом, его просто не было видно в тумане. Утверждать о том, что корабль находился недалеко можно потому, что Хэмфри вовремя подняли на борт из ледяной воды, иначе бы он умер от переохлаждения. Также, объясняя второе поверье, которое могло послужить причиной для выбора названия корабля, можно вспомнить, как вся команда подняла бунт и покинула «Призрак», и он действительно шёл без экипажа на борту, пока на достиг «Острова Усилий». Волк Ларсен уже был морально подавлен, его болезнь начала стремительно прогрессировать.

«Внимательное чтение книги, - пишет о «Морском волке» Ф. Фонер, - позволяет за увлекательной внешней оболочкой обнаружить идею, ускользнувшую от всех её рецензентов, - мысль о том, что при существующем порядке вещей индивидуалист неминуемо кончает самоуничтожением. Раздираемый внутренними противоречиями, неспособный решить собственные проблемы, Вульф Ларсен ожесточается, деградирует, опускается, превращается в изверга, садиста <...> он сломлен, обессилен, голову раскалывают приступы отчаянной боли, от атлетического сложения и стальной воли ничего не остаётся. Оболочка человеконенавистничества и жестокости прикрывала собой его слабость и страх».

Как мы уже рассмотрели в первой части, «Лондон создаёт своего Ларсена по образцу ницшеанского героя, но делает это собственным путём. Ницше утверждает превосходство сверхчеловека над буржуазной серостью, будничностью, обезличиванием. Ницшеанец Лондона - герой американский, self-made man, выстоявший в жизненной борьбе и благодаря этому сохранивший веру в себя, в свою витальность, энергию, жизнестойкость. Его отношения с культурой далеко не бездумны и очень личностны: все знания он как бы получил самостоятельно и как бы пропустил через себя, потому они глубже и оригинальнее вычитываемых из книг мнений и суждений его собеседников». Его мнение касательно чего-либо, его взгляд на жизнь были сформированы «в изолированном», «узком» и «ограниченном» пространстве, «однонаправленно»: мировоззрение Волка Ларсена формировалось только в его голове. Да, он читал книги («На стене, у изголовья, висела полка с книгами <...> Шекспира, Теннисона, Эдгара По и Де-Куинси, труды Тиндаля, Проктора и Дарвина, и также книги по астрономии и физике. <...> «Мифический век» Булфинча, «Историю английской и американской литературы» Шоу, «Естественную историю» Джонсона в двух больших томах и несколько грамматик - Меткалфа, Гида и Келлога. Я не мог не улыбнуться, когда на глаза мне попался экземпляр «Английского языка для проповедников». Наличие этих книг никак не вязалось с обликом их владельца, и я не мог не усомниться в том, что он способен читать их. Но, застилая койку, я обнаружил под одеялом томик Браунинга...»), но ему не с кем было полимизировать на различные философские темы до появления на корабле Хэмфри Ван-Вейдена. Только с ним Ларсен может вести диалог, но, безусловно, никакие аргументы и доводы Хэмфри уже не смогут заставить Ларсена пересмотреть свои убеждения. Он так долго действовал по «своим законам», что не представляет другого возможного способа существования, кроме выживания за счёт слабых: «Этому капитану зверобойной шхуны ведомы лишь примитивные законы выживания наиболее хищных и жестоких. Это действительно волк, не только по имени и проницательному уму, но и по грубой волчьей хватке». Как мы уже выяснили, жестокость Ларсена - не что иное, как закономерное последствие жизни, в которой нет любви и тепла. Она же и породила в душе Ларсена холод и боль. Но иногда мне кажется, что его боль больше похожа на то, как если бы Ларсен просто был обижен на весь мир за то, так как был лишён счастливого детства и спокойной жизни. Он словно завидует Хэмфри и тому, что тот получил солидное наследство от отца, но гордость не позволяет Ларсену признаться в этом даже самому себе, и, как результат, капитан начинает свято верить в свои взгляды, принимая их за единственно правильные. Нельзя не признать, что многие его мысли («Я верю, что жизнь - нелепая суета. <...> Они (матросы) копошатся, <...> живут для своего брюха, а брюхо поддерживает в них жизнь. Это замкнутый круг; двигаясь по нему, никуда не придешь. Так с ними и происходит. Рано или поздно движение прекращается. Они больше не копошатся. Они мертвы». [(1), С. 42] «Я убеждён, что поступаю дурно всякий раз, когда соблюдаю чужие интересы. Могут ли две частицы дрожжей обидеть одна другую при взаимном пожирании? Стремление пожирать и стремление не дать себя пожрать заложено в них природой». [(1), С. 63] «Растревожить их душу можно сильней всего, если залезть им в карман». [(1), С. 166] «С точки зрения спроса и предложения жизнь самая дешёвая вещь на свете. Количество воды, земли и воздуха ограничено, но жизнь, которая порождает жизнь. Безгранична. Природа расточительна». [(1), С. 55]) весьма интересны, хотя и грубы, в чём-то эгоистичны, но объективно справедливы. Но, в конце концов, имеют право на существование. Именно своей ясной и железной логикой, неординарным складом ума и ходом мыслей тиран Волк Ларсен завоёвывает симпатию и даже уважение читателя.

