Кондрашин кирилл петрович. «Грабли — это обратная сторона успеха Награды и премии

6 марта исполняется 100 лет Кириллу Кондрашину, одному из самых значительных дирижеров советской эпохи, лауреату двух Сталинских премий, народному артисту СССР, невозвращенцу.

В 1978 году он остался на Западе, в 1981 году скоропостижно умер сразу после исполнения Первой симфонии Малера в Концертгебау.

Несколько человек разных возрастов, которым есть что сказать о Кирилле Кондрашине, собрались вместе: его младший друг и коллега дирижер Александр Лазарев, много лет проработавший под его руководством в оркестре Московской филармонии трубач Вячеслав Трайбман, заставшая его в самом начале своей профессиональной жизни арфистка Анна Левина и его внук, виолончелист Петр Кондрашин, 1979 года рождения.

Александр Лазарев: Как я сейчас понимаю, дирижер городского оркестра - это такой городской учитель музыки, это человек, который воспитывает музыкальный вкус у жителей этого города. Это очень серьезная и ответственная должность.

Мне повезло, потому что в Москве во времена моего детства и юности было три замечательных учителя музыки: Кирилл Петрович Кондрашин, Евгений Федорович Светланов, возглавлявший Госоркестр, и Геннадий Николаевич Рождественский, руководивший оркестром радио (Большой симфонический оркестр имени Чайковского до 1993 года назывался Большим симфоническим оркестром Всесоюзного радио и Центрального телевидения. - Ред. ).

Кирилл Петрович возглавлял оркестр Московской филармонии. Этот оркестр находился не в самом хорошем финансовом положении относительно таких коллективов, как Большой театр или Госоркестр. Но благодаря его стараниям встал с ними в один ряд. Все, что делал Кирилл Петрович, вызывало беспрецедентный интерес.

У этих трех корифеев-учителей были достаточно разумно поделены сферы не то что влияния - сферы интересов. Кирилл Петрович был западником. Во-первых, нужно говорить о возрождении его стараниями малеровской музыки в Москве. Именно в Москве, в Питере-то она игралась. А от Малера - дорога к кондрашинскому Шостаковичу. К этому надо прибавить замечательные исполнения Кириллом Петровичем западной классики, включая симфонии Брамса и Бетховена, которые ему, по-моему, удавались больше, чем другим учителям. Так что я отношу его к западникам.

Евгений Федорович сразу же объявил, что никто, кроме него, так не может чувствовать русскую музыку, постигать ее во всей ее глубине и мощи кульминаций. Он сам себя поставил на это место - ну, видимо, не давала покоя память о Голованове.

Геннадий Николаевич в силу специфики оркестра радио исполнял много всего разного, но прежде всего - музыку современных композиторов, хорошую и плохую. Потому что если играть только хорошую музыку - зачем тогда оркестр радио? Для этого есть и Госоркестр, и филармония. С радиооркестрами так дело обстояло не только в нашей столице, но и в других частях света.

И вот были три огорода, в которых взращивали свои культуры эти три замечательных художника. Естественно, кто-то с чьего-то огорода что-то иногда брал себе. Лучше всего это удавалось Кириллу Петровичу. Он вторгался в сферу интересов других своих коллег очень успешно. Я не забуду его замечательное исполнение «Симфонических танцев» Рахманинова. Я помню его хиндемитовские программы, программы Стравинского.

Я не могу сказать то же самое про других. Допустим, я помню Евгения Федоровича с симфониями Малера. Было такое. Я говорю о 60-х - начале 70-х. Потом уже, в 90-х, конечно, произошло не то чтобы «окультуривание», но он нашел свой образ. Это уже другое. А вот в те годы, когда Госоркестр позволял себе поднять руку на Малера, не могу сказать, что это было связано с успехом.

Никогда не забуду, как в тишайшем Интермеццо Седьмой симфонии люди выходили из Большого зала консерватории, нарочно сильно хлопая дверью. Я был этому свидетель. Вместе с тем мне сложно вспомнить, кто лучше Светланова в 60-е годы исполнял Вторую симфонию Рахманинова.

Широта интересов Кирилла Петровича, его программы всегда вызывали у меня глубокое уважение. Потому что это была работа. И в этом смысле для меня есть параллель между Кондрашиным в Москве и Мравинским в Ленинграде. Ничего подобного на сегодняшний день не существует. Ни в Москве, ни в Ленинграде. Я имею в виду - такой дирижерской работы, скрупулезной, детальной, до конца.

Я не являлся студентом Кирилла Петровича в консерватории, но считаю, что колоссальное образование я получил, сидя на крылышке бельэтажа Большого зала консерватории на репетициях всех трех оркестров. То есть в консерватории начинались занятия - в 10 утра, - а я шел в зал. Какой-то из оркестров обязательно репетировал. И я имел возможность наблюдать уровень подготовки дирижера к репетиции.

Это достаточно просто определить - когда дирижер приходит готовый и знает, что будет, или когда он удивляется, находя то, чего он доселе не видел в партитуре.

У меня не было никаких сомнений в том, что все, что делал Кирилл Петрович, было продумано, выверено и подготовлено. Я бы, наверное, на первое место в его дирижировании поставил точность исполнения. Это, конечно, ограничивало свободу. Говорить о дирижерской импровизации тут сложно - то же самое в оркестре Мравинского было. Но вместе с тем - выверена вся балансировка, все динамические оттенки. У него любимые выражения были - «откусить», «откусывать и не проглатывать». Это значит - завершить звук как обрезать. Чтоб ничего не оставалось, ни эха, ничего.

Кондрашин замечательно организовывал репетицию. Делал антракт, когда заканчивается раздел - будь то экспозиция, разработка, какая-то часть. В общем, какой-то понятный фрагмент. Он рассчитывал буквально до секунд. Это очень важно.

У музыкантов должно быть ощущение некой формы репетиции. Можно, конечно, и так: анархия - мать порядка. Но, по-моему, от этого люди больше устают.

Оркестр был, как я уже сказал, не самый высокооплачиваемый. Хотя великолепные музыканты в нем, конечно, имелись. Духовики были хорошие. Но нельзя сказать, что струнники были такого же уровня, как в Большом театре, БСО, Госоркестре и Ленинградской филармонии. Несмотря на это, Кирилл Петрович и от струнников все-таки добивался замечательных результатов.

И его искусство - вот это удивительная вещь! - как бы удваивалось в своем качестве, когда он приезжал в Ленинградскую филармонию или в амстердамский Концертгебау. Где были дивные струнные.

Его записи интересно слушать до сих пор. Равно как и Мравинского.

Нам сейчас очень не хватает такого дирижера, педагога. Я уж не говорю, что дирижер в России - не только дирижер. Он еще мамка, нянька.

Я только что ездил в Новосибирск. Там они, конечно, гораздо достойнее отнеслись к памяти Арнольда Михайловича Каца, который всю жизнь мечтал уехать из Новосибирска и всю жизнь там проработал. Он там и в поликлиники музыкантов устраивал, и их детей в детский сад, и квартиры выбивал. И Кирилл Петрович таким же был.

Сейчас в Новосибирске построили новый концертный зал и дали ему имя Арнольда Каца. А здесь, в Москве, даже памятной доски не могут поставить на доме Кондрашина, ничего нет.

Вячеслав Трайбман: Я помню, у нас флейтист Алик был. У него была прописка в Днепропетровске, а работал он в Москве, и был приказ выселить его чуть ли не в 24 часа. Так Кирилл Петрович устроил телеграмму лично Хрущеву за подписью Шостаковича, Хачатуряна, Ойстраха и кого-то еще! И Алика не выселили.

На Бутырском хуторе (недалеко от тюрьмы) тогда строили дом, где Кирилл Петрович выбил какое-то количество квартир для музыкантов. Семейные получили квартиры, Алик, поскольку был одинокий, получил комнату.

Алик рассказывал, что когда они в Париже были, Кирилл Петрович всему оркестру купил билеты на Эйфелеву башню. А я помню, когда мы были в Колумбии - вдруг приходит папа (так мы называли Кирилла Петровича) со здоровенным мешком. В мешке были жареные тараканы - чтобы мы попробовали. И всем заказал пива.

Еще помню - приехали в Стокгольм. Всего на день. Без ночевки. После концерта сразу на поезд. Наши вещи куда-то свалили и просто накрыли сеткой. И сказали - гуляйте по городу. Решили сэкономить на гостинице.

Кирилл Петрович был страшно возмущен. И сказал тогда импресарио: выбирай - или сделаешь ребятам сейчас хороший обед, или вечером не будет концерта. Тот сделал обед - все равно дешевле получалось. А Кирилл Петрович нам говорил: ребята, не ешьте, а жрите! И возьмите с собой!

Лазарев: Слуга царю, отец солдатам.

Он же был большевиком, в партию вступил в 1941 году. Он тогда в Малом оперном театре в Ленинграде работал. 27 лет ему было. Война началась. Абсолютно все ясно, в общем.

И вот он этот крест нес. Конец 60-х. Начались выезды за границу, и никто не знал, кто вернется, кто нет. Начался исход талантливых людей из страны. В Большом театре, например, давали клятву - «будем ездить до последнего» (имелось в виду - пока все не останутся). Такие шутки-прибаутки. Официальную эмиграцию разрешили в 1972-м.

И вот возвращается с гастролей коллектив, Кирилла Петровича вызывают на ковер и очень сильно бьют по голове, говорят, что он завалил воспитание в коллективе. Он ходит понурый. Понимает, что действительно завалил.

В Госоркестре вроде аналогичная ситуация, тоже народ бежит. А Светланов (он беспартийный был) заявляет - все, я с этими бандитами больше работать не буду, пишу заявление, вот такие они предатели. И руководители из министерства умоляют: отец родной, останься, не уходи! А Кирилл Петрович в это время ходит с понурой головой.

Трайбман: Я помню летние сезоны в Юрмале. Там был Дом отдыха ЦК. Но Кирилл Петрович жил с нами, все удобства во дворе, телефон напротив. И ходил с нами в столовую. Ездил с нами на автобусе. И жена, Нина Леонидовна, тоже ездила. Переезды по 12-15 часов. Хотя его и уговаривали на самолете лететь. Он уже в возрасте все-таки был. Нет, нет.

Лазарев: Чего никогда не было в соседнем коллективе. У Светланова. Там было все совсем по-другому. И у Мравинского тоже. Там было «я вас не знаю».

И вот к чему привела эта демократия Кирилла Петровича? Ему же предлагали в 1964 году возглавить Госоркестр. На что он сказал, что нет, у него есть коллектив, с которым он единое целое. И остался. А потом эти его любовь и уважение к каждому закончились тем, что он и коллектив вошли в состояние взаимонепереносимости.

Трайбман: Только несколько человек таких было!

Лазарев: Ну как несколько человек! Я помню эти годы. Он меня в первый раз пригласил в Юрмалу, это был, наверное, 1972-й. Кирилл был очень возбужден, я помню его состояние, это уже был разлад. Вся любовь была отравлена. А в 1975-м он ушел из оркестра.

Анна Левина: Я, к сожалению, очень мало успела поработать с Кириллом Петровичем. Одно из моих первых сильных впечатлений такое.

Был в оркестре совершенно фантастический литаврист Эдик Галоян, легендарный просто. И было уже известно, что он уходит в БСО. И сами понимаете, как это оскорбительно для любого дирижера. Выпестовал его, а он вот так. Но в БСО в полтора раза больше была зарплата.

И вот идет репетиция. Эдик что-то не так сыграл. Кирилл ему сделал замечание. Просто что-то резко сказал - ничего грубого не было, никакого хамства, - потом бросил палочку и ушел. Все понимали, что ему просто очень обидно и больно. Раньше времени антракт. После него возвращаемся все пришибленные, что будет? Он встает за пульт и говорит: Эдик, извините, пожалуйста, я сделал вам замечание некорректным тоном.

То есть он мог его десять раз вызвать к себе в дирижерскую - раз уж так хотелось извиниться! Хотя могло и не хотеться - как чаще всего бывает. Но выйти и начать с этого второй заезд - вот это было для меня, наверное, первое сильное впечатление.

Может, еще потому, что я Кирилла Петровича боялась ужасно. У меня просто коленки дрожали. Хотя ко мне он относился удивительно хорошо.

Помню, я только поступила в оркестр. И приезжает к нам дирижер Шарль Брюк. Первая репетиция. В программе - «Море» Дебюсси. А там есть что поиграть арфе. А оркестрового опыта у меня никакого. И мне попались старые французские ноты, где подряд на одной странице идут партии первой и второй арфы. Мне никогда такое раньше не попадалось.

В результате, как только я перевернула страницу, я, естественно, начала играть первую строчку. А я сидела на второй арфе. И я понимаю, что что-то не то, паника жуткая. И вдруг тихо-тихо голос сзади: «А-ня». По слогам. Кирилл Петрович, оказывается, стоял прямо за мной. Он знал, что я без опыта. Было ощущение, что мне дали понюхать нашатырный спирт.

И каким-то чудом у меня все прояснилось, что я должна играть. Как прожектором высветилось.

Петр Кондрашин: При этом известно, что Кондрашин очень строгий был человек. Если трубач киксанул, то он потом на него минут 15 мог смотреть. Вот я представляю, каково бы мне было, если б на меня 15 минут подряд дирижер смотрел!

Трайбман: Не-ет, не 15 минут! Он до конца произведения смотрел! И губами так еще артикулировал! Мы его уговаривали: «Кирилл Петрович, вот когда стоят телевизионные камеры или когда публика позади оркестра сидит - ну пожалуйста, не делайте лицо! Потом лучше вызовите в дирижерскую и делайте что хотите». Но он не мог.

Однако если приходил какой-то дирижер сомнительный, которого он не знал, то оркестр он охранял. Ставил обычно стульчик в нише около органа и там сидел.

Однажды приехал некий дирижер, Кирилл Петрович сидит сзади. Была 21-я симфония Мясковского. И с первых же тактов посыпались дирижерские замечания струнным такого типа: ноту ля на струне ре, ноту ре на струне ля. Продолжалось это минут 15. Вдруг папа встает - стоп, в дирижерскую, пожалуйста. А мы побежали подслушивать.

Он ему говорит: «Что вы за замечания делаете, что за ерунда? Значит, план работы такой - сейчас прогон, завтра выходной, послезавтра выходной, в день выступления генеральная, вечером концерт, и духа вашего здесь больше не будет».

При этом каких дирижеров он сам приглашал! Шарль Брюк, Зубин Мета, Лорин Маазель, Игорь Маркевич, Иржи Белоглавек. В Америку с нами вторым дирижером поехал Светланов.

Кондрашин: То есть ревности к коллегам не было совсем. Хотя считается, что у дирижеров не принято дружить между собой. И надо сказать, когда он уехал в Голландию, он же не был там, как многие считают, главным дирижером Концертгебау. Главным там был Бернард Хайтинк. И для Кондрашина открыли место, которое с его смертью закрылось, - место второго главного дирижера!

Но он всячески подчеркивал, что Хайтинк - главный, и у них были очень хорошие отношения. Хотя это сложно себе представить, как два главных дирижера могут терпеть друг друга.

Лазарев: И он молодежь поддерживал. Возглавлял конкурс дирижерский. В 1966 году, когда был второй конкурс, появились Темирканов, Симонов, Максим Шостакович.

Мой конкурс был третий, у меня была первая премия, у Вольдемара Нельсона вторая. И сразу же Кирилл Петрович пригласил нас к себе ассистентами. Я сказал, что я слишком дорожу нашими с ним хорошими отношениями, поэтому не пойду. А Нельсон сказал, что пойдет.

Год они там вместе варились. И через год все получилось так, как я и ожидал. Кирилл Петрович сказал, что Нельсон бездельник.

Я думаю, что Кирилл Петрович не совсем правильно себе представлял должность ассистента. По его мнению, ассистент должен был за ним ходить и все записывать. А тот этого не делал.

И Нельсон совершил еще одну ошибку. Он пошел к Кириллу Петровичу в аспирантуру. Чего категорически было делать нельзя. То есть он попал как кур в ощип. Ходил чуть не в слезах. А я приходил на урок смотреть, как они бились друг с другом, меня потеха брала страшная.

Но я думаю, Кондрашин единственный был, кто поддерживал молодых.

Кондрашин: Он же еще написал несколько очень хороших книг - «Мир дирижера», «О дирижерском искусстве», «О художественном прочтении симфоний Чайковского». Сейчас это библиографические редкости. Я хочу их переиздать.

Страшно интересно читать, как он объясняет музыку. Например, первая часть 15-й симфонии Шостаковича: «компания разгулявшихся молодых людей идет по улице». Конечно, Дмитрий Дмитриевич не об этом писал. Музыку словами вообще объяснить нельзя, но чтоб музыканты поняли, как ее надо играть, обязательно должен быть какой-то образ. Нельзя просто сказать: здесь играйте потише, здесь погромче. А дед говорил вещи, которые напрямую, может быть, не имели отношения к данной музыке. Но музыкант после этого играл в том настроении, которое ему было нужно.

В этих книгах - его третий талант после дирижерского и педагогического.

Трайбман: Последний концерт он дирижировал с нами в свой день рождения, 6 марта 1978 года, была Шестая симфония Мясковского. Он к тому времени уже ушел из оркестра, был свободным художником, с нами у него было только два концерта в год. Потом должен был быть второй концерт, и уже висели афиши, но его не произошло - Кирилл Петрович остался на Западе.

Лазарев: Для меня было неожиданностью, когда он остался. Это неподготовленная модуляция была абсолютно.

Трайбман: Ну, в последние годы у него как получилось? Друзья - Шостакович, Ойстрах - умерли. Галич выслан. Ростропович уехал.

И еще, конечно, у него была страшная обида - он только-только ушел из оркестра, а у оркестра был юбилей, выпустили буклет. Где его даже не вспомнили.

Лазарев: Он остался в декабре 1978-го. А месяца через три у меня был концерт в Амстердаме. И вдруг он мне звонит: «Саша, с вами нет музыковеда в штатском?» - «Нет, Кирилл Петрович, я один». - «Ну давайте увидимся?» - «Давайте». - «Площадь Alte Opera , Ойстербар, в 12, я закажу столик на фамилию Нойман, это для конспирации».

Ровно по секундомеру мы зашли с двух сторон в бар. Что значит два человека хоть и разных поколений, но одной профессии! Точность. Сидели беседовали часа три. Он говорил, что это была первая встреча с посланцем той страны, которую он оставил. Это была моя с ним последняя встреча.

Безусловно, он тосковал. Спрашивает: «Можете передать письмо?» Я говорю: «Конечно, только вы сейчас про него не кричите и не суйте его мне у всех на виду». Он что-то написал, мы вышли, он мне передал.

На следующий день, когда я прилетел в Москву, меня заставили вывернуть карманы в «Шереметьево». Обычно ничего такого не бывало. Но письмо было в заднем кармане, и я его не достал.

По приезде позвонил Нине Леонидовне. Спрашивает: «Саша, как вы доехали?! А то, представляете, этот дурак мне звонит и говорит: Саша улетает завтра московским рейсом, он тебе привезет письмо!» То есть Кирилл Петрович сказал ей все по телефону (смеется) , и я так полагаю, что это стало известно.

Кондрашин: Последний раз он дирижировал в Амстердаме. Незапланированно. Должен был быть концерт оркестра Немецкого радио. Дневной. Первая симфония Малера. А в первом отделении - «Классическая» Прокофьева. И дирижер куда-то исчез, что-то там случилось. Прокофьева продирижировал концертмейстер. А на Малера, естественно, нужен был какой-то маэстро. И срочно позвонили Кондрашину.

Условие - оркестр должен был играть без репетиции. Дед, видимо, себя не очень хорошо чувствовал. Но он с этим оркестром несколько месяцев назад играл какую-то другую программу в Германии, в общем, он его знал. И он согласился.

Тогдашний директор Концертгебау рассказывал, что это была его идея пригласить Кондрашина. Первую часть струнные играли очень неуверенно, и он подумал, что если дальше так пойдет, то он лишится своей работы. Но дальше стало лучше и лучше. Запись эта сохранилась, и в день рождения деда она будет транслироваться на «Орфее».

Кондрашин - один из немногих, дирижерский почерк которых можно услышать на записи. Слышно даже то, что он дирижировал без палочки. Я, как оркестрант, очень это понимаю. Нет этой указки. Он руками все показывает.

И эта запись - потрясающая. Оркестр - не его, это не тот оркестр, который его с полдыхания понимает. И, конечно, Первую Малера любой профессиональный оркестр может сыграть, не очень обращая внимание на дирижера. Но слышно, что они играют именно так, как он хотел. Особенно финал. И, собственно, после этого концерта он приехал домой, ему стало плохо, и он умер.

Я его не застал, к сожалению, но видел записи и, главное, слышал записи. Кадров вообще-то с ним мало осталось. Все размагнитили. Самые известные - с Ойстрахом и Ваном Клиберном.

Нельзя сказать, что у него манера дирижирования была красивая, не было позерских жестов. Но он показывал так, что, мне кажется, даже тому, кто не умел играть, не сыграть было невозможно.

Папа (Петр Кириллович Кондрашин, знаменитый звукорежиссер. - Ред. ) мне говорил, что дирижер, который говорит музыкантам: «Почему вы на меня не смотрите?» - это не дирижер.

Не могу сказать, что прямо все записи деда меня восхищают. Но есть диски с Концертгебау, все live - «Симфонические танцы», «Вальс» Равеля, «Дафнис и Хлоя», Первая и Вторая симфонии Брамса, Третья Бетховена, Третья Прокофьева, Шестая Шостаковича - это фантастическое качество!

Отец мой считал, что к концу жизни дед сделал колоссальный рывок как дирижер. И отъезд его, конечно, был не случайным. Уехав туда, он полностью сменил обстановку, окружение.

Представьте себе, что это было для советского человека. Все другое, толком без языка, дома остались дети, друзья. Ну, это как монахи уходят от привычного мира. Я думаю, что в этой истории было много трагического, но он понимал, на что идет. Он хотел своим творчеством оправдать очень жесткий и тяжелый для близких поступок. Отцу ведь моему даже предлагали фамилию поменять, когда дед уехал. Дед писал:

«Я надеюсь, что вам не будет стыдно за мое имя. Если Бог даст мне еще пять лет, то я успею сделать, что задумал»

Он же уже был приглашен возглавить оркестр Баварского радио. Но он прожил только два с половиной года.

Беда не приходит одна, она любит компанию. Высокопоставленные художники как сговорились против Кондрашина. Главный дирижер Госоркестра не раз активно пресекал все предложения своего худсовета о приглашениях Кондрашина. Из БСО уволили Геннадия Рождественского. Коль дела не поправишь, решил оркестр, то нельзя терять хорошей возможности: сейчас свободен Кондрашин - надо его просить стать главным. Он блестящий дирижер, недавно сделавший с БСО прекрасную запись Симфонии № 3 Брамса. Но председатель радиокомитета Лапин, в чьем ведении этот коллектив, был начеку и с негодованием отверг эти предложения. Разумеется, пришедший в БСО Владимир Федосеев также старательно оберегал коллектив от такого интерпретатора (причем тут музыка, когда культура пытается задушить одного из своих лучших представителей!).

Москва перекрыла все дирижерские дороги Кондрашину. Он очень быстро оказался никому не нужен. Министерство культуры РСФСР злобным молчанием испытывало своего недавнего баловня, а теперь взбунтовавшегося мастера-ослушника. Бескомпромиссными и последовательными в своей дружбе и любви оказались только два музыканта: Джансуг Кахидзе и Израиль Гусман, с радостью пригласившие Кондрашина в свои оркестры, где они были главными дирижерами. Причем Кахидзе ведь в свое время пострадал от кондрашинской несправедливости (тот не отгадал в нем замечательного музыканта и яркого дирижера и не пропустил на заключительный тур одного из дирижерских конкурсов, который возглавлял). Кроме того, Кахидзе вытерпел и капризы измученного маэстро, менявшего на ходу программы и сроки.

В беседах Кондрашин не однажды упоминал об эксплуататорском отношении к артисту в Союзе. И противопоставлял Запад. «Там, - аргументировал он, - каждый мой приезд для людей, любящих музыку, праздник. Все крутится вокруг тебя. Пресса весьма активна и оперативна. В России я за свою жизнь не получил ни одной оперативной рецензии - только через кварталы и полугодия. Там же на следующий день после концерта я читал пятьдесят! На Западе ты нужен реально и навсегда», - говорил Кирилл Петрович.

Конечно, он заблуждался. К сожалению, все, что перечислял в наших беседах маэстро, все это атрибуты гастрольной жизни. Постоянного же безоблачного бытия в искусстве нет нигде на Земле. И, оказавшись на Западе, он это почувствовал сразу же после первых обращений к антрепризе… Маэстро думал, что будет вечный фейерверк, а натолкнулся на испуганных людей, спешно наводящих мосты к нашим конторам, желая выведать: не разорвет ли Минкульт другие контракты, заключенные по его инициативе.

Однако еще не все сказано о предотъездной ситуации. Итак, маэстро собирался в ноябре на гастроли в Голландию. С оркестром «Концертгебау» его соединяла многолетняя работа. Один из лучших европейских коллективов, «Концертгебау» ценил Кондрашина как блестящего интерпретатора и как редкого музыканта, обладающего даром педагогического мастерства. Оркестр становился интересней, в нем рельефней проявлялось лицо коллектива после постоянных общений с Кондрашиным. И Кирилл Петрович, с годами все более осознавая свой интерес к несуетному формированию оркестрового стиля, своей школы оркестровой игры и дирижирования, весьма высоко ценил это сотрудничество. Директорат оркестра накануне пригласил его быть со-главным дирижером (вместе с Хайтинком). Но, собираясь на гастроли, Кондрашин не мог быть уверенным, что они состоятся. Из-за здоровья.

Это еще одна из важных причин отъезда. В год отъезда из-за избыточных нервных переживаний Кондрашин стал глохнуть. Он не афишировал этого, и кроме близких никто не знал о растущей глухоте. Отпустил длинные волосы, позволяющие маскировать слуховой аппарат. Очевидно, он опасался, что недостаточное слышание будет еще одним препятствием для разрешения зарубежных гастролей, которые остались для него единственной возможностью концертной жизни. (Между тем музыку он слышал прекрасно, что и позволяет предположить, что глухота была нервной реакцией на события.)

Был еще один старый диагноз, приносящий много неприятностей со стороны медицинских органов, подписывающих справки о разрешении поехать за границу. У маэстро была аневризма аорты, и перед последними гастролями его лечащие врачи из Кремлевской больницы усомнились - стоит ли лететь, ведь это опасно. Пришлось обратиться к главному специалисту по заболеваниям сосудов - академику, и тот, вызвав на собеседование врачей, поставил более щадящий диагноз, снимающий ответственность с тех, кто дает справки на вылет. Таким образом, гастроли могли состояться и на этот раз. Однако, совершенно ясно, что данное разрешение может быть последним, и в недалеком будущем он останется совершенно свободным от всего: не имея гастролей на Родине, он не сможет гастролировать и за границей.

Таковы были обстоятельства, предшествующие последним гастролям Кирилла Петровича Кондрашина. И теперь вопрос к читателю - как бы он поступил на месте народного артиста СССР дирижера Кирилла Кондрашина?

Судьба между тем раскрывала свои козырные карты. Приехав в Голландию, Кондрашин получил приглашение занять пост главного дирижера оркестра голландского радио в Хильверсуме. И это помимо того, что он уже имел со-главное дирижерство в оркестре «Концертгебау». Эта должность - следствие межправительственных соглашений, которые могли быть прерваны разгневанным министерством в случае невозвращения. Свободное место в оркестре радио же могли очень скоро занять. Ситуация требовала принятия решения. Он заявляет о своем решении остаться и остается в надежде на Хильверсум. Директорат же «Концертгебау» испуган, теперь не тем, что испортятся отношения с советскими ведомствами, а тем, что не смогут найти такого дирижера. Оркестру, как они считали, не нужен просто «ивнинг-кондакшен» (дирижер, производящий впечатление на концерте); оркестру нужен универсально оснащенный мастер: и интерпретатор, и оказывающий плодотворное педагогическое воздействие.

Событийный ряд жизни маэстро того времени был полон возможностями, подтверждающими внешнюю правильность невозвращения. Оркестру разрешили продлить контракт с Кондрашиным. Судьба победила жизнь. Она всегда побеждает, когда с ней не борются, а выкладывают перечень увесистых причин. Остались обездоленными родные, друзья и многочисленные подлинные поклонники его искусства на Родине. Он надеялся, что мы поймем его. Мы все понимаем и все прощаем, это ведь не первый и не последний удар…

9 декабря 1978 года вернулась из Голландии его жена и подтвердила все сказанное «голосами» - «Маэстро остался!» В тот же день я встретил его горячего поклонника из оркестровых музыкантов, человека верующего. «Я все знаю, - сказал музыкант со спокойной печалью, - я заказал молебен по нашему Кириллу…» И он стал бормотать какую-то витиеватую фразу, из которой я только и услышал последнее предложение: «Господи, прости его, заблудшего…»

За годы застоя мы потеряли многих выдающихся деятелей культуры. Некоторых навсегда. Среди них и Кирилла Петровича Кондрашина. Его вынужденное невозвращение не принесло счастья никому: ни его семье, ни западной культуре, ни ему самому. Зная маэстро, можно предположить, что все письмена судьбы он подсмотрел заранее. Он знал финал. Доказательством тому служат его письма к жене, завещания, написанные заранее, отказы высказаться о причинах отъезда, от вопросов о политических взглядах. Он говорил по телефону с женой Ниной Леонидовной Кондрашиной чаще, чем должен был говорить человек, захотевший навсегда расстаться с одним миром в пользу другого. Он говорил и писал о непоправимом. Он знал судьбу и звал ее. Жизнь Кондрашина на Западе продолжалась чуть более двух лет. В канун своего дня рождения в 1981 году маэстро умер от разрыва сердца. Он похоронен неподалеку от Амстердама, на постоянном кладбище в дубовом гробу с прозрачной крышкой…

Дипломант 2-й степени 1-го Всесоюзного конкурса дирижеров (1938)
Сталинские премии (1948, 1949)
Государственная премия РСФСР им. М. И. Глинки (1969)
Награжден орденами Трудового Красного Знамени, Октябрьской революции, Большой золотой медалью Всемирного Малеровского общества (1973)

Дирижер, педагог.

Родился в семье музыкантов. Первоначальное музыкальное образование получил в Музыкальной школе и Музыкальном техникуме им. В. В. Стасова (фортепиано). В 1931-36 гг. учился в Московской консерватории (класс оперно-симфонического дирижирования Б. Э. Хайкина). Исполнительскую деятельность начал в качестве участника группы ударных инструментов в оркестре Оперного театра им. К. С. Станиславского, там же дебютировал как оперный дирижер (оперетта «Корневильские колокола» Р. Планкетта, 1934 г.), руководил самодеятельным оркестра Дома ученых.

В 1937 г. был приглашен в Ленинградский Малый оперный театр, который тогда возглавлял Хайкин. После первой удачной самостоятельной работы (опера «Помпадуры» А. Ф. Пащенко) осуществил ряд крупных постановок («Свадьба Фигаро» В. А. Моцарта, «Борис Годунов» М. П. Мусоргского, «Чио-Чио-сан», «Девушка с Запада» Дж. Пуччини). Дирижировал также балетами. В 1943-56 гг. — дирижер Большого театра (оперы «Снегурочка» Н. А. Римского-Корсакова, «Проданная невеста» Б. Сметаны, «Галька» С. Монюшко, «Вражья сила» А. Н. Серова, «Бэла» Ан. Н. Александрова и др.). По признанию Кондрашина, работа в театре во многом сформировала принципы его подхода к исполнению симфонической музыки, вызвала стремление выработать современный, гибкий исполнительский стиль, добиться высокой культуры ансамблевой игры (Петрушанская Р., 1975). Тяготение к симфоническому дирижированию привело Кондрашина в Московский молодежный симфонический оркестр, получивший в 1949 г. Большой приз Будапештского фестиваля.

С 1956 г. выступал с различными коллективами исключительно как симфонический дирижер. При его живейшем участии значительно повысился уровень многих отечественных оркестров (Горьковского, Новосибирского, Воронежского). Сотрудничал также с зарубежными оркестрами, в частности с симфоническим оркестром в Пхеньяне (КНДР). Проявил себя как замечательный ансамблист и аккомпаниатор. Совместно с Д. Ф. Ойстрахом подготовил цикл «Развитие скрипичного концерта» (1947/48; с Государственным симфоническим оркестром СССР). Характерные черты творческого облика дирижера — масштабность и эмоциональность исполнения, виртуозная отработка деталей, умение подчинить себе оркестр (Ойстрах, 1974).

Играл с Э. Г. Гилельсом (все фортепианные концерты Л. ван Бетховена). Аккомпанировал финалистам 1-го Международного конкурса имени П. И. Чайковского (1958). После чего в «дуэте» с В. Клиберном гастролировал в Великобритании. Стал первым советским дирижером, выступившим в США (1958). Позднее гастролировал во многих странах мира (Австрия, Бельгия, Венгрия, Нидерланды, Италия, Швейцария). В 1960-75 гг. — главный дирижер симфонического оркестра Московской филармонии. Владел обширным репертуаром. Первый исполнитель сочинений Д. Д. Шостаковича (Четвертая и Тринадцатая симфонии, Второй концерт для скрипки с оркестром, «Казнь Степана Разина»), А. И. Хачатуряна, Г. В. Свиридова, Р. К. Щедрина, Б. А. Чайковского (посвятил Кондрашину Вторую симфонию), М. С. Вайнберга (посвятил Кондрашину Пятую симфонию), Ю. М. Буцко, А. А. Николаева и др. Подготовил ряд монографических циклов, в том числе: «Восемь симфоний Малера», «Пятнадцать симфоний Д. Шостаковича», «Шесть симфоний Л. ван Бетховена», «Семь симфоний С. Прокофьева». С 1978 г. занимал пост 2-го главного дирижера оркестра «Консертгебау» (Нидерланды). Кондрашина приглашали также стать главным дирижером оркестра Баварского радио.

В Московской консерватории преподавал в 1950-1953 и 1972-1978 гг.

С 1984 г. в Амстердаме регулярно проводится Международный конкурс молодых дирижеров имени Кондрашина; с начала 1990-х гг. фестиваль имени Кондрашина организуют в Екатеринбурге.

Кирилл Кондрашин… Один из выдающихся отечественных дирижеров, Народный артист СССР, обладатель двух Сталинских премий – и невозвращенец…

Музыкальная судьба была предначертана Кириллу Петровичу Кондрашину с рождения – такой была московская семья, в которой он в 1914 г. появился на свет. Мать его была первой женщиной, прошедшей по конкурсу в оркестр Большого театра, а будущего супруга встретила она в оркестре Сергея Кусевицкого. Талантливый мальчик осваивал искусство фортепианной игры в музыкальной школе, потом поступил в техникум им. В.В.Стасова. В 17 лет юноша уже знал, что будет дирижером. Этому искусству обучается он в Московской консерватории.

Профессиональную карьеру Кирилл Петрович начинал в Музыкальном театре им. В.И.Немировича-Данченко в качестве… исполнителя-ударника. Впрочем, дирижерский дебют не заставил себя ждать: в 1934 г. он дирижирует «Корневильскими колоколами», а затем – «Чио-чио-сан».

Консерваторский наставник Кондрашина – – возглавлял Малый оперный театр в Ленинграде, и в 1937 г. молодой дирижер был приглашен туда. Под его управлением исполняются « », « », «Проданная невеста», «Девушка с Запада», « », «Тихий Дон». По прошествии года Кондрашин удостаивается диплома второй степени на Всесоюзном конкурсе дирижеров. Это было очень значительное достижение, учитывая, что соперниками его были более опытные дирижеры.

В 1943 г. Кирилл Петрович приходит в Большой театр. Он работает над « », «Вражьей силой», «Галькой» и другими операми. И все-таки он ощущает в себе потенциал дирижера не столько оперного, сколько симфонического. Реализовывать себя в этом качестве он начинает в послевоенное время: подготавливает цикл «Развитие скрипичного концерта» с Госоркестром, удостаивается приза Будапештского фестиваля, выступив там с Московским молодежным симфоническим оркестром.

В 1956 г. Кондрашин покинул Большой театр и посвятил себя симфоническому дирижированию, а в 1960 г. стал главным дирижером оркестра Московской филармонии. Этот оркестр уступал по уровню таким коллективам, как Госоркестр или оркестр Ленинградской филармонии, в особенности это касалось струнной группы, но Кондрашину удавалось добиваться от музыкантов высоких результатов.

Оркестрантам Кондрашин запомнился не только своим дирижерским талантом, но и отеческой заботой о них, музыканты даже называли его «папой». Благодаря хлопотам дирижера многие из них получили квартиры, а когда не имевшему московской прописки флейтисту угрожало выселение, Кирилл Петрович предотвратил это с помощью телеграммы, направленной лично Хрущеву и подписанной несколькими известными композиторам и музыкантами. На гастролях во Франции он всем оркестрантам купил за свой счет билеты на Эйфелеву башню. Во время летних гастролей по стране музыкантов зачастую размещали без особых удобств, и дирижер делил с ними все лишения, хотя ему могли предоставить более комфортные условия.

Будучи таким «демократом» в быту, Кондрашин был исключительно строг и требователен в репетиционной работе. Главной чертой его исполнения была точность и скрупулезность. Дирижерская импровизация была ему не свойственна – всё у него всегда было точно рассчитано, он нередко требовал от оркестрантов «откусить звук». Такой точный расчет присутствовал даже в организации репетиций – перед перерывом он всегда заканчивал какой-то более или менее завершенный раздел (например, экспозицию сонатной формы).

Программы оркестра отличались разнообразием: , чьи симфонии прежде звучали в Москве несравненно реже, чем в Ленинграде, Хиндемит, произведения современников – , Бориса Чайковского, . Дирижировал Кондрашин премьерами «Казни Степана Разина» и .

С оркестром, который он возглавлял, Кондрашин ощущал себя единым целым, не пожелав оставить его, когда в 1964 г. получил предложение возглавить Госоркестр. Он вывел свой исполнительский коллектив на высокий уровень. Но к середине 1970-х гг. у него начинаются нарушения слуха. Дирижер тяжело это переживал – ведь он привык требовать безупречности и от себя, и от коллег, и в 1975 г. Кирилл Петрович принимает решение оставить оркестр. Впоследствии с ним поступили не лучшим образом: вскоре после его ухода коллектив отмечал юбилей, на который Кондрашина «забыли» пригласить. В буклете, где помещались цитаты из восторженных иностранных рецензий, которые во многом являлись заслугой Кондрашина, его имя едва упоминалось.

Имя Кирилла Кондрашина было известно за пределами СССР, он неоднократно бывал в Голландии как приглашенный дирижер. Но во время каждой такой поездки он опасался, что этот раз будет последним: на выезд за границу тогда требовалось разрешение, а его могли не выпустить под предлогом состояния здоровья. В 1978 г. во время очередных гастролей он решает не возвращаться на родину. Вскоре он становится приглашенным дирижером амстердамского оркестра Консертгебау. В 1981 г. он получил предложение возглавить Симфонический концерт Баварского радио, но сделать это не успел. В марте того года Кондрашин дирижировал в Амстердаме исполнением . Через несколько часов после концерта дирижер скоропостижно скончался.

Музыкальные Сезоны

О проекте «Конструктор успеха»

Как найти свое место в жизни, заняться тем, что получается легко и приносит счастье? Для этого нужно правильно применить знания, которые дал университет и сама жизнь. В проекте «Конструктор успеха» мы рассказываем о выпускниках Высшей школы экономики, которые реализовали себя в интересном бизнесе или неожиданной профессии. Герои делятся опытом — рассказывают, какие шишки набивали и как использовали предоставленные им шансы.

В инвестбизнесе, помимо профессиональных знаний, нужны совсем неожиданные качества: космическая стрессоустойчивость, склонность к работе без выходных в течение 10 лет. В рубрике «Конструктор успеха» Кирилл Кондрашин, руководитель направления DCM на российском и украинском рынках банка J.P. Morgan, рассказал, о чем часто не подозревают обладатели красных дипломов, зачем думать, как британский HR, и как новичку выжить в дебрях финансовых структур Лондона.

Сложно учиться на двухдипломной программе?

Одно из главных условий — хорошо знать английский язык, потому что обучение ведется на английском. У меня за плечами английская школа, так что с языком проблем не было. В этой программе был опасный момент: если ты не сдаешь лондонские экзамены с первого раза, пересдать их можно только на следующий год. «Хвост» по некоторым из них не позволяет перейти на следующий курс и придется оставаться на второй год. К счастью, у меня все завершилось благополучно.

Вам в принципе учеба давалась легко?

Меня всегда больше интересовала практическая сторона обучения, но теоретическая часть тоже давалась мне достаточно легко — можно сказать, что да, я был способным и, наверное, везучим студентом.

Получив диплом, вы продолжали учебу или сразу начали практиковать?

В лондонской программе есть так называемый first class diploma, эквивалентный нашему красному, потом есть upper second, second и так далее. У меня был upper second диплом (по-нашему — «четверочный») — с ним я поехал доучиваться в магистратуру в Warwick Business School в Великобританию, где получил скидку на обучение и частично стипендию. Начав учиться там, я понял, что после учебы хотел бы поработать в Лондоне — начало учебы в сентябре, а с ноября, как правило, подаются заявления на стажировки и работу. К декабрю я получил должность, потом другую, и так остался в Англии.

Почему именно в Лондоне стажируются и стараются получить работу юные финансисты?

Тут несколько факторов. Почему туда едут учиться? Потому что в Лондоне наравне с США очень хорошая система образования, за которым едут студенты из самых разных стран. Но Америка далеко и она дороже. Лондон сейчас является финансовым центром мира, но до 90-х никаким финансовым центром он не был — у большинства банков крупные офисы были в некотором разброде — в Милане, Мадриде, Франкфурте. А в 90-х, когда начали развиваться emerging markets, то офисы стали перемещаться в Лондон исходя из элементарного удобства, так что Лондон по крайней мере взял на себя европейскую нагрузку, постепенно стал доминирующим центром в Европе. Emerging markets — это развивающиеся рынки Латинской Америки, Азии, Африки, России, Восточной Европы, и там крупные офисы создавать неудобно (проще иметь один центральный офис в точке, где также размещаются офисы почти всех крупных компаний). Поэтому многие банки, из европейских стран в том числе, стали перевозить головные офисы в Лондон.

Если ты не выжил в инвестициях на старте, то этот бизнес вообще не для тебя. Часто это новость для обладателей красного диплома и институтских отличников

Каков сценарий построения карьеры в банковских дебрях Лондона?

Конечно, во всех хороших институтах есть карьерные центры, которые, правда, помогают больше советами, чем конкретными стажировками. В сентябре крупные компании и банки открывают набор кадров на следующий год, а в ноябре-декабре новички подают заявки на работу или стажировку. В принципе, процесс понятный: начинаешь с заполнения формы на сайте компании, где в письменном виде приводишь неоспоримые доводы — почему должны взять именно тебя, потом проходишь тесты, и если проходишь первый раунд, то тебя приглашают на интервью. Но радоваться рано: интервью также проходит в несколько раундов.

Какое количество ваших запросов получили положительный ответ?

Не так много. Сейчас я понимаю, что уже учась в бакалавриате, студенту нужно тренироваться писать письма работодателю. Нужно писать по-английски и писать так, как думают люди из отдела кадров компании, постараться описать то, что они ожидают получить от тебя. А когда ты только приехал в магистратуру и уже в сентябре начинаешь писать подобные письма, то вынужден заложить время даже на это — на оттачивание понимания мыслительного процесса местных HR"ов.

Мне кажется, или часто финансовые структуры злоупотребляют положением новичков? Ведь всегда есть соблазн придушить их еще не раскрывшееся эго крошечной зарплатой или «грязной» работой.

Нужно понимать, куда ты идешь работать. Пройти через тернии все равно придется, и их никто там специально не подставляет - такова структура индустрии. Если идешь работать в коммерческий банк — это «магазин», а если идешь в инвестбанк — то у тебя 16-часовой рабочий день, и это нормально. Постепенно с ростом карьеры нагрузка уменьшается, но если ты стагнируешь — дело только в тебе самом. Это тяжело, и если ты не выжил в инвестициях на старте, то этот бизнес вообще не для тебя. Часто это новость для обладателей красного диплома и институтских отличников.

Пожалуй, сотрудник инвестиционных структур должен обладать здоровьем космонавта.

Это правда, увы. Но и психологическая подготовка, и даже в большей степени она, важна для новичка. Работа в инвестбанке — для тех, у кого железные нервы и нерушимая вера в себя.

В чем ключевые моменты стрессовых ситуаций? И, кстати, почему 16-часовой рабочий день?

Просто много работы. Когда ты приходишь, надо быть готовым столкнутся со страшными (для новичка) сложностями — нужно делать очень много вещей, которым в институте не учат. Первые три года ты пытаешься понять, нужно ли то, что ты делаешь, сформировать свою картину, что даже у самых умных и быстрых занимает длительное время. Ты погружаешься в логику разных продуктов: почему это работает так, а это так не работает, поэтому приходится работать и в выходные, и тебе очень повезло, если выходит один выходной в неделю. Так — пять лет изо дня в день. Если твоя психика не дала трещину — значит, ты прирожденный сотрудник инвестиционного банка.

У каждого крупного банка должен быть свой реабилитационный центр.

Тогда банки бы превратились в хосписы, но у банков другой подход — тебя никто не держит, если не справился — просто уходи. Я работаю быстро, и поначалу было много новой информации, которую нужно понять. Я справился, но это очень индивидуально.

Сколько лет нужно проработать в таком темпе, чтобы начать отдыхать, или мечтать об отдыхе?

Когда через 10 лет ты оказываешься на уровне директора — нагрузка уменьшается. Это стандартный «лестничный» срок крупного инвестбанка.

Вы упомянули, что на работе учитесь другим вещам, неужто вам не хватило двухдипломного образования?

Это разные вещи. Академические знания важны для общего развития, тебе дали фундамент, а инструменты тебе дают на работе.

Через какие должности и компетенции вам пришлось пройти на этапе роста?

Примерно три с половиной года ты — аналитик, потом столько же associate эксперт, потом три года - вице-президент, потом - директор, и чтобы с вице-президента прыгнуть до директора, тебе нужно быть успешным — если ты работаешь плохо, тебя увольняют, если ты работаешь средне и хорошо, ты растешь и демонстрируешь показатели. Становишься директором, и можешь быть им сколько пожелаешь.

Как оценивают успешность работы — по количеству реализованных проектов?

Зависит от твоего уровня. На первых этапах (лет 6-8) все зависит от отзывов о тебе твоих коллег и руководителей. Потом зависит от того, сколько денег ты принес банку.

Когда через 10 лет ты оказываешься на уровне директора — нагрузка уменьшается

Были ли у вас неудачные проекты?

Вы вынесли из ошибок только позитивный опыт?

Ты постоянно учишься. От каждой сделки каждый раз «прилипает» что-то новое. Дальше ты можешь избегать предыдущих ошибок, но все равно каждый раз сталкиваешься с чем-то уникальным, и навсегда отгородиться ширмой успеха попросту невозможно. Грабли — обратная сторона успеха.

Как выживают и чем живут люди внутри компании?

В банковском деле человек человеку волк — это остро мотивированные и высокооплачиваемые сотрудники. Деньги — самый простой мотиватор. Другой мотиватор — любимая работа, он более крепкий. Ты можешь проводить переговоры с главами крупнейших компаний, это интересно, но для этого нужно дойти до высокого уровня — тоже мотиватор. Для инвестбанка должен быть определенный набор качеств: техничность выполнения задач, космическая стрессоустойчивость, отточенное общение с клиентами с целью убедить. Если у тебя есть набор таких характеристик, то ты вырастаешь. Например, в Америке набирают большие команды аналитиков, люди работают два года, потом 90% уходит на МВА, а потом в корпоративные финансы. Зато остаются акулы.

Работа за рубежом как строчка в резюме — большая заслуга?

Ты уже с этой строчкой можешь получить другие хорошие работы, прыгнуть на более высокую позицию. Начать в инвестбанке — совершенно не значит, что ты там будешь всю жизнь.

Расскажите о своей нынешней должности?

Я возглавляю рынки долгового капитала по России и Украине. Наше подразделение организовывает долговое финансирование путем выпуска еврооблигаций (облигаций, размещаемых среди международных инвесторов). Моя команда — номер один в регионе и с большим отрывом. В этом году мы сделали около 30 сделок в России.

Из кого состоит ваша команда?

Мы - часть более крупной команды, покрывающей Центральную и Восточную Европу, Ближний Восток и Африку, в ней работают люди разных национальностей. Работы много, потому что команды в инвестбанках относительно маленькие, это 3-5 человек по отдельным направлениям. Создавать большие команды и уменьшать нагрузку не очень получается, будет слишком большая цепочка, а профессионалов в этой области найти трудно и времязатратно. Если руководители компании привыкли говорить с одним человеком, они и будут с ним говорить, ты не можешь им сказать: «занят, поговорите с другим» — не та скорость работы. У меня в команде, кстати сказать, с начала моего руководства направлением работают два человека из МИЭФ, а за все время моей карьеры я нанял 6-7 выпускников МИЭФ.

Как у вас прошла адаптация к иностранной культуре?

В инвестбанках культура международная, у нас в команде нет ни одного англичанина. Я живу в Лондоне уже 13 лет, и я привык. Первый год, кстати, я работал в аудиторской компании, где совершенно другая атмосфера, почти все англичане — было менее комфортно. Среди разных культур больше понимания — быть может, автоматически вырабатывается какой-то тайный, но всем понятный невербальный язык.

Много ли в Лондоне выпускников Вышки, и поддерживаете ли вы отношения?

МИЭФ раз в год проводит там встречи выпускников — сначала я был активным участником встреч, а с течением лет понял, что уже никого не знаю. У меня жена из МИЭФ, могу сказать, что это некое сообщество с родственными мне взглядами и подходами к работе. Это приятно.

Когда у вас появилось время на хобби, на отдых, чем вы его заполнили? Вы, кажется, занимаетесь боксом.

Да, точнее — кик-боксингом. Езжу заниматься в Тайланд. Еще гоняю на мотоцикле, но сейчас у нас в семье маленький ребенок, так что свободное время посвящаю ему. В Лондоне жизнь более комфортная, чем в Москве: ты живешь в центре города, у тебя может быть свой сад, где после активной рабочей недели можно помедитировать и провести чудесные выходные с семьей.

Каков Лондон для жизни?

Лондон, с моей точки зрения, дороже, чем Москва (и ты платишь большие налоги), но с другой стороны — ты можешь пойти в дешевый ресторан, и еда там будет не хуже, чем в дорогом. В Лондоне не так холодно, можно пойти и посидеть в парке, ты можешь тратить меньше денег, но получить такое же удовольствие — там всегда есть выбор для всех. За это его и любят.

Вы с самого начала карьеры (а, может и учебы) понимали, чего вы хотите?

Мне нравились финансы. Но мало кто еще в институте строит планы на будущее — в том смысле, что парадигма будущего подвижна, а студент методом проб и ошибок только нащупывает правильный путь. Я мало тогда осознавал, куда двигаться. И даже посвятив себя инвест-банкингу, все еще был на перепутье — в инвестбанке очень много разных направлений, таких как трейдинг, сейлз, ресерч, деривативы, структурирование и т.д. очень много вещей. И бросаясь с головой в первую работу или стажировку, работая в 3-4 командах, ты понимаешь, что тебе нравится и где у тебя лучше получается реализоваться. Поэтому я считаю стажировки наиважнейшим способом определить свой вектор роста. При этом все же обмолвлюсь, что большая часть профессиональной карьеры — везение. По крайней мере в моем случае.