Сравнительный анализ горький мой спутник. Значение символических образов произведения «Старик и море. Список использованной литературы

Женщины говорят о том, что русские мужчины "обабились", ставят нам в пример кто - иностранцев, а кто - "горячих джигитов", "кавказских князей". На самом деле, "мачо из под наседки" как типаж был известен и 100 лет назад, и что самое интересное - образец инфантильности и бабского поведения давал, скорее, не русский, а "благородный дикарь", "туземный аристократ". Так осталось и поныне.

Итак, рассказ эпохи "хождения Горького в народ". Цитирую его в сокращенном варианте.

"Встретил я его в одесской гавани. Дня три кряду моё внимание привлекала эта коренастая, плотная фигура и лицо восточного типа, обрамлённое красивой бородкой. Он то и дело мелькал предо мной: я видел, как он по целым часам стоял на граните мола, засунув в рот набалдашник трости и тоскливо разглядывая мутную воду гавани чёрными миндалевидными глазами; десять раз в день он проходил мимо меня походкой беспечного человека.

Кто он?.. Я стал следить за ним. Он же, как бы нарочно поддразнивая меня, всё чаще и чаще попадался мне на глаза, и, наконец, я привык различать издали его модный, клетчатый, светлый костюм и чёрную шляпу, его ленивую походку и тупой, скучный взгляд. Он был положительно необъясним здесь, в гавани, среди свиста пароходов и локомотивов, звона цепей, криков рабочих, в бешено-нервной сутолоке порта, охватывавшей человека со всех сторон. Все люди были озабочены, утомлены, все бегали, в пыли, в поту, кричали, ругались. Среди трудовой сутолоки медленно расхаживала эта странная фигура с мертвенно-скучным лицом, равнодушная ко всему, всем чужая.

Наконец, уже на четвёртый день, в обед, я натолкнулся на него и решил во что бы то ни стало узнать, кто он. Расположившись неподалёку от него с арбузом и хлебом, я стал есть и рассматривать его, придумывая, - как бы поделикатнее завязать с ним беседу?

(Андрей - Ребята, обратите внимание на то, насколько поведение незнакомца напоминает поведение женщины, он женоподобен даже в своем внешнем лоске, женоподобен и контраст трудовому поведению мужчин.)

Он стоял, прислонясь к груде цыбиков чая, и, бесцельно поглядывая вокруг себя, барабанил пальцами по своей трости, как по флейте.

(Андрей - Да-да, как барышня бесцельно барабанит пальчиком по пустому бокалу в баре. Слава богу, что молодой грузчик Горький не был знаком с Фрейдом, и не знал, что трость - фаллический символ. Думаю, засовывание в рот ее набалдашника заставило бы старика Фрейда расхохотаться.)

Мне, человеку в костюме босяка, с лямкой грузчика на спине и перепачканному в угольной пыли, трудно было вызвать его, франта, на разговор. Но, к моему удивлению, я увидал, что он не отрывает глаз от меня и они разгораются у него неприятным, жадным, животным огнём. Я решил, что объект моих наблюдении голоден, и, быстро оглянувшись вокруг, спросил его тихонько:

Хотите есть?

Он вздрогнул, алчно оскалил чуть не сотню плотных, здоровых зубов и тоже подозрительно оглянулся.

На нас никто не обращал внимания. Тогда я сунул ему пол-арбуза и кусок пшеничного хлеба. Он схватил всё это и исчез, присев за груду товара. Иногда оттуда высовывалась его голова в шляпе, сдвинутой на затылок, открывавшей смуглый, потный лоб. Его лицо блестело от широкой улыбки, и он почему-то подмигивал мне, ни на секунду не переставая жевать. Я сделал ему знак подождать меня, ушёл купить мяса, купил, принёс, отдал ему и стал около ящиков так, что совершенно скрыл франта от посторонних взглядов. До этого он ел и всё хищно оглядывался, точно боялся, что у него отнимут кусок; теперь он стал есть спокойнее, но всё-таки так быстро и жадно, что мне стало больно смотреть на этого изголодавшегося человека, и я повернулся спиной к нему.

Благодару! Очэн благодару! - Он потряс меня за плечо, потом схватил мою руку, стиснул её и тоже жестоко стал трясти.

Через пять минут он уже рассказывал мне, кто он.

(Андрей - Ребята, узнаете поведение женщины в баре?)

Грузин, князь Шакро Птадзе, один сын у отца, богатого кутаисского помещика, он служил конторщиком на одной из станций Закавказской железной дороги и жил вместе с товарищем. Этот товарищ вдруг исчез, захватив с собой деньги и ценные вещи князя Шакро, и вот князь пустился догонять его. Как-то случайно он узнал, что товарищ взял билет до Батума; князь Шакро отправился туда же. Но в Батуме оказалось, что товарищ поехал в Одессу. Тогда князь Шакро взял у некоего Вано Сванидзе, парикмахера, - тоже товарища, одних лет с собой, но не похожего по приметам, - паспорт и двинулся в Одессу. Тут он заявил полиции о краже, ему обещали найти, он ждал две недели, проел все свои деньги и вот уже вторые сутки не ел ни крошки.

Я слушал его рассказ, перемешанный с ругательствами, смотрел на него, верил ему, и мне было жалко мальчика, - ему шёл двадцатый год, а по наивности можно было дать ещё меньше. Часто и с глубоким негодованием он упоминал о крепкой дружбе, связывавшей его с вором-товарищем, укравшим такие вещи, за которые суровый отец Шакро наверное "зарэжет" сына "кынжалом", если сын не найдёт их. Я подумал, что, если не помочь этому малому, жадный город засосёт его. Я знал, какие иногда ничтожные случайности пополняют класс босяков; а тут для князя Шакро были налицо все шансы попасть в это почтенное, но не чтимое сословие. Мне захотелось помочь ему. Я предложил Шакро пойти к полицеймейстеру просить билет, он замялся и сообщил мне, что не пойдёт. Почему? Оказалось, что он не заплатил денег хозяину номеров, в которых стоял, а когда с него потребовали денег, он ударил кого-то; потом он скрылся и теперь справедливо полагает, что полиция не скажет ему спасибо за неплатёж этих денег и за удар; да, кстати, он и нетвёрдо помнит - один удар или два, три или четыре нанёс он.

(Андрей - Ребята, Вы узнаете женские истории, когда роль страдалицы постепенно сменяется на "не все так просто"?)

Положение осложнялось. Я решил, что буду работать, пока не заработаю достаточно денег для него на проезд до Батума, но - увы! - оказалось, что это случилось бы не очень скоро, ибо проголодавшийся Шакро ел за троих и больше.

В то время, вследствие наплыва "голодающих", подённые цены в гавани стояли низко, и из восьмидесяти копеек заработка мы вдвоём проедали шестьдесят. К тому же, ещё до встречи с князем, я решил пойти в Крым, и мне не хотелось оставаться надолго в Одессе. Тогда я предложил князю Шакро пойти со мной пешком на таких условиях: если я не найду ему попутчика до Тифлиса, то сам доведу его, а если найду, мы распростимся.

Князь посмотрел на свои щегольские ботинки, на шляпу, на брюки, погладил курточку, подумал, вздохнул не раз и, наконец, согласился.

(Андрей - Ребята, это - описание поведения женщины.)

И вот мы с ним отправились из Одессы в Тифлис.

Когда мы пришли в Херсон, я знал моего спутника как малого наивно-дикого, крайне неразвитого, весёлого - когда он был сыт, унылого - когда голоден, знал его как сильное, добродушное животное.

Дорогой он рассказывал мне о Кавказе, о жизни помещиков-грузин, о их забавах и отношении к крестьянам. Его рассказы были интересны, своеобразно красивы, но рисовали предо мной рассказчика крайне нелестно для него. Рассказывает он, например, такой случай:

К одному богатому князю съехались соседи на пирушку; пили вино, ели чурек и шашлык, ели лаваш и пилав, и потом князь повёл гостей в конюшню. Оседлали коней. Князь взял себе лучшего и пустил его по полю. Горячий конь был! Гости хвалят его стати и быстроту, князь снова скачет, но вдруг в поле выносится крестьянин на белой лошади и обгоняет коня князя, - обгоняет и... гордо смеётся. Стыдно князю перед гостями!.. Сдвинул он сурово брови, подозвал жестом крестьянина, и когда тот подъехал к нему, то ударом шашки князь срубил ему голову и выстрелом из револьвера в ухо убил коня, а потом объявил о своём поступке властям. И его осудили в каторгу...

Шакро передаёт мне это тоном сожаления о князе. Я пытаюсь ему доказать, что жалеть тут нечего, но он поучительно говорит мне;

Кназей мало, крестьян много. За одного крестьянина нельзя судить кназя. Что такое крестьянин? Вот! - Шакро показывает мне комок земли. - А князь - как звезда!

Мы спорим, он сердится. Когда он сердится, то оскаливает зубы, как волк, и лицо у него делается острым.

Молчи, Максим! Ты не знаешь кавказской жизни! - кричит он мне.

Мои доводы бессильны пред его непосредственностью, и то, что для меня было ясно, ему - смешно. Когда я ставил его в тупик доказательствами превосходства моих взглядов, он не задумывался, а говорил мне:

Ступай на Кавказ, живи там. Увидишь, что я сказал правду. Все так делают, значит - так нужно. Зачем я буду тебе верить, если ты один только говоришь - это не так, - а тысячи говорят - это так?

(Андрей - То же самое мне говорили сотни женщин, выдавая свой ограниченный опыт за вселенское мерило. Навязывание своих убогих представлений о мире - женская черта. И это СОВРЕМЕННЫЕ женщины навязывают обществу представления о ВРОЖДЕННОМ АРИСТОКРАТИЗМЕ. Делении на анчоусов и дельфинов. Дельфин, естественно, может снести ударом сабли голову анчоучу и не пострадать после этого. Не так ли, г-жа Латынина? Женщина приветствует антиутопию Олдоса Хаксли, с ее делением на животные классы "альфа", "бета", "гамма", с ее "соммы грамм и нету драм". Конечно, здесь не женщины - злодеи, они просто стали первой жертвой, а мужчины - второй. И упрекнуть женщин можно лишь в том, что среди них много оказалось тех, кто охотно стал транслятором идеи кастового общества, теща тщеславие своей мнимой избранностью. Но тем дороже те женщины, кто нашел в себе силы отвергнуть навязываемую им роль "амазонки".)

Тогда я молчал, понимая, что нужно возражать не словами, а фактами человеку, который верит в то, что жизнь, какова она есть, вполне законна и справедлива. Я молчал, а он с восхищением, чмокая губами, говорил о кавказской жизни, полной дикой красоты, полной огня и оригинальности. Эти рассказы, интересуя и увлекая меня, в то же время возмущали и бесили своей жестокостью, поклонением богатству и грубой силе. Как-то раз я спросил его: знает ли он учение Христа?

Канэчно! - пожав плечами, ответил он. Но далее оказалось, что он знает столько: был Христос, который восстал против еврейских законов, и евреи распяли его за это на кресте. Но он был бог и потому не умер на кресте, а вознёсся на небо и тогда дал людям новый закон жизни...

Какой? - спросил я.

Он посмотрел на меня с насмешливым недоумением и спросил:

Ты христиэнин? Ну! Я тоже христиэнин. На зэмлэ почти всэ христиэнэ. Ну, что ты спрашиваешь? Видишь, как всэ живут?.. Это и есть закон Христа.

Я, возбуждённый, стал рассказывать ему о жизни Христа. Он слушал сначала со вниманием, потом оно постепенно ослабевало и, наконец, заключилось зевком.

Видя, что меня не слушает его сердце, я снова обращался к его уму и говорил с ним о выгодах взаимопомощи, о выгодах знания, о выгодах законности, о выгодах, всё о выгодах... Но мои доводы разбивались в пыль о каменную стену его миропонимания.

Кто силён, тот сам себе закон! Ему не нужно учиться, он, и слепой, найдёт свой дорога! - лениво возразил мне князь Шакро.

(Андрей - Ультра-либерализм, глобализм и феминизм - это тренд, Господа и Дамы. И спорить с ним чревато. Но я рискну, и для начала вспомню нашу моднючую-премоднючую Эйн Рэнд - икону ультра-либерализма, маленькую еврейскую девочку, чья беспомощная и наивная рефлексия перед злыми большевиками, отнявшими бизнес у папы-аптекаря, затмила разум немалой части западной элиты. А чем она отличается от "князя Шакро"? Я видел теле-интервью Рэнд и помню момент, когда у нее спросили - "Вы осознаете, что Ваше учение носит глубоко антихристианский характер?" В ответ она улыбнулась. Это была улыбка "князя Шакро". К сожалению, очень мало женщин. которые понимают суть христианства, они носят крест и ходят в церковь, будучи антихрстианками до мозга кости. Будем считать, что рассказ Горького - тест. Христианка ли Вы? А кто Вам ближе? Горький или Шакро?)

Он умел быть верным самому себе. Это возбуждало во мне уважение к нему; но он был дик, жесток, и я чувствовал, как у меня иногда вспыхивала ненависть к Шакро. Однако я не терял надежды найти точку соприкосновения между нами, почву, на которой мы оба могли бы сойтись и понять друг друга.

Мы прошли Перекоп и подходили к Яйле. Я мечтал о южном береге Крыма, князь, напевая сквозь зубы странные песни, был хмур. У нас вышли все деньги, заработать пока было негде. Мы стремились в Феодосию, там в то время начинались работы по устройству гавани.

Князь говорил мне, что и он тоже будет работать и что, заработав денег, мы поедем морем до Батума. В Батуме у него много знакомых, и он сразу найдёт мне место дворника или сторожа. Он хлопал меня по плечу и покровительственно говорил, сладко прищёлкивая языком:

Я тэбэ устрою т-такую жизнь! Цце, цце! Вино бу-дэшь пить - сколько хочэшь, баранины - сколько хо-чэшь! Жэнишься на грузынкэ, на толстой грузынкэ, цце, цце, цце!.. Она тэбэ будэт лаваш печь, дэтэй родить, много дэтэй, цце, цце!

Это "цце, цце!" сначала удивляло меня, потом стало раздражать, потом уже доводило до тоскливого бешенства. В России таким звуком подманивают свиней, на Кавказе им выражают восхищение, сожаление, удовольствие, горе.

(Андрей - Я думаю, каждый мужчина, хоть раз ошибшийся в выборе жены, искал слово для того, чтобы описать свое состояние с ней. Думаю, "тоскливое бешенство" вполне подойдет.)

Шакро уже сильно потрепал свой модный костюм, и его ботинки лопнули во многих местах. Трость и шляпу мы продали в Херсоне. Вместо шляпы он купил себе старую фуражку железнодорожного чиновника.

Когда он в первый раз надел её на голову, - надел сильно набекрень, - то спросил меня:

Идэт на мэна? Красыво?

(Андрей - Без комментариев.)

И вот мы в Крыму, прошли Симферополь и направились к Ялте.

Я шёл в немом восхищении перед красотой природы этого куска земли, ласкаемого морем. Князь вздыхал, горевал и, бросая вокруг себя печальные взгляды, пытался набивать свой пустой желудок какими-то странными ягодами. Знакомство с их питательными свойствами не всегда сходило ему с рук благополучно, и часто он со злым юмором говорил мне:

Если мэна вывэрнэт наизнанку, как пойду далшэ? а? Скажи - как?

Возможности что-либо заработать нам не представлялось, и мы, не имея ни гроша на хлеб, питались фруктами и надеждами на будущее, А Шакро начинал уже упрекать меня в лени и в "роторазэвайствэ", как он выражался.

(Андрей - Не правда ли, знакомо? Обычная пилежка жены.)

Он вообще становился тяжёл, но больше всего угнетал меня рассказами о своём баснословном аппетите. Оказывалось, что он, позавтракав в двенадцать часов "маленким барашкэм", с тремя бутылками вина, в два часа мог без особых усилий съедать за обедом три тарелки какой-то "чахахбили" или "чихиртмы", миску пилава, шампур шашлыка, "сколки хочишь толмы" и ещё много разных кавказских яств и при этом выпивал вина - "сколко хотэл". Он по целым дням рассказывал мне о своих гастрономических наклонностях и познаниях, - рассказывал чмокая, с горящими глазами, оскаливая зубы, скрипя ими, звучно втягивая в себя и глотая голодную слюну, в изобилии брызгавшую из его красноречивых уст.

(Андрей - Не меньшие "красоты" выдают уста женщин, перечитавших гламурных журналов и пересмотревших мыльных опер. Праздник тела на фоне нищеты духа.)

Как-то раз, около Ялты, я нанялся вычистить фруктовый сад от срезанных сучьев, взял вперёд за день плату и на всю полтину купил хлеба и мяса. Когда я принёс купленное, меня позвал садовник, и я ушёл, сдав покупки эти Шакро, который отказался от работы под предлогом головной боли. Возвратившись через час, я убедился, что Шакро, говоря о своём аппетите, не выходил из границ правды: от купленного мной не осталось ни крошки. Это был нетоварищеский поступок, но я смолчал, - на моё горе, как оказалось впоследствии.

(Андрей - Вот здесь начинается самое интересное, Господа и дамы.)

Шакро, заметив моё молчание, воспользовался им по-своему. С этого времени началось нечто удивительно нелепое. Я работал, а он, под разными предлогами отказываясь от работы, ел, спал и понукал меня. Мне было смешно и грустно смотреть на него, здорового парня; когда я, усталый, возвращался, кончив работу, к нему, где-нибудь в тенистом уголке дожидавшемуся меня, он так жадно щупал меня глазами! Но ещё грустнее и обиднее было видеть, что он смеётся надо мной за то, что я работаю. Он смеялся, потому что выучился просить Христа ради. Когда он начал сбирать милостыню, то сначала конфузился меня, а потом, когда мы подходили к татарской деревушке, он стал на моих глазах приготовляться к сбору. Для этого он опирался на палку и волочил ногу по земле, как будто она у него болела, зная, что скупые татары не подадут здоровому парню. Я спорил с ним, доказывая ему постыдность такого занятия...

Я нэ умею работать! - кратко возражал он мне.

Ему подавали скудно.

(Андрей - Как и любой глупой девочке в офисе, которая не столько работает, сколько вымаливает подаяние.)

Я в то время начинал прихварывать. Путь становился труднее день ото дня, и мои отношения с Шакро всё тяжелей. Он теперь уж настоятельно требовал, чтоб я его кормил.

Ты мэнэ вэдешь? Вэди! Разве можно так далэко мнэ идти пэшком? Я нэ привык. Я умэрэть могу от этого! Что ты мэнэ мучаишь, убиваишь? Эсли я вумру, как будит всэ? Мать будыт плакать, атэц будыт плакать, товарищы будут плакать! Сколько это слёз?

Я слушал такие речи, но не сердился на них. В то время во мне начала закрадываться странная мысль, побуждавшая меня выносить всё это. Бывало - спит он, а я сижу рядом с ним и, рассматривая его спокойное, неподвижное лицо, повторяю про себя, как бы догадываясь о чём-то:

Мой спутник... спутник мой... И в сознании моём порою смутно возникала мысль, что Шакро только пользуется своим правом, когда он так уверенно и смело требует от меня помощи ему и забот о нём. В этом требовании был характер, была сила. Он меня порабощал, я ему поддавался и изучал его, следил за каждой дрожью его физиономии, пытаясь представить себе, где и на чём он остановится в этом процессе захвата чужой личности. Он же чувствовал себя прекрасно, пел, спал и подсмеивался надо мной, когда ему этого хотелось.

(Андрей - Ребята, знакомо?)

Иногда мы с ним расходились дня на два, на три в разные стороны; я снабжал его хлебом и деньгами, если они были, и говорил, где ему ожидать меня. Когда мы сходились снова, то он, проводивший меня подозрительно и с грустной злобой, встречал так радостно, торжествующе и всегда, смеясь, говорил:

Я думал, ты убэжал адын, бросил мэня! Ха, ха, ха!..

Я давал ему есть, рассказывал о красивых местах, которые видел, и раз, говоря о Бахчисарае, кстати рассказал о Пушкине и привел его стихи. На него не производило всё это никакого впечатления.

Э, стыхи! Это пэсни, не стыхи! Я знал одного человэка, грузына, тот пэл пэсни! Это пэсни!.. Запоёт - аи, аи, аи!.. Громко... очэн громко пэл! Точно у него в горлэ кинжалом ворочают!.. Он зарэзал одного духанщика, Сибырь тепэр пошёл.

(Андрей - Не узнаете реакции женщин на хорошую поэзию?)

После каждого возвращения к нему я всё больше и ниже падал в его мнении, и он не умел скрывать этого от меня.

(Андрей - А это не знакомо?)

Дела наши шли нехорошо. Я еле находил возможность заработать рубль-полтора в неделю, и, разумеется, этого было менее чем мало двоим. Сборы Шакро не делали экономии в пище. Его желудок был маленькою пропастью, поглощавшей всё без разбора - виноград, дыни, солёную рыбу, хлеб, сушёные фрукты, - и от времени она как бы всё увеличивалась в объёме и всё больше требовала жертв.

Шакро стал торопить меня уходить из Крыма, резонно заявляя мне, что уже - осень, а путь ещё далёк. Я согласился с ним. К тому же я успел посмотреть эту часть Крыма, и мы пошли на Феодосию, в чаянии "зашибить" там "деньгу", которой у нас всё-таки не было.

Отойдя вёрст двадцать от Алушты, мы остановились ночевать. Я уговорил Шакро идти берегом, хотя это был длиннейший путь, но мне хотелось надышаться морем. Мы разожгли костёр и лежали около него. Вечер был дивный. Тёмно-зелёное море билось о скалы внизу под нами; голубое небо торжественно молчало вверху, а вокруг нас тихо шумели кустарники и деревья. Исходила луна. От узорчатой зелени чинар пали тени.
Пела какая-то птица, задорно и звучно. Её серебряные трели таяли в воздухе, полном тихого и ласкового шума волн, и, когда они исчезали, слышалось нервное стрекотанье какого-то насекомого. Костёр горел весело, и его огонь казался большим пылающим букетом красных и жёлтых цветов. Он тоже рождал тени, и эти тени весело прыгали вокруг нас, как бы рисуясь своею живостью пред ленивыми тенями луны. Широкий горизонт моря был пустынен, небо над ним безоблачно, и я чувствовал себя на краю земли, созерцающим
пространство - эту чарующую душу загадку... Пугливое чувство близости к чему-то великому наполняло мою душу, и сердце трепетно замирало.

Вдруг Шакро громко расхохотался:

Ха, ха, ха!.. Какой тебэ глупая рожа! Савсэм как у барана! А, ха, ха, ха!..

Я испугался, точно надо мной внезапно грянул гром. Но это было хуже. Это было смешно, да, но - как же это было обидно!.. Он, Шакро, плакал от смеха; я чувствовал себя готовым плакать от другой причины. У меня в горле стоял камень, я не мог говорить и смотрел на него дикими глазами, чем ещё больше усиливал его смех. Он катался по земле, поджав живот; я же всё ещё не мог придти в себя от нанесённого мне оскорбления...
Мне была нанесена тяжкая обида, и те немногие, которые, я надеюсь, поймут её, - потому что, может быть, сами испытали нечто подобное, - те снова взвесят в своей душе эту тяжесть.

(Андрей - Мужчины, узнаете себя?)

Перестань!! - бешено крикнул я. Он испугался, вздрогнул, но всё ещё не мог сдержаться, пароксизмы смеха всё ещё схватывали его, он надувал щёки, таращил глаза и вдруг снова разражался хохотом. Тогда я встал и пошёл прочь от него. Я шёл долго, без дум, почти без сознания, полный жгучим ядом обиды. Я обнимал всю природу и молча, всей душой объяснялся ей в любви, в горячей любви человека, который немножко поэт... а она, в лице Шакро, расхохоталась надо мной за моё увлечение! Я далеко зашёл бы в составлении обвинительного акта против природы, Шакро и всех порядков жизни, но за мной раздались быстрые шаги.

Не сэрдысь! - сконфуженно произнёс Шакро, тихонько касаясь моего плеча. - Ты молился? Я нэ знал.

Он говорил робким тоном нашалившего ребёнка, и я, несмотря на моё возбуждение, не мог не видеть его жалкой физиономии, смешно искривлённой смущением и страхом.

Я тэбя нэ трону болше. Вэрно! Ныкогда! - Он отрицательно тряс головой. - Я выжу, ты смырный. Работаешь. Мэня не заставляешь. Думаю - почэму? Значит - глупый он, как баран...

Это он меня утешал! Это он извинялся предо мной! Конечно, после таких утешений и извинений мне ничего не оставалось более, как простить ему не только прошлое, но и будущее.

(Андрей - Еще один характерный, узнаваемый массой мужчин эпизод.)

Через полчаса он крепко спал, а я сидел рядом с ним и смотрел на него. Во сне даже сильный человек кажется беззащитным и беспомощным, - Шакро был жалок. Толстые губы, вместе с поднятыми бровями, делали его лицо детским, робко удивлённым. Дышал он ровно, спокойно, но иногда возился и бредил, говоря просительно и торопливо по-грузински.

Вокруг нас царила та напряжённая тишина, от которой всегда ждёшь чего-то и которая, если б могла продолжаться долго, сводила бы с ума человека своим совершенным покоем и отсутствием звука, этой яркой тени движения. Тихий шорох волн не долетал до нас, - мы находились в какой-то яме, поросшей цепкими кустарниками и казавшейся мохнатым зевом окаменевшего животного. Я смотрел на Шакро и думал: "Это мой спутник... Я могу бросить его здесь, но не могу уйти от него, ибо имя ему - легион... Это спутник всей моей жизни... он до гроба проводит меня..."

(Андрей - Без комментариев.)

Феодосия обманула наши ожидания. Когда мы пришли, там было около четырёхсот человек, чаявших, как и мы, работы и тоже принуждённых удовлетвориться ролью зрителей постройки мола. Работали турки, греки, грузины, смоленцы, полтавцы. Всюду - и в городе, и вокруг него - бродили группами серые, удручённые фигуры "голодающих" и рыскали волчьей рысью азовские и таврические босяки.

Мы пошли в Керчь.

(Андрей - Женщины, обратите внимание на этот эпизод, он раскрывает убогую личность низкорангового мужчины (низкорангового в сравнении с цивилизованным, и высокоранговым в представлении глупых женщин). "Князь" отрицает в женщине личность, зато он знает слабые места женщины и умеет ей манипулировать. Русский не знает этих мест, не умеет манипулировать женщиной, зато видит в ней личность и способен на возвышенную любовь. Кто достоин продолжения рода? Ну, женщины, ответьте.).

На Керчь мы шли уже не берегом, а степью, в видах сокращения пути, в котомке у нас была всего только одна ячменная лепёшка фунта в три, купленная у татарина на последний наш пятак. Попытки Шакро просить хлеба по деревням не приводили ни к чему, везде кратко отвечали: "Много вас!.." Это была великая истина: действительно, до ужаса много было людей, искавших куска хлеба в этот тяжёлый год.

Мой спутник терпеть не мог "голодающих" - конкурентов ему в сборе милостыни. Запас его жизненных сил, несмотря на трудность пути и плохое питание, не позволял ему приобрести такого испитого и жалкого вида, каким они, по справедливости, могли гордиться как некоторым совершенством, и он, ещё издали видя их, говорил;

Опэт идут! Фу, фу, фу! Чэго ходят? Чэго едут? Развэ Россыя тэсна? Нэ понымаю! Очень глупый народ Россыи!

(Андрей - Когда читаете русофобские откровения наших братьев меньших, вспоминайте об этом эпизоде конкуренции за милостыню. Подчеркиваю, моя фраза не относится к представителям других наций, с уважением относящимся к русским.)

И когда я объяснял ему причины, побудившие глупый русский народ ходить по Крыму в поисках хлеба, он, недоверчиво качая головой, возражал:

Нэ понимаю! Какы можно!.. У нас в Грузии нэ бывает таких глупостэй!

(Андрей - Ага-ага, у "я-грузинов" стеклянные полицейские участки с сотворения мира. Что, как выясняется, не мешает брать взятки, убивать и насиловать.)

Мы пришли в Керчь поздно вечером и принуждены были ночевать под мостками с пароходной пристани на берег. Нам не мешало спрятаться: мы знали, что из Керчи, незадолго до нашего прихода, был вывезен весь лишний народ - босяки, мы побаивались, что попадём в полицию; а так как Шакро путешествовал с чужим паспортом, то это могло повести к серьёзным осложнениям в нашей судьбе.

Волны пролива всю ночь щедро осыпали нас брызгами, на рассвете мы вылезли из-под мостков мокрые и иззябшие. Целый день ходили мы по берегу, и всё, что удалось заработать, - это гривенник, полученный мною с какой-то попадьи, которой я отнёс мешок дынь с базара.

Нужно было переправиться через пролив в Тамань. Ни один лодочник не соглашался взять нас гребцами на тот берег, как я ни просил об этом. Все были восстановлены против босяков, незадолго перед нами натворивших тут много геройских подвигов, а нас, не без основания, причисляли к их категории.

Когда настал вечер, я, со зла на свои неудачи и на весь мир, решился на несколько рискованную штуку и с наступлением ночи привёл её в исполнение.

Ночью я и Шакро тихонько подошли к таможенной брандвахте, около которой стояли три шлюпки, привязанные цепями к кольцам, ввинченным в каменную стену набережной.

Было темно, дул ветер, шлюпки толкались одна о другую, цепи звенели... Мне было удобно раскачать кольцо и выдернуть его из камня.

Над нами, на высоте аршин пяти, ходил таможенный солдат-часовой и насвистывал сквозь зубы. Когда он останавливался близко к нам, я прекращал работу, но это было излишней осторожностью; он не мог предположить, что внизу человек сидит по горло в воде. К тому же цепи стучали беспрерывно и без моей помощи. Шакро уже растянулся на дне шлюпки и шептал мне что-то, чего я не мог разобрать за шумом волн. Кольцо в моих руках... Волна подхватила лодку и отбросила её от берега. Я держался за цепь и плыл рядом с ней, потом влез в неё. Мы сняли две настовые доски и, укрепив их в уключинах вместо вёсел, поплыли...

Играли волны, и Шакро, сидевший на корме, то пропадал из моих глаз, проваливаясь вместе с кормой, то подымался высоко надо мной и, крича, почти падал на меня. Я посоветовал ему не кричать, если он не хочет, чтобы часовой услыхал его. Тогда он замолчал. Я видел белое пятно на месте его лица. Он всё время держал руль. Нам некогда было перемениться ролями, и мы боялись переходить по лодке с места на место. Я кричал ему, как ставить лодку, и он, сразу понимая меня, делал всё так быстро, как будто родился моряком. Доски, заменявшие весла, мало помогали мне. Ветер дул в корму нам, и я мало заботился о том, куда нас несёт, стараясь только, чтобы нос стоял поперёк пролива. Это было легко установить, так как ещё были видны огни Керчи. Волны заглядывали к нам через борта и сердито шумели; чем дальше выносило нас в пролив, тем они становились выше. Вдали слышался уже рёв, дикий и грозный... А лодка всё неслась - быстрее и быстрее, было очень трудно держать курс. Мы то и дело проваливались в глубокие ямы и взлетали на водяные бугры, а ночь становилась всё темней, тучи опускались ниже.

Огни за кормой пропали во мраке, и тогда стало страшно. Казалось, что пространство гневной воды не имело границ. Ничего не было видно, кроме волн, летевших из мрака. Они вышибли одну доску из моей руки, я сам бросил другую на дно лодки и крепко схватился обеими руками за борта.

Шакро выл диким голосом каждый раз, как лодка подпрыгивала вверх. Я чувствовал себя жалким и бессильным в этом мраке, окружённый разгневанной стихией и оглушаемый её шумом. Без надежды в сердце, охваченный злым отчаянием, я видел вокруг только эти волны с беловатыми гривами, рассыпавшимися в солёные брызги, и тучи надо мной, густые, лохматые, тоже были похожи на волны... Я понимал лишь одно: всё, что творится вокруг меня, может быть неизмеримо сильнее и страшнее, и мне было обидно, что оно сдерживается и не хочет быть таким. Смерть неизбежна. Но этот бесстрастный, всё нивелирующий закон необходимо чем-нибудь скрашивать - уж очень он тяжёл и груб. Если бы мне предстояло сгореть в огне или утонуть в болотной трясине, я постарался бы выбрать первое - всё-таки как-то приличнее...

Поставим парус! - крикнул Шакро.

Где он? - спросил я.

Из моего чэкмэня...

Бросай его сюда! Не выпускай руля!..

Шакро молча завозился на корме.

Дэржы!..

Он бросил мне свой чекмень. Кое-как ползая по дну лодки, я оторвал от наста ещё доску, надел на неё рукав плотной одежды, поставил её к скамье лодки, припёр ногами и только что взял в руки другой рукав и полу, как случилось нечто неожиданное...

Лодка прыгнула как-то особенно высоко, потом полетела вниз, и я очутился в воде, держа в одной руке чекмень, а другой уцепившись за верёвку, протянутую по внешней стороне борта. Волны с шумом прыгали через мою голову, я глотал солёно-горькую воду. Она наполнила мои уши, рот, нос... Крепко вцепившись руками в верёвку, я поднимался и опускался на воде, стукаясь головой о борт, и, вскинув чекмень на дно лодки, старался вспрыгнуть на него сам. Одно из десятка моих усилий удалось, я оседлал лодку и тотчас
же увидел Шакро, который кувыркался в воде, уцепившись обеими руками за ту же верёвку, которую я только что выпустил. Она, оказалось, обходила всю лодку кругом, продетая в железные кольца бортов.

Жив! - крикнул я ему.

Он высоко подпрыгнул над водой и также брякнулся на дно лодки. Я подхватил его, и мы очутились лицом к лицу друг с другом. Я сидел на лодке, точно на коне, всунув ноги в бечёвки, как в стремена, - но это было ненадёжно: любая волна легко могла выбить меня из седла. Шакро уцепился руками за мои колени и ткнулся головой мне в грудь. Он весь дрожал, и я чувствовал, как тряслись его челюсти. Нужно было что-то делать!

Дно было скользко, точно смазанное маслом. Я сказал Шакро, чтоб он спускался снова в воду, держась за верёвки с одного борта, а я так же устроюсь на другом. Вместо ответа он начал толкать меня головой в грудь. Волны в дикой пляске то и дело прыгали через нас, и мы еле держались; одну ногу мне страшно резало верёвкой. Всюду в поле зрения рождались высокие бугры воды и с шумом исчезали.

Я повторил сказанное уже тоном приказания. Шакро ещё сильнее стал стукать меня своей головой в грудь. Медлить было нельзя. Я оторвал от себя его руки одну за другой и стал толкать его в воду, стараясь, чтоб он задел своими руками за верёвки. И тут произошло нечто, испугавшее меня больше всего в эту ночь.

Топишь мэня? - прошептал Шакро и взглянул мне в лицо.

Это было действительно страшно! Страшен был его вопрос, ещё страшнее тон вопроса, в котором звучала и робкая покорность, и просьба пощады, и последний вздох человека, потерявшего надежду избежать рокового конца. Но ещё страшнее были глаза на мертвенно-бледном мокром лице!..

(Андрей - Вот этот эпизод, пожалуй, ключевой. Он полностью разоблачает "князя" как фигуру, стоящую вне мужской иерархии. Подчиненный вожаку самец так себя не ведет на грани жизни и смерти. "Князь" разоблачил себя как женщину, которую могут сбросить как балласт, ради выживания чего-то большего чем она - мужчины. Природа требует жертвы собой лишь ради беременных женщин и женщин с детьми, упрек Шакро - упрек нерожавшей самки. Но человек выше животного и Горький это доказал.)

Я крикнул ему:

Держись крепче! - и спустился в воду сам, держась за верёвку. Я ударился о что-то ногой и в первый момент не мог ничего понять от боли. Но потом понял. Во мне вспыхнуло что-то горячее, я опьянел и почувствовал себя сильным, как никогда...

Земля! - крикнул я.

Может быть, великие мореплаватели, открывавшие новые земли, кричали при виде их это слово с большим чувством, чем я, но сомневаюсь, чтоб они могли кричать громче меня. Шакро завыл и бросился в воду. Но оба быстро охладели: воды было ещё по грудь нам, и нигде не виделось каких-либо более существенных признаков сухого берега. Волны здесь были слабее и уже не прыгали, а лениво перекатывались через нас. К счастью, я не выпустил из рук шлюпки. И вот мы с Шакро стали по её бортам и, держась за спасательные веревки, осторожно пошли куда-то, ведя за собой лодку.

Шакро бормотал что-то и смеялся. Я озабоченно поглядывал вокруг. Было темно. Сзади и справа от нас шум волн был сильнее, впереди и влево - тише; мы пошли влево. Почва была твёрдая, песчаная, но вся в ямах; иногда мы не доставали дна и гребли ногами и одной рукой, другой держась за лодку; иногда воды было только по колено.

На глубоких местах Шакро выл, а я дрожал в страхе. И вдруг - спасение! - впереди нас засверкал огонь...
Шакро заорал что есть мочи; но я твёрдо помнил, что лодка казённая, и тотчас же заставил его вспомнить об этом. Он замолчал, но через несколько минут раздались его рыдания. Я не мог успокоить его - нечем было.

Воды становилось всё меньше... по колено... по щиколотки... Мы всё тащили казённую лодку; но тут у нас не стало сил, и мы бросили её. На пути у нас лежала какая-то чёрная коряга. Мы перепрыгнули через неё - и оба босыми ногами попали в какую-то колючую траву. Это было больно и со стороны земли - негостеприимно, но мы не обращали на это внимания и побежали на огонь. Он был в версте от нас и, весело пылая, казалось, смеялся навстречу нам.

Три громадные, кудлатые собаки, выскочив откуда-то из тьмы, бросились на нас. Шакро, всё время судорожно рыдавший, взвыл и упал на землю. Я швырнул в собак мокрым чекменём и наклонился, шаря рукой камня или палки. Ничего не было, только трава колола руки. Собаки дружно наскакивали. Я засвистал что есть мочи, вложив в рот два пальца. Они отскочили, и тотчас же послышался топот и говор бегущих людей.

Через несколько минут мы были у костра в кругу четырёх чабанов, одетых в овчины шерстью вверх.
Двое сидели на земле и курили, один - высокий, с густой чёрной бородой и в казацкой папахе - стоял сзади нас, опершись на палку с громадной шишкой из корня на конце; четвёртый, молодой русый парень, помогал плакавшему Шакро раздеваться. Саженях в пяти от нас земля на большом пространстве была покрыта толстым пластом чего-то густого, серого и волнообразного, похожего на весенний, уже начавший таять,
снег. Только долго и пристально всматриваясь, можно было разобрать отдельные фигуры овец, плотно прильнувших одна к другой. Их было тут несколько тысяч, сдавленных сном и мраком ночи в густой, тёплый и толстый пласт, покрывавший степь. Иногда они блеяли жалобно и пугливо...

Я сушил чекмень над огнём и говорил чабанам всё по правде, рассказал и о способе, которым добыл лодку.

Где ж она, та лодка? - спросил меня суровый седой старик, не сводивший с меня глаз.

Я сказал.

Пойди, Михал, взглянь!..

Михал, - тот, чернобородый, - вскинул палку на плечо и отправился к берегу.

Шакро, дрожавший от холода, попросил меня дать ему тёплый, но ещё мокрый чекмень, но старик сказал:

Годи! Побегай прежде, чтоб разогреть кровь. Беги круг костра, ну!

Шакро сначала не понял, но потом вдруг сорвался с места и, голый, начал танцевать дикий танец, мячиком перелетая через костёр, кружась на одном месте, топая ногами о землю, крича во всю мочь, размахивая руками. Это была уморительная картина.

Двое чабанов покатывались по земле, хохоча во всё горло, а старик с серьёзным, невозмутимым лицом старался отбивать ладонями такт пляски, но не мог его уловить, присматривался к танцу Шакро, качая головой и шевеля усами, и всё покрикивал густым басом:

Гай-га! Так, так! Гай-га! Буц, буц!

Освещённый огнём костра, Шакро извивался змеёй, прыгал на одной ноге, выбивал дробь обеими, и его блестящее в огне тело покрывалось крупными каплями пота, они казались красными, как кровь.
Теперь уже все трое чабанов били в ладони, а я, дрожа от холода, сушился у костра и думал, что переживаемое приключение сделало бы счастливым какого-нибудь поклонника Купера и Жюля Верна: кораблекрушение, и гостеприимные аборигены, и пляска дикаря вокруг костра...

Вот Шакро уже сидит на земле, закутанный в чекмень, и ест что-то, поглядывая на меня чёрными глазами, в которых искрилось нечто, возбуждавшее во мне неприятное чувство. Его одежда сушилась, повешенная на палки, воткнутые в землю около костра. Мне тоже дали есть хлеба и солёного сала.

Пришёл Михал и молча сел рядом со стариком.

Ну? - спросил старик.

Есть лодка! - кратко сказал Михал.

Её не смоет?

И они все замолчали, разглядывая меня.

Что ж, - спросил Михал, ни к кому собственно не обращаясь, - свести их в станицу к атаману? - А может, - прямо к таможенным?

Ему не ответили. Шакро ел спокойно.

Можно к атаману свести... и к таможенным тоже... И то гарно, и другое, - сказал, помолчав, старик.

Погоди, дед... - начал я. Но он не обратил на меня никакого внимания.

Вот так-то! Михал! Лодка там?

Эге, там...

Что ж... её не смоет вода?

Ни... не смоет.

Так и пускай её стоит там. А завтра лодочники поедут до Керчи и захватят её с собой. Что ж бы им не захватить пустую лодку? Э? Ну вот... А теперь вы... хлопцы-рванцы... того... як его?.. Не боялись вы оба? Нет? Те-те!.. А ещё бы полверсты, то и быть бы вам в море. Что ж бы вы поделали, коли б выкинуло в море? А? Утонули бы, как топоры, оба!.. Утонули бы, и - всё тут.

Старик замолчал и с насмешливой улыбкой в усах взглянул на меня.

Что ж ты молчишь, парнюга?

Мне надоели его рассуждения, которые я, не понимая, принимал за издевательство над нами.

Да вот слушаю тебя! - сказал я довольно сердито.

Ну, и что ж? - поинтересовался старик.

Ну, и ничего.

А чего ж ты дразнишься? Разве то порядок дразнить старшего, чем сам ты?

Я промолчал.

А есть ты не хочешь ещё? - продолжал старик.

Не хочу.

Ну, не ешь. Не хочешь - и не ешь. А может, на дорогу взял бы хлеба?

Я вздрогнул от радости, но не выдал себя.

На дорогу взял бы... - спокойно сказал я.

Эге!.. Так дайте ж им на дорогу хлеба и сала там... А может, ещё что есть? то и этого дайте.

А разве ж они пойдут? - спросил Михал.

Остальные двое подняли глаза на старика.

А чего ж бы им с нами делать?

Да ведь к атаману мы их хотели... а то - к таможенным... - разочарованно заявил Михал.

Шакро завозился около костра и любопытно высунул голову из чекменя. Он был спокоен.

Что ж им делать у атамана? Нечего, пожалуй, им у него делать. После уж они пойдут к нему... коли захотят.

А лодка как же? - не уступал Михал.

Лодка? - переспросил старик. - Что ж лодка? Стоит она там?

Стоит... - ответил Михал.

Ну, и пусть её стоит. А утром Ивашка сгонит её к пристани... там её возьмут до Керчи. Больше и нечего делать с лодкой.

Я пристально смотрел на старого чабана и не мог уловить ни малейшего движения на его флегматичном, загорелом и обветренном лице, по которому прыгали тени от костра.

А не вышло бы греха какого часом... - начал сдаваться Михал.

Коли ты не дашь воли языку, то греха не должно бы, пожалуй, выйти. А если их довести до атамана, то это, думаю я, беспокойно будет и нам и им. Нам надо своё дело делать, им - идти. - Эй! Далеко ещё вам идти? - спросил старик, хотя я уже говорил ему, как далеко.

До Тифлиса...

Много пути! Вот видишь, а - атаман задержит их; а коли он задержит, когда они придут? Так уж пусть же они идут себе, куда им дорога. А?

А что ж? Пускай идут! - согласились товарищи старика, когда он, кончив свои медленные речи, плотно сжал губы и вопросительно оглянул всех их, крутя пальцами свою сивую бороду.

Ну, так идите же к богу, ребята! - махнул рукой старик. - А лодку мы отправим на место. Так ли?

Спасибо тебе, дед! - скинул я шапку.

А за что ж спасибо?

Спасибо, брат, спасибо! - взволнованно повторил я.

Да за что ж спасибо? Вот чудно! Я говорю - идите к богу, а он мне - спасибо! Разве ты боялся, что я к дьяволу тебя пошлю, э?

Был грех, боялся!.. - сказал я.

О!.. - и старик поднял брови. - Зачем же мне направлять человека по дурному пути? Уж лучше я его по тому пошлю, которым сам иду. Может быть, ещё встретимся, так уж - знакомы будем. Часом помочь друг другу придется... До свидки!..

Он снял свою мохнатую баранью шапку и поклонился нам. Поклонились и его товарищи. Мы спросили дорогу на Анапу и пошли. Шакро смеялся над чем-то...

(Андрей - Опять ключевой эпизод. Старый пастух демонстрирует гуманизм и способность менять правила общественной игры, если они противоречат его пониманию ситуации и представлениям о справедливости. Это, по сути дела - Прометей или человек идущий по стопам Христа, пусть и не броско, маленькими, незаметными шагами. Христианин - Горький, понимает и ценит поступок старика. А неблагодарная скотина смеется над тем гуманизмом, что дал ей выжить.)

Ты что смеёшься? - спросил я его.

Я был в восхищении от старого чабана и его жизненной морали, я был в восхищении и от свежего предрассветного ветерка, веявшего прямо нам в грудь, и оттого, что небо очистилось от туч, скоро на ясное небо выйдет солнце и родится блестящий красавец-день...

Шакро хитро подмигнул мне глазом и расхохотался ещё сильней. Я тоже улыбался, слыша его весёлый, здоровый смех. Два-три часа, проведённые нами у костра чабанов, и вкусный хлеб с салом оставили от утомительного путешествия только лёгонькую ломоту в костях; но это ощущение не мешало нашей радости.

Ну, чего ж ты смеёшься? Рад, что жив остался, да? Жив, да ещё и сыт?

Шакро отрицательно мотнул головой, толкнул меня локтем в бок, сделал мне гримасу, снова расхохотался и, наконец, заговорил своим ломаным языком:

Нэ панымаишь, почэму смэшно? Нэт? Сэчас будишь знать! Знаишь, что я сдэлал бы, когда бы нас павэли к этому атаману-таможану? Нэ знаишь? Я бы сказал про тэбя: он мэня утопить хотэл! И стал бы плакать. Тогда бы мэня стали жалэть и не посадыли бы в турму! Панымаишь?

Я хотел сначала понять это как шутку, но - увы! - он сумел меня убедить в серьёзности своего намерения. Он так основательно и ясно убеждал меня в этом, что я, вместо того чтобы взбеситься на него за этот наивный цинизм, преисполнился к нему чувством глубокой жалости. Что иное можно чувствовать к человеку, который с светлейшей улыбкой и самым искренним тоном рассказывает тебе о своём намерении убить тебя? Что с ним делать, если он смотрит на этот поступок как на милую, остроумную шутку?

Я с жаром пустился доказывать Шакро всю безнравственность его намерения. Он очень просто возражал мне, что я не понимаю его выгод, забываю о проживании по чужому билету и о том, что за это - не хвалят...

Вдруг у меня блеснула одна жестокая мысль... - Погоди, - сказал я, - да ты веришь в то, что я действительно хотел топить тебя?

Нэт!.. Когда ты мэня в воду толкал - вэрил, когда сам ты пошёл - нэ вэрил!

Слава богу! - воскликнул я. - Ну, и за это спасибо!

Нэт, нэ гавари спасыбо! Я тэбэ скажу спасыбо! Там, у костра, тэбэ холодно было, мне холодно было... Чэкмэнь твой, - ты нэ взял его сэбэ. Ты его высушил, дал мне. А сэбэ ничэго нэ взял. Вот тэбэ спасыбо! Ты очэнь хароший человэк - я панымаю. Придём в Тыфлыс, - за всё получишь. К отцу тэбя павэду. Скажу отцу - вот человэк! Карми его, пои его, а мэня - к ишакам в хлэв! Вот как скажу! Жить у нас будэшь, садовником будэшь, пить будэшь вино, есть чэго хочэшь!.. Ах, ах, ах!.. Очень харашо будэт тэбе жить! Очэнь просто!.. Пей, ешь из адной чашка со мной!..

Он долго и подробно рисовал прелести жизни, которую собирался устроить мне у себя в Тифлисе. А я под его говор думал о великом несчастии тех людей, которые, вооружившись новой моралью, новыми желаниями, одиноко ушли вперёд и встречают на дороге своей спутников, чуждых им, неспособных понимать их... Тяжела жизнь таких одиноких! Они - над землёй, в воздухе... Но они носятся в нём, как семена добрых злаков, хотя и редко сгнивают в почве плодотворной...

Светало. Даль моря уже блестела розоватым золотом.

Я спать хочу! - сказал Шакро.

Мы остановились. Он лёг в яму, вырытую ветром в сухом песке недалеко от берега, и, с головой закутавшись в чекмень, скоро заснул. Я сидел рядом с ним и смотрел в море.

Оно жило своей широкой жизнью, полной мощного движения. Стаи волн с шумом катились на берег и разбивались о песок, он слабо шипел, впитывая воду. Взмахивая белыми гривами, передовые волны с шумом ударялись грудью о берег и отступали, отражённые им, а их уже встречали другие, шедшие поддержать их. Обнявшись крепко, в пене и брызгах, они снова катились на берег и били его в стремлении расширить пределы своей жизни. От горизонта до берега, на всём протяжении моря, рождались эти гибкие и сильные волны и всё шли, шли плотной массой, тесно связанные друг с другом единством цели...

Солнце всё ярче освещало их хребты, у далёких волн, на горизонте, они казались кроваво-красными. Ни одной капли не пропадало бесследно в этом титаническом движении водной массы, которая, казалось, воодушевлена какой-то сознательной целью и вот - достигает её этими широкими, ритмичными ударами. Увлекательна была красивая храбрость передовых, задорно прыгавших на молчаливый берег, и хорошо было смотреть, как вслед за ними спокойно и дружно идёт всё море, могучее море, уже окрашенное солнцем во все цвета радуги и полное сознания своей красоты и силы...

Из-за мыса, рассекая волны, выплыл громадный пароход и, важно качаясь на взволнованном лоне моря, понёсся по хребтам волн, бешено бросавшихся на его борта.

Красивый и сильный, блестящий на солнце своим металлом, в другое время он, пожалуй, мог бы навести на мысль о гордом творчестве людей, порабощающих стихии... Но рядом со мной лежал человек-стихия.

Мы шли по Терской области. Шакро был растрёпан и оборван на диво и был чертовски зол, хотя уже не голодал теперь, так как заработка было достаточно. Он оказался неспособным к какой-либо работе. Однажды попробовал стать к молотилке отгребать солому и через полдня сошёл, натерев граблями кровавые мозоли на ладонях. Другой раз стали корчевать держидерево, и он сорвал себе мотыгой кожу с шеи.

Шли мы довольно медленно, - два дня работаешь, день идёшь. Ел Шакро крайне несдержанно, и, по милости его чревоугодия, я никак не мог скопить столько денег, чтоб иметь возможность приобрести ему какую-либо часть костюма. А у него все части были сонмищем разнообразных дыр, кое-как связанных разноцветными заплатами.

Однажды в какой-то станице он вытащил из моей котомки с большим трудом, тайно от него скопленные пять рублей и вечером явился, в дом, где я работал в огороде, пьяный и с какой-то толстой бабой-казачкой, которая поздоровалась со мной так:

Здравствуй, еретик проклятый!

А когда я, удивлённый таким эпитетом, спросил её, - почему же я еретик? - она с апломбом ответила мне:
- А потому, дьявол, что запрещаешь парню женский пол любить! Разве ты можешь запрещать, коли закон позволяет?.. Анафема ты!..

(Андрей - Обратите внимание на "угнетенную женщину времен патриархата", не знающей ни любви, ни секс-загулов. Эмансипация еще не начиналась, а поведение женщину уже заставляет вспомнить секс-революцию.)

Шакро стоял рядом с ней и утвердительно кивал головой. Он был очень пьян и когда делал какое-либо движение, то весь развинченно качался. Нижняя губа у него отвисла. Тусклые глаза смотрели мне в лицо бессмысленно-упорно.

Ну, ты, чего ж вытаращил зенки на нас? Давай его деньги! - закричала храбрая баба.

Какие деньги? - изумился я.

Давай, давай! А то я тебя в войсковую сведу! Давай те полтораста рублей, что взял у него в Одессе!

Что мне было делать? Чёртова баба с пьяных глаз в самом деле могла пойти в войсковую избу, и тогда станичное начальство, строгое к разному странствующему люду, арестовало бы нас. Кто знает, что могло выйти из этого ареста для меня и Шакро! И вот я начал дипломатически обходить бабу, что, конечно, стоило не больших усилий. Кое-как при помощи трёх бутылок вина я умиротворил её. Она свалилась на землю между арбузов и заснула. Я уложил Шакро, а рано утром другого дня мы с ним вышли из станицы, оставив бабу с арбузами.

(Андрей - Как Вы догадались, Шакро лгал Горькому изначально. Он никогда не говорил ему правды - она была лишь деталью, вкрапленной в массив лжи, дабы придать ей правдоподобие. Именно так и ведут себя многие женщины. Ложь вскрылась как только "князь" начал окучивать нового клиента и выдал новую версию своей душещипательной истории, поменяв мифического друга-грузина, якобы его обокравшего, на несчастного спутника - Горького, который всего лишь по доброте душевной желал помочь бедняге. Когда Вы, дорогой друг, кидаетесь защищать свою пассию от горестей ее несчастной судьбины, памятуйте участь Горького. И обратите внимание - насколько эффективно соблазение в исполнении Шакро, играющего с низменными побуждениями женщины. Но и это еще не все - "беззащитная женщина времен патриархата" может пойти в войсковую избу, оклеветать невиновного мужчину, и он знает - ей поверят.)

Полубольной с похмелья, с измятым и опухшим лицом, Шакро ежеминутно плевался и тяжко вздыхал. Я пробовал разговаривать с ним, но он не отвечал мне и только поматывал своей кудлатой головой, как баран.

Мы шли узкой тропинкой, по ней взад и вперёд ползали маленькие красные змейки, извиваясь у нас под ногами. Тишина, царившая вокруг, погружала в мечтательно-дремотное состояние. Следом за нами по небу медленно двигались чёрные стаи туч. Сливаясь друг с другом, они покрыли всё небо сзади нас, тогда как впереди оно было ещё ясно, хотя уже клочья облаков выбежали в него и резво неслись куда-то вперёд, обгоняя нас. Далеко где-то рокотал гром, его ворчливые звуки всё приближались. Падали капли дождя. Трава металлически шелестела.

Нам негде было укрыться. Вот стало темно, и шелест травы зазвучал громче, испуганно. Грянул гром - и тучи дрогнули, охваченные синим огнём. Крупный дождь полился ручьями, и один за другим удары грома начали непрерывно рокотать в пустынной степи. Трава, сгибаемая ударами ветра и дождя, ложилась на землю. Всё дрожало, волновалось. Молнии, слепя глаза, рвали тучи... В голубом блеске их вдали вставала горная цепь, сверкая синими огнями, серебряная и холодная, а когда молнии гасли, она исчезала, как бы проваливаясь в тёмную пропасть. Всё гремело, вздрагивало, отталкивало звуки и родило их. Точно небо, мутное и гневное, огнём очищало себя от пыли и всякой мерзости, поднявшейся до него с земли, и земля, казалось, вздрагивала в страхе пред гневом его.

Шакро ворчал, как испуганная собака. А мне было весело, я как-то приподнялся над обыкновенным, наблюдая эту могучую мрачную картину степной грозы. Дивный хаос увлекал и настраивал на героический лад, охватывая душу грозной гармонией...

И мне захотелось принять участие в ней, выразить чем-нибудь переполнившее меня чувство восхищения перед этой силой. Голубое пламя, охватывавшее небо, казалось, горело и в моей груди; и - чем мне было выразить моё великое волнение и мой восторг? Я запел - громко, во всю силу. Ревел гром, блистали молнии, шуршала трава, а я пел и чувствовал себя в полном родстве со всеми звуками... Я - безумствовал; это простительно, ибо не вредило никому, кроме меня. Буря на море и гроза в степи! - Я не знаю более грандиозных явлений в природе.

Итак, я кричал, будучи твёрдо уверен, что не обеспокою никого таким поведением и никого не поставлю в необходимость подвергнуть строгой критике мой образ действий. Но вдруг меня сильно дернуло за ноги, и я невольно сел в лужу...

В лицо мне смотрел Шакро серьёзными и гневными глазами.

Ты сошел с ума? Нэ сошел? Нэт? Ну, за-амалчи! Нэ крычи! Я тэбэ разорву глотку! Панымаишь?

Я изумился и сначала спросил его, чем я ему мешаю...

Пугаишь! Понял? Гром гремит - бог гаворит, а ты арэшь... Что ты думаишь?

Я заявил ему, что я имею право петь, если хочу, равно как и он.

Не пой! - согласился я.

И ты нэ пой! - строго внушал Шакро.

(Андрей- Ну, мужчины в браке, - узнаваемо?)

Нет, я уж лучше буду...

Послушай, - что ты думаишь? - гневно заговорил Шакро. - Кто ты такой? Есть у тэбэ дом? Есть у тэбэ мать? Отэц? Есть родные? Зэмли? Кто ты на зэмле? Ты - человэк, думаишь? Это я человэк!

(Андрей - Мужчины, узнаете?)

У менэ всё есть!.. - Он постукал себя в грудь. Я кнэзь!.. А ты... ты - нычего! Нычего нэт! А мэнэ знаит Кутаис, Тыфлыс!.. Панымаишь? Ты нэ иди протыв мэнэ! Ты мне служишь? - Будышь доволен! Я заплачу тэбэ дэсять раз! Ты так дэлаешь мне? Ты нэ можишь дэлать иное; ты сам гаварыл, что бог вэлел служить всем бэз награда! Я тэбэ награжу! Зачэм ты мэнэ мучаишь? Учишь, пугаишь? Хочешь, чтобы я был как ты? Это нэ харашо! Эх, эх, эх!.. Фу, фу!..

(Андрей - Вот она - квинтэссенция доморощенного феминизма, обвинить мужчину в нежелании уступать, когда ты его ногтя не стоишь.)

Он говорил, чмокал, фыркал, вздыхал... Я смотрел ему в лицо, разинув рот от изумления.

(Андрей - Без комментариев).

Он, очевидно, выливал предо мной все возмущения, обиды и недовольства мною, накопленные за всё время нашего путешествия. Для вящей убедительности он тыкал мне пальцем в грудь и тряс меня за плечо, а в особенно сильных местах налезал на меня всей своей тушей.

(Андрей - Без комментариев).

Нас поливал дождь, над нами непрерывно грохотал гром, и Шакро, чтоб быть услышанным мною, кричал во всё горло.

Трагикомизм моего положения выступил предо мной яснее всего и заставил меня расхохотаться что было моих сил...

Шакро, плюнув, отвернулся от меня.

Чем ближе мы подходили к Тифлису, тем Шакро становился сосредоточеннее и угрюмее. Что-то новое появилось на его исхудалом, но всё-таки неподвижном лице. Недалеко от Владикавказа мы зашли в черкесский аул и подрядились там собирать кукурузу.

Проработав два дня среди черкесов, которые, почти не говоря по-русски, беспрестанно смеялись над нами и ругали нас по-своему, мы решили уйти из аула, испуганные всё возраставшим среди аульников враждебным отношением к нам. Отойдя вёрст десять от аула, Шакро вдруг вытащил из-за пазухи свёрток лезгинской кисеи и с торжеством показал мне, воскликнув:

Больши нэ надо работать! Продадым - купым всего! Хватыт до Тыфлыса! Панымаишь?

Я был возмущён до бешенства, вырвав кисею, бросил её в сторону и оглянулся назад. Черкесы не шутят.

Незадолго пред этим мы слышали от казаков такую историю: один босяк, уходя из аула, где работал, захватил с собой железную ложку. Черкесы догнали его, обыскали, нашли при нём ложку и, распоров ему кинжалом живот, сунули глубоко в рану ложку, а потом спокойно уехали, оставив его в степи, где казаки подняли его полуживым. Он рассказал это им и умер на дороге в станицу. Казаки не однажды строго предостерегали нас от черкесов, рассказывая поучительные истории в этом духе, - не верить им я не имел основания.

(Андрей - И опять Шакро ведет себя как инфантильная женщина. Зарится на яркую побрякушку, не помышляя о последствиях воровства, не ведает самого понятия - ответственность. И черкесы вбиваюшие в дурную голову соседей азы цивилизации методом потрошения, не выглядят такими уж зверями. С волками жить - по волчьи выть.)

Я стал напоминать Шакро об этом. Он стоял предо мной, слушал и вдруг, молча, оскалив зубы и сощурив глаза, кошкой бросился на меня. Минут пять мы основательно колотили друг друга, и, наконец, Шакро с гневом крикнул мне:

Измученные, мы долго молчали, сидя друг против друга... Шакро жалко посмотрел туда, куда я швырнул краденую кисею, и заговорил:

За что дрались? Фа, фа, фа!.. Очэнь глупо. Развэ я у тэбэ украл? Что тэбэ - жалко? Минэ тэбэ жалко, патаму и украл... Работаишь ты, я нэ умэю... Что минэ делать? Хотэл помочь тэбэ...

Я попытался объяснить ему, что есть кража...

Пожалуйста, ма-алчи! У тэбэ галава как дерево... - презрительно отнёсся он ко мне и объяснил: - Умирать будишь - воравать будишь? Ну! А развэ это жизнь? Малчи!

Боясь снова раздражить его, я молчал. Это был уже второй случай кражи. Ещё раньше, когда мы были в Черноморье, он стащил у греков-рыбаков карманные весы. Тогда мы тоже едва не подрались.

Ну, - идём далшэ? - сказал он, когда оба мы несколько успокоились, примирились и отдохнули. Пошли дальше. Он с каждым днём становился всё мрачней и смотрел на меня странно, исподлобья. Как-то раз, когда мы уже прошли Дарьяльское ущелье и спускались с Гудаура, он заговорил:

Дэнь-два пройдёт - в Тыфлыс придём. Цце, цце! - почмокал он языком и расцвёл весь. - Приду домой, - гдэ был? Путэшествовал! В баню пайду... ага! Есть буду много... ах, много! Скажу матэри - очэнь хачу есть! Скажу отцу - просты мэнэ! Я видэл мынога горя, жизнь видэл, - разный! Босяки очэнь харроший народ! Встрэчу когда, дам рубль, павэду в духан, скажу - пей вино, я сам был босяк! Скажу отцу про тэбэ... Вот человэк, - был минэ как старший брат... Учил мэнэ. Бил мэнэ, собака!.. Кормил. Тэперь, скажу, корми ты его за это. Год корми! Год корми - вот сколько! Слышишь, Максым?

Я любил слушать, когда он говорил так; он приобретал в такие моменты нечто простое и детское. Такие речи были мне и потому интересны, что я не имел в Тифлисе ни одного человека знакомого, а близилась зима - на Гудауре нас уже встретила вьюга. Я надеялся немного на Шакро.

(Андрей - Это так по-мужски, надеяться на того, в кого вложился, кому спас жизнь. Но...)

Мы шли быстро. Вот и Мцхет - древняя столица Иберии. Завтра придём в Тифлис.

Ещё издали, вёрст за пять, я увидал столицу Кавказа, сжатую между двух гор. Конец пути! Я был рад чему-то, Шакро - равнодушен. Он тупыми глазами смотрел вперёд и сплёвывал в сторону голодную слюну, то и дело с болезненной гримасой хватаясь за живот. Это он неосторожно поел сырой моркови, нарванной по дороге.

Ты думаешь, я - грузински дыварянин - пайду в мой город днём такой, рваный, грязный? Нэ-эт!.. Мы падаждем вэчера. Стой!

Мы сели у стены какого-то пустого здания и, свернув по последней папироске, дрожа от холода, покурили. С Военно-Грузинской дороги дул резкий и сильный ветер. Шакро сидел, напевая сквозь зубы грустную песню... Я думал о тёплой комнате и других преимуществах осёдлой жизни пред жизнью кочевой.

Идём! - поднялся Шакро с решительным лицом. Стемнело. Город зажигал огни. Это было красиво: огоньки постепенно, один за другим, выпрыгивали откуда-то во тьму, окутавшую долину, в которую спрятался город.

Слушай! ты дай мэнэ этот башлык, чтоб я закрыл лицо... а то узнают мэнэ знакомые, может быть...

Я дал башлык. Мы идём по Ольгинской улице. Шакро насвистывает нечто решительное.

Максым! Видишь станцию конки - Верийский мост? Сыди тут, жди! Пожалуста, жди! Я зайду в адын дом, спрошу товарища про своих, отца, мать...

Ты недолго?

Сэйчас! Адын момэнт!..

Он быстро сунулся в какой-то тёмный и узкий переулок и исчез в нём - навсегда.

Я никогда больше не встречал этого человека - моего спутника в течение почти четырёх месяцев жизни, но я часто вспоминаю о нём с добрым чувством и весёлым смехом.

Он научил меня многому, чего не найдёшь в толстых фолиантах, написанных мудрецами, - ибо мудрость жизни всегда глубже и обширнее мудрости людей."

Сексологи и психологи говорят о том, что человек должен испытать романтическую любовь в юности - это помогает становлению его интеллекта. Наверное и жертвенную, романтическую дружбу надо пережить в юные годы, это очень помогает формированию трезвого взгляда на мир.

Честно сказать, меня порадует, если читательницы найдут в себе силы признать - "Да, в отношении женщин к мужчинам много от того "князя" и это должно быть изменено!". Подобное признание - это не унижение женщин, это - признак зрелости. Способность критически оценить поведение своего пола говорит в пользу человека, возвышает его в моих глазах, вызывает симпатию и уважение. Впрочем, я не буду огорчен, если женщины узнают в "князе" кого-то из знакомых мужчин. Узнают, и лишний раз отметят про себя - "Какая же я умница, что не с ним."

Проблема только в том, что женская эманиспация уничтожает мужчин типа молодого Горького и ставит на конвейер производство психологически феминных липовых "мачо" - "князей Шакро". Ни русские по крови "Шакро", ни их горские коллеги, раздавленные кланом до внутренней феминности, скрывающейся под брутальной оболочкой, ни липовые "аристократы" не могут встать вровень с правильным русским мужчиной. Проверено Горьким.

М.Горький,
фото первых лет ХХ века Евгений МИРОШНИЧЕНКО, кандидат филологических наук.
Специально для «Первого экскурсионного бюро».

Реконструируя историко-литературные факты, сведения региональной истории, автобиографические свидетельства самого А.М.Горького (Алексея Пешкова), одного из крупнейших российских писателей начала ХХ века, сегодня можно точнее представить маршрут его путешествия по югу Украины и узнать многое из того, что прикрыто временем из нашей отечественной истории.

Кандыбинская история

В сентябре 1900 года А.М.Горький сообщал своему первому биографу, литературоведу В.Ф.Боцяновскому: «Если вас интересуют данные биографического характера - вы можете почерпнуть их в таких рассказах, как «Мой спутник». Такого рода данных у писателя можно найти множество, они представлены в авторских комментариях к ранним произведениям и легко обнаруживаются в рассказах «Вывод», «Челкаш», «На соли», «Емельян Пиляй», где повествователь, молодой Пешков, скитаясь по стране, знакомился с бытом и обычаями людей. Он пересек всю Украину с северо-востока на юго-запад, шел по причерноморской земле, рассказывал о встречах в степи, на берегу моря, в николаевской больнице, воспроизводил беседы со случайными попутчиками - одесским босяком, грузином Шакро, бывшим солдатом, беглым мужиком, чабанами, очаковскими рыбаками, рабочими соляного промысла. Это были герои ранних произведений Горького.

15 июля 1891 года он приходит в знойную Кандыбовку. Село это, расположенное в 24 верстах от Николаева (ныне Новоодесского р-на Николаевской области), путник обычно не миновал. В XVIII в. здесь располагался казацкий зимовник. Долгие годы местность пустовала, хотя земли бывшего Дикого Поля под слободку были выделены еще в 1774 году. Лишь с учреждением почтовой станции - одной из первых на большой дороге одесского направления рядом с ней появились первые жилые строения. В 1820 году название села было зафиксированно в документах - «казенный конный завод станции Кандыбинская» - по фамилии владельца земель и конных заводов, участника русско-турецкой войны генерал-майора Т.Д.Кандыбы.

Памятник М.Горькому
в с. Кандыбино Новоодесского р-на
Николаевской области

Когда Пешков попал в Кандыбовку, здесь проживало чуть более 150 жителей (29 дворов); действовала торговая лавка, земская почтовая станция, содержавшая 10 троек лошадей. Благодаря близости большого города - Николаева, оживленному почтовому тракту, придорожной корчме, хорошему источнику воды с купальней (местные жители его называют «фонтан») в селе всегда было многолюдно.

В Кандыбино Пешков стал свидетелем редкой сцены: по главной сельской улице за телегой, на ней стоял высокий рыжий детина с кнутом, «с диким воем» двигалась возбужденная толпа мужиков, баб и мальчишек. Все они участвовали в «выводе», публичном наказании женщины, на которую пало подозрение в измене. Рыжий мужик наотмашь хлестал кнутом привязанную к телеге совершенно обнаженную женщину.

Мы знаем, как далее развивались события в тот солнечный июльский день. Хождение Пешкова по Украине не было сплошным созерцанием достопримечательностей и красот природы. Протестуя против «свинцовых мерзостей жизни», он вступился за жертву. Позже писатель сообщит своему биографу: «Меня сильно избили, вывезли из села Кандыбовки - 24-30 верст от Николаева - и бросили в кусты, в грязь, чем я и был спасен от преждевременной смерти, ибо получил «компресс». В Николаев меня привез шарманщик, ехавший с какой-то сельской ярмарки…». Старейший сотрудник Николаевского краеведческого музея Ф.Т.Каминский рассказывал, что в Николаевском областном архиве до 1930 года сохранялся скорбный лист Алексея Пешкова: так раньше называли больничный документ - историю болезни. В скорбном листе Пешкова значился перелом трех ребер.

Кандыбинская драма запечатлена, как известно, в полуторастраничном рассказе или очерке «Вывод» (1895), этой невымышленной истории, которая даже трудно поддается жанровому определению, писатель порой часто создавал произведения пограничных форм. «А небо, южное небо, совершенно чисто, - ни одной тучки, солнце щедро льет жгучие лучи…», - так завершалась сцена «вывода». И здесь же повествователь комментировал: «Это возможно в среде людей безграмотных, бессовестных, одичавших от волчьей жизни в зависти и жадности».

К Очакову на соль

Молодой писатель объявлял свои суровые приговоры российской социальной действительности от первого лица, не забывая при этом расцвечивать изображение яркими красками южноукраинской природы: необозримых степей, песчаных отмелей, «бархатного» ночного неба. Пейзаж в горьковских рассказах причерноморского цикла выполняет разную функцию. В одних случаях он контрастнее обнажал противоречия жизни, но чаще всего картины природы служили средством выражения настроений самого повествователя, его желания примирить героя с самим собой, выступали той символической силой, которая среди серой обыденности рождала надежду, напоминала о вечной обновляемости сущего. Вот другой пример из рассказа «Емельян Пиляй»:

– Здравствуйте! - обращаются хохлы-чабаны к двум случайным встречным в степи, - где ж вы идете?

– К Очакову на соль.

Утолив голод хлебом и салом, которым милостиво поделились пастухи, путники принимают решение заночевать в степи, они чутко прислушиваются к доносящемуся плеску волн, наблюдая, как меняется состояние природы.

Почтовая открытка
начала ХХ века: дружеский шарж

В переписке Горького есть упоминание еще одного рассказа южного цикла - «Мой спутник» (1894). В 1903 году он пишет директору-распорядителю книгоиздательства товарищества «Знание» К.П.Пятницкому: «Посылаю очень интересный документ, полученный мной сегодня, 26–го октября, в день одиннадцатой годовщины моего писательства. Пишет - Шакро, «мой спутник».

В герое рассказа Горького узнал себя кондуктор - грузин С-дзе. В редакции газеты «Цхобис-Пурцели» он рассказал о своих скитаниях с Горьким, с которым встретился в августе 1891 года в Одессе. Горький шел из Харькова. По дороге забрел в один монастырь, где какие-то два странника дочиста его обобрали. В тот день они и встретились, ночевали в саду. «На другой день искали работы, но не нашли, поэтому решили отправиться в Николаев. Путешествовали семь дней. Работы и там не нашли…»

Любопытно, что М.Горький в упоминаемом письме к Пятницкому, подчеркивал: «Сохраните это письмо - оно все же подтверждает тот факт, что я не очень много вру». По-видимому, он был согласен с изложением событий, сделанным его «спутником» Шакро.

Итак, планы переправиться из Одессы на Кавказ не удались, и Пешков уже вторично возвращается в Николаев. Идет он берегом моря и попадает на соляной промысел. Можно утверждать, что это наиболее вероятный маршрут его путешествия, ибо не мог Пешков, едва оправившись после ран, взяться за перевозку шестнадцатипудовых тачек с солью, а ведь именно так следует из указаний существующей «Летописи жизни и творчества А.М.Горького». Ее некоторые данные, на наш взгляд, основательно устарели и нуждаются в уточнении.

В середине XIX в. а в Одесском уезде Херсонской губернии действовали три промысла, на которых производилась выволочка соли. Процесс ее самопроизвольного выпаривания под воздействием солнечных лучей, существование соленых озер в Причерноморье описаны еще в «скифском» рассказе «Истории» Геродота. На очаковском направлении действовал Тузловский соляной промысел. До активного применения механизмов, архимедовых винтов, то есть водоподъемных машин с винтовым валом, установленным в наклонной трубе, нижний конец которой был погружен в озеро и вместе с водой подавал на берег кристаллы соли; до этих машин на причерноморских соляных промыслах в начале 90-х годов использовался исключительно лошадиный и человеческий труд.

Если судить по горьковскому описанию процесса добычи самосадочной соли на озере в Тузлах (ныне Березанского р-на Николаевской обл., выволочка соли здесь прекратилась после 1914 г.), в 1891 году еще не применялись ни паровые машины, ни локомотивы.

– Какая наша жизнь? - объяснял новичкам рабочий-каталь соли. - Каторжная! Тачка - шестнадцать пуд, рапа ноги рвет, солнце палит тебя, как огнем, целый день, а день - полтина! Али этого мало, чтобы озвереть?

В рассказе «На соли», созданном одновременно с «Емельяном Пиляй», Горький оставил редкое по нынешним временам изображение забытого промысла: «Скоро передо мной развернулась картина соляной добычи, - рассказывает автор. - Три квадрата земли сажен по двести, окопанные низенькими валами и обведенные узкими канавками, представляли три фазиса добычи. В одном, полном морской воды, соль выпаривалась, оседая блестящим на солнце бледно-серым, с розоватым оттенком, пластом. В другом - она сгребалась в кучу. Сгребавшие ее женщины, с лопатами в руках, по колено топтались в блестящей черной грязи… Из третьего квадрата соль вывозилась… Все были измучены и обозлены на солнце, беспощадно сжигавшее кожу, на доски, колебавшиеся под колесами тачек, на рапу, этот скверный, жирный и соленый ил, перемешанный с острыми кристаллами, царапавшими ноги и потом разъедавшими царапины в большие мокнущие раны, - на все окружавшее их».

Изображая непригляднейшие стороны жизни (соледобытчики надругались над новичком, в рассказе он автор-повествователь), Горький намеренно противопоставлял страшные сцены труда красотам южной природы. Трагическая коллизия между стремлением к труду и его рабским характером осознавалась молодым писателем как главное противоречие эпохи.

М.Горький с внучками

Ярмарка в Голтве

После Тузлов Пешков следует в Херсон и далее в Крым. Его память еще хранила встречу с насмешливым одесским босяком в николаевской больнице, воспоминание о «маленькой драме, разыгравшейся между двумя людьми», истории, ставшей сюжетом еще одного «николаевского» рассказа - «Челкаш» (1894).

Украинские страницы биографии писателя заставляют вспомнить и знаменитую Мануйловку, куда дважды, в 1897 и 1900 годах Пешков приезжал на летний отдых. Находясь на лечении в Алупке, семья писателя познакомилась с помещицей А.А.Орловской, которая и пригласила Пешковых в свое село - Мануйловку Полтавской губернии. Здесь супруги прожили пять с половиной счастливых месяцев. 9 августа 1897 года у них родился сын Максим. Пребывание в украинском селе стало важным