Безусловно, нельзя недооценить то, что, благодаря своей философии, Волк Ларсен сделал для Хэмфри. Он показал «книжному червю», «неженке Хемфри» совсем другую сторону жизни, где каждый сам за себя, даже если на первый взгляд может показаться, что ты - часть команды, часть целого. Как отметил американский литературовед Роберт Спиллер, «он возвращает поклонника искусств Хэмфри Ван-Вейдена к действительности, что открывает прекрасную тему для большого романа». Нельзя сказать, что Волк Ларсен изменил Хэмфри. Нет. Взрослого человека, с его сформировавшимся мировоззрением изменить очень сложно и доказательство тому - сам Ларсен. Человека можно либо сломать, либо «укрепить», как и вышло с Хэмфри Ван-Вейденом. Волк Ларсен открыл второе «я» Хэмфри, сильное, мужественное, самостоятельное, ответственное «я», готовое убить в защиту любви: «Любовь сделала меня могучим гигантом. Я ничего не боялся. <...> Всё будет хорошо». [(1), C. 181] Хэмфри постепенно начинает понимать ход мысли Волка Ларсена и начинает говорить «на его языке» - когда ни одно утверждение нельзя опровергнуть. Хэмфри не боиться вызвать Ларсена на интеллектуальную дуэль: «Вглядитесь-ка, - сказал я, - и вы заметите легкую дрожь. Это значит, что я боюсь, плоть моя боится. Я боюсь разумом, потому что не хочу умирать. Но дух мой одолевает дрожащую плоть и напуганное сознание. Это больше, чем храбрость. Это мужество. Ваша же плоть ничего не боится, и вы ничего не боитесь. Значит, вам и нетрудно встречаться с опасностью лицом к лицу. Вам это даже доставляет удовольствие, вы упиваетесь опасностью.

Вы можете быть бесстрашны, мистер Ларсен, но согласитесь, что из нас двоих по-настоящему храбр - я. - Вы правы, - сразу признал он. - В таком свете мне это еще не представлялось. Но тогда верно и обратное. Если вы храбрее меня, значит, я трусливее вас? Мы оба рассмеялись над этим странным выводом». [(1), C. 174]

«Главный конфликт, в котором противостоят грубый Ларсен и джентельмен Хэмфри, как бы иллюстрирует тезис о природе и цивилизации: природа мужественна, цивилизация женственна», «потому что для Ницше цивилизация имеет женское лицо». Наблюдая за беседой Мод и Волка Ларсена, Хэмфри «подумал, что они стоят на крайних ступенях эволюции человеческого общества. Ларсен воплощал в себе первобытную дикость. Мод Брустер - всю утонченность современной цивилизации».

Для Джека Лондона, как и для любого другого писателя, было очень важно, чтобы его поняли и поняли правильно. Так, он писал: «Мы должны понять, что у природы нет ни чувств, ни милосердия, ни благодарности; мы только марионетки великих, не имеющих причин сил, <...> Эти силы продуцируют альтруизм в человеке...», - это из письма К. Джонсу». Это замечание также играет значимую роль в понимании образа Волка Ларсена. Неслучайно на страницах романа встречаются слова о том, что ему одна только мысль о предстоящих схватках со штормом, с целой стихией доставляла огромное удовольствие: «Казалось, ему лишь тогда дышалось легко, когда он, рискуя жизнью, вёл борьбу с грозным противником». [(1), С. 129] Бросая вызов самой природе, Ларсен неосознанно доказывал своё превосходство над другими людьми, которые, повинуясь чувству страха и инстинкту самосохраниения, с трепетом ждали неравной схватки. «Жизнь получает особую остроту, - объяснял он мне, - когда висит на волоске. Человек по природе игрок, а жизнь - самая крупная его ставка. Чем больше риск, тем острее ощущение». [(1). С. 112]

Образ Ларсена - неоднозначен и сложен, как и само произведение. Тем не менее, и герой, и роман, на мой взгляд, преисполнены художественного великолепия. Для их понимания требуются вдумчивое чтение и внимание к деталям. Именно глубина передачи каждого образа и их разнообразие делают роман поистине гениальным произведением.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Произведение Джека Лондона «Морской волк» включило в себя черты психологического, философского, приключенческого и социального романа. Возвращаясь к вопросу о его идейной составляющей, важно повторить, что Лондон преследовал одну единственную цель при его написании: «развенчать индивидуализм». «Авторская позиция в романе отличается предельной ясностью. Лондон, как гуманист, выносит обвинительный приговор Ларсену, как выразителю вредоносной сущности ницшеанства, его враждебности человеку». На мой взгляд, замысел Джека Лондона очевиден. Он создал Волка Ларсена, во-первых, чтобы передать своё отношение к индивидуализму - негативное, и, чтобы раскрыть образ Хэмфри Ван-Вейдена. Другими словами, автор стремился показать, каким, по его мнению, человек должен и не должен быть.

Благодаря своему литературному мастерству, Лондон, уделяя внимание к мельчайшим деталям повествования, создал произведение, богатое яркими, уникальными психологическими образами. «Достоинство романа заключается, таким образом, не в прославлении «сверхчеловека», а в его очень сильном художественном реалистическом изображении со всеми присущими ему особенностями: крайним индивидуализмом, жестокостью, разрушительным характером деятельности».

Список художественной литературы

1. Лондон Джек, Морской волк: Роман; Путешествие на «Ослепительном»: Повесть, Рассказы рыбачьего патруля», - М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. 464с. - (Библиотека приключений)

Список научной литературы

1. Балтроп Роберт, «Джек Лондон: человек, писатель, бунтарь», - 1е изд.. сокр. М.: Прогресс, 1981. - 208с.

2. Гиленсон Б.А., История литературы США: Учебное пособие для студ. высш. Учеб. Заведений, 2003, 704 с.

3. Засурский Я.Н., «Американская литература XX века», 1984, 504 с.

4. Засурский Я. Н., М.М. Коренева, Е.А. Стеценко, «История литературы США. Литература начала XX века», 2009

5. Самарин Р.М., «Зарубежная литература: Учеб. пособие для филол. спец. вузов», 1987, 368 с.

6. Спиллер Р., «Литературная история Соединённых штатов Америки», 1981, 645 с.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Джек Лондон

Морской Волк

Глава первая

Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я сваливаю всю вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Милл-Вэлли, под сенью горы Тамальпайс, но он жил там только зимой, когда ему хотелось отдохнуть и почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра. С наступлением лета он предпочитал изнывать от жары и пыли в городе и работать не покладая рук. Не будь у меня привычки навещать его каждую субботу и оставаться до понедельника, мне не пришлось бы пересекать бухту Сан-Франциско в это памятное январское утро.

Нельзя сказать, чтобы «Мартинес», на котором я плыл, был ненадежным судном; этот новый пароход совершал уже свой четвертый или пятый рейс на переправе между Саусалито и Сан-Франциско. Опасность таилась в густом тумане, окутавшем бухту, но я, ничего не смысля в мореходстве, и не догадывался об этом. Хорошо помню, как спокойно и весело расположился я на носу парохода, на верхней палубе, под самой рулевой рубкой, и таинственность нависшей над морем туманной пелены мало-помалу завладела моим воображением. Дул свежий бриз, и некоторое время я был один среди сырой мглы – впрочем, и не совсем один, так как я смутно ощущал присутствие рулевого и еще кого-то, по-видимому, капитана, в застекленной рубке у меня над головой.

Помнится, я размышлял о том, как хорошо, что существует разделение труда и я не обязан изучать туманы, ветры, приливы и всю морскую науку, если хочу навестить друга, живущего по ту сторону залива. Хорошо, что существуют специалисты – рулевой и капитан, думал я, и их профессиональные знания служат тысячам людей, осведомленным о море и мореплавании не больше моего. Зато я не трачу своей энергии на изучение множества предметов, а могу сосредоточить ее на некоторых специальных вопросах, например – на роли Эдгара По в истории американской литературы, чему, кстати сказать, была посвящена моя статья, напечатанная в последнем номере «Атлантика». Поднявшись на пароход и заглянув в салон, я не без удовлетворения отметил, что номер «Атлантика» в руках у какого-то дородного джентльмена раскрыт как раз на моей статье. В этом опять сказывались выгоды разделения труда: специальные знания рулевого и капитана давали дородному джентльмену возможность – в то время как его благополучно переправляют на пароходе из Саусалито в Сан-Франциско – ознакомиться с плодами моих специальных знаний о По.

У меня за спиной хлопнула дверь салона, и какой-то краснолицый человек затопал по палубе, прервав мои размышления. А я только что успел мысленно наметить тему моей будущей статьи, которую решил назвать «Необходимость свободы. Слово в защиту художника». Краснолицый бросил взгляд на рулевую рубку, посмотрел на окружавший нас туман, проковылял взад и вперед по палубе – очевидно, у него были протезы – и остановился возле меня, широко расставив ноги; на лице его было написано блаженство. Я не ошибся, предположив, что он провел всю свою жизнь на море.

– От такой мерзкой погоды недолго и поседеть! – проворчал он, кивая в сторону рулевой рубки.

– Разве это создает какие-то особые трудности? – отозвался я. – Ведь задача проста, как дважды два – четыре. Компас указывает направление, расстояние и скорость также известны. Остается простой арифметический подсчет.

– Особые трудности! – фыркнул собеседник. – Просто, как дважды два – четыре! Арифметический подсчет.

Слегка откинувшись назад, он смерил меня взглядом.

– А что вы скажете об отливе, который рвется в Золотые Ворота? – спросил или, вернее, пролаял он. – Какова скорость течения? А как относит? А это что – прислушайтесь-ка! Колокол? Мы лезем прямо на буй с колоколом! Видите – меняем курс.

Из тумана доносился заунывный звон, и я увидел, как рулевой быстро завертел штурвал. Колокол звучал теперь не впереди, а сбоку. Слышен был хриплый гудок нашего парохода, и время от времени на него откликались другие гудки.

– Какой-то еще пароходишко! – заметил краснолицый, кивая вправо, откуда доносились гудки. – А это! Слышите? Просто гудят в рожок. Верно, какая-нибудь шаланда. Эй, вы, там, на шаланде, не зевайте! Ну, я так и знал. Сейчас кто-то хлебнет лиха!

Невидимый пароход давал гудок за гудком, и рожок вторил ему, казалось, в страшном смятении.

– Вот теперь они обменялись любезностями и стараются разойтись, – продолжал краснолицый, когда тревожные гудки стихли.

Он разъяснял мне, о чем кричат друг другу сирены и рожки, а щеки у него горели и глаза сверкали.

– Слева пароходная сирена, а вон там, слышите, какой хрипун, – это, должно быть, паровая шхуна; она ползет от входа в бухту навстречу отливу.

Пронзительный свисток неистовствовал как одержимый где-то совсем близко впереди. На «Мартинесе» ему ответили ударами гонга. Колеса нашего парохода остановились, их пульсирующие удары по воде замерли, а затем возобновились. Пронзительный свисток, напоминавший стрекотание сверчка среди рева диких зверей, долетал теперь из тумана, откуда-то сбоку, и звучал все слабее и слабее. Я вопросительно посмотрел на своего спутника.

– Какой-то отчаянный катерок, – пояснил он. – Прямо стоило бы потопить его! От них бывает много бед, а кому они нужны? Какой-нибудь осел заберется на этакую посудину и носится по морю, сам не зная зачем, да свистит как полоумный. А все должны сторониться, потому что, видите ли, он идет и сам-то уж никак посторониться не умеет! Прет вперед, а вы смотрите в оба! Обязанность уступать дорогу! Элементарная вежливость! Да они об этом никакого представления не имеют.

Этот необъяснимый гнев немало меня позабавил; пока мой собеседник возмущенно ковылял взад и вперед, я снова поддался романтическому обаянию тумана. Да, в этом тумане, несомненно, была своя романтика. Словно серый, исполненный таинственности призрак, навис он над крошечным земным шаром, кружащимся в мировом пространстве. А люди, эти искорки или пылинки, гонимые ненасытной жаждой деятельности, мчались на своих деревянных и стальных конях сквозь самое сердце тайны, ощупью прокладывая себе путь в Незримом, и шумели, и кричали самонадеянно, в то время как их души замирали от неуверенности и страха!

– Эге! Кто-то идет нам навстречу, – сказал краснолицый. – Слышите, слышите? Идет быстро и прямо на нас. Должно быть, он нас еще не слышит. Ветер относит.

Свежий бриз дул нам в лицо, и я отчетливо различил гудок сбоку и немного впереди.

– Тоже пассажирский? – спросил я.

Краснолицый кивнул.

– Да, иначе он не летел бы так, сломя голову. Наши там забеспокоились! – хмыкнул он.

Я посмотрел вверх. Капитан высунулся по грудь из рулевой рубки и напряженно вглядывался в туман, словно стараясь силой воли проникнуть сквозь него. Лицо его выражало тревогу. И на лице моего спутника, который проковылял к поручням и пристально смотрел в сторону незримой опасности, тоже была написана тревога.

Все произошло с непостижимой быстротой. Туман раздался в стороны, как разрезанный ножом, и перед нами возник нос парохода, тащивший за собой клочья тумана, словно Левиафан – морские водоросли. Я разглядел рулевую рубку и белобородого старика, высунувшегося из нее. Он был одет в синюю форму, очень ловко сидевшую на нем, и, я помню, меня поразило, с каким хладнокровием он держался. Его спокойствие при этих обстоятельствах казалось страшным. Он подчинился судьбе, шел ей навстречу и с полным самообладанием ждал удара. Холодно и как бы задумчиво смотрел он на нас, словно прикидывая, где должно произойти столкновение, и не обратил никакого внимания на яростный крик нашего рулевого: «Отличились!»

Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что восклицание рулевого и не требовало ответа.

– Цепляйтесь за что-нибудь и держитесь крепче, – сказал мне краснолицый.

Весь его задор слетел с него, и он, казалось, заразился тем же сверхъестественным спокойствием.

Джек Лондон

Морской волк. Рассказы рыбачьего патруля

Орудует секстаном и станет капитаном

Мне удалось скопить из своего заработка достаточно денег, чтобы продержаться три года в высшей школе.

Джек Лондон. Рассказы рыбачьего патруля

Эта книга, составленная из «морских» произведений Джека Лондона «Морской волк» и «Рассказы рыбачьего патруля», открывает серию «Морские приключения». И сложно найти для этого более подходящего автора, несомненно являющегося одним из «трех китов» мировой маринистики.

Нужно сказать несколько слов об уместности выделения маринистики в отдельный жанр. У меня есть подозрение, что это сугубо континентальная привычка. Грекам не приходит в голову назвать маринистом Гомера. «Одиссея» – героический эпос. В английской литературе трудно найти произведение, где так или иначе не упоминалось бы море. Алистер Маклин – автор детективов, хотя почти все они разворачиваются среди волн. Французы не называют Жюля Верна маринистом, хотя значительная часть его книг посвящена морякам. Публика с равным удовольствием читала не только «Пятнадцатилетнего капитана», но и «Из пушки на Луну».

И только русская литературная критика, кажется, как в свое время поставила книги Константина Станюковича на полку с надписью «маринистика» (по аналогии с художником Айвазовским), так до сих пор и отказывается замечать другие, «сухопутные» произведения авторов, которые вслед за первопроходцем попали в этот жанр. И у признанных мэтров русской маринистики – Алексея Новикова-Прибоя или Виктора Конецкого – можно встретить прекрасные рассказы, скажем, о человеке и собаке (у Конецкого – вообще написанные от лица пса-боксера). Станюкович же начинал с пьес, обличающих акул капитализма. Но в истории русской литературы остались именно его «Морские рассказы».

Это было настолько ново, свежо и не похоже ни на кого другого в литературе XIX века, что публика отказывалась воспринимать автора в других амплуа. Таким образом, существование жанра маринистики в русской литературе оправдано экзотичностью жизненного опыта писателей-моряков, конечно же – в сравнении с другими мастерами слова весьма континентальной страны. Однако такой подход к зарубежным авторам в корне неверный.

Назвать того же Джека Лондона маринистом значило бы проигнорировать тот факт, что его писательская звезда взошла благодаря его северным, золотоискательским рассказам и повестям. И вообще – чего он только не написал за свою жизнь. И социальные антиутопии, и мистические романы, и динамические приключенческие сценарии для новорожденного кино, и романы, призванные иллюстрировать какие-то модные философские или даже экономические теории, и «романы-романы» – большую литературу, которой тесны любые жанры. И все же его первый очерк, написанный на конкурс для сан-францисской газеты, назывался «Тайфун у берегов Японии». Вернувшись из длительного рейса на промысле котиков у берегов Камчатки, он по предложению сестры попробовал себя в писательстве и неожиданно выиграл первый приз.

Размеры вознаграждения настолько приятно его удивили, что он сразу подсчитал, что писателем быть выгоднее, чем матросом, кочегаром, бродягой, ломовым извозчиком, фермером, продавцом газет, студентом, социалистом, рыбинспектором, военным корреспондентом, домовладельцем, голливудским сценаристом, яхтсменом и даже – золотоискателем. Да, были такие чудесные времена для литературы: пираты – еще устричные, а не интернетные; журналы – еще толстые, литературные, а не глянцевые. Что, впрочем, не мешало американским издателям наводнять все английские колонии Тихого океана пиратскими изданиями британских же авторов и (sic!) дешевыми нотами европейских композиторов. Технологии изменились, люди – не очень.

В современной же Джеку Лондону викторианской Британии были модны нравоучительные песенки с моралью. Даже среди моряков. Вспоминается одна про расхлябанного и бравого матросов. Первый, как водится, спал на вахте, дерзил боцману, пропивал жалованье, дрался в портовых кабаках и заканчивал, как положено, на каторге. На бравого же матроса, свято соблюдавшего Устав службы на судах морского флота, боцман не мог нарадоваться, и даже капитан за какие-то весьма исключительные заслуги отдавал за него замуж свою хозяйскую дочку. Суеверия относительно женщин на корабле англичанам почему-то чужды. Но бравый матрос не почивает на лаврах, а поступает в штурманские классы. «Орудует секстаном и будет капитаном!» – обещал хор матросов, исполняющих шанти на палубе, выхаживая якорь на шпиле.

В том, что Джек Лондон тоже знал эту нравоучительную моряцкую песенку, сможет убедиться каждый, кто дочитает эту книгу до конца. Финал «Рассказов рыбачьего патруля», кстати, заставляет задуматься о соотношении автобиографии и моряцкого фольклора в этом цикле. Критики в море не ходят и, как правило, не могут отличить «случай из жизни автора» от моряцкой байки, портовых легенд и прочего фольклора ловцов устриц, креветок, осетров и лосося залива Сан-Франциско. Им невдомек, что оснований верить рыбинспектору ничуть не больше, чем верить рыбаку, вернувшемуся с рыбалки, чья «правдивость» давно стала притчей во языцех. Однако просто дух захватывает, когда через столетие подглядываешь, как от рассказа этого сборника к рассказу «выписыватся» молодой нетерпеливый автор, пробует сюжетные ходы, все увереннее выстраивает композицию в ущерб буквализму реальной ситуации и подводит читателя к кульминации. И уже угадываются некоторые интонации и мотивы грядущих «Смока и Малыша» и других вершинных рассказов северного цикла. И понимаешь, что после того, как Джек Лондон записал эти реальные и вымышленные истории рыбоохранного патруля, они, как и у греков после Гомера, стали эпосом бухты Золотой рог.

Но мне непонятно, почему никто из критиков до сих пор не проговорился, что сам Джек, собственно, оказался расхлябанным матросом из той песенки, которого хватило на один океанский рейс. К счастью для читателей всего мира. Если бы он стал капитаном, он вряд ли сделался бы писателем. То, что он оказался также неудачливым старателем (и далее по внушительному списку профессий, приведенному выше), тоже сыграло на руку читателям. Я более чем уверен, что, разбогатей он на золотоносном Клондайке, ему было бы незачем писать романы. Потому что свое писательство он всю жизнь рассматривал прежде всего как способ заработка денег своим умом, а не мускулами и всегда щепетильно пересчитывал тысячи слов в своих рукописях и множил в уме на центы гонорара за слово. Обижался, когда редакторы сокращали много.

Что же до «Морского волка», то я не сторонник критических разборов классических произведений. Читатель вправе смаковать такие тексты по собственному усмотрению. Скажу только, что в нашей некогда самой читающей стране каждого курсанта мореходного училища можно было заподозрить в том, что он убежал из дому в мореходку, начитавшись Джека Лондона. По крайней мере, слышал это от нескольких седых боевых капитанов и украинского писателя-мариниста Леонида Тендюка.

Последний признался в том, что когда его научно-исследовательское судно «Витязь» зашло в Сан-Франциско, он бессовестно воспользовался служебным положением «старшего группы» (а советских моряков отпускали на берег только «русскими тройками») и полдня таскал за собой улицами Фриско двух недовольных матросов в поисках знаменитого портового кабачка, в котором, по легенде, любил сиживать шкипер «Призрака» Вольф Ларсен. И это было ему в тот момент во сто крат важнее, чем законные намерения товарищей искать жвачки, джинсы, женские парики и люрексовые косынки – законную добычу советских моряков в колониальной торговле. Кабачок они нашли. Бармен показал им место Вольфа Ларсена за массивным столом. Незанятое. Казалось, увековеченный Джеком Лондоном шкипер «Призрака» только что отлучился.

Некоторые американские критики увидели в образе Ларсена прославление ницшеанского «сверхчеловека». Но с таким мнением трудно согласиться. Лондон не восхищается Ларсеном, а развенчивает его. Именно развенчанию, осуждению ницшеанства и связанных с ним вседозволенности, произвола, жестокости и посвящен «Морской волк». Концентрируя внимание на Ларсене, Лондон все время подчеркивает его внутреннюю, «глубинную» несостоятельность. Уязвимое место Ларсена – бесконечное одиночество.

В художественном отношении «Морской волк» – одно из лучших морских произведений американской литературы. В нем содержание соединяется с романтикой моря: нарисованы замечательные картины жестоких штормов, туманов, показана романтика борьбы человека с суровой морской стихией. Как и в северных рассказах, Лондон выступает здесь писателем «активного действия». Он не преуменьшает тех опасностей, которые встречаются на море. Его море – это не тихая, спокойная водная поверхность, а разгневанная, разбушевавшаяся стихия, все сокрушающая на своем пути, тот противник, с которым человек ведет непрестанную борьбу. Море, как и северная природа, помогает писателю раскрыть человеческую психику, установить прочность того материала, из которого сделан человек, выявить его силу и неустрашимость.

«Морской волк» написан в традициях морского приключенческого романа. Действие его развертывается в рамках морского путешествия, на фоне многочисленных приключений. В «Морском волке» Лондон ставит перед собой задачу – осудить культ силы и преклонение перед ней, показать в настоящем свете людей, стоящих на позициях Ницше. Он сам писал, что его произведение «является атакой на ницшеанскую философию».

Крайний индивидуализм, ницшеанская философия воздвигают барьер между ним и другими людьми. Он возбуждает в них чувство страха и ненависти. Огромные возможности, неукротимая сила, заложенные в нем, не находят, правильного применения. Ларсен несчастлив как человек. Он редко испытывает удовлетворение. Его философия заставляет глядеть на мир глазами волка. Все чаще одолевает его черная тоска. Лондон раскрывает не только внутреннюю несостоятельность Ларсена, но и показывает разрушительный характер всей его деятельности, Ларсен, разрушитель по своей натуре, сеет вокруг себя зло. Он может уничтожать и только уничтожать. Известно, что Ларсен и раньше убивал людей» а когда Джонсон и Лич бегут с «Призрака», ОН не просто убивает их, а смеется, надевается над обреченными на смерть людьми. Ему чужды жалость и сострадание. Даже пораженный тяжелым недугом, ожидая приближения смерти, Ларсен не меняется. Достоинство романа заключается, таким образом, не в прославлении «сверхчеловека», а в очень сильном художественном реалистическом изображении его со всеми присущими ему особенностями: крайним индивидуализмом, жестокостью, разрушительным характером деятельности.

Обстановка еще больше осложняется после появления Мод Брюстер. Ван Вейден оказывает открытое сопротивление Дарсену, готовому совершить насилие над девушкой. Центральную роль в романе играет Вульф Ларсен, человек огромной физической силы, необыкновенно жестокий и аморальный. Его философия жизни очень проста. Жизнь – это борьба, в которой побеждает сильнейший. Слабым нет места в мире, где царит закон силы. «Право в силе, вот и все,- говорит он,- слабый всегда виноват. Быть сильным хорошо, а слабым плохо, или еще лучше, приятно быть сильным, потому что это выгодно, и отвратительно быть слабым, потому что от этого страдаешь». Этими принципами Ларсен руководствуется в своих поступках.

Это интересно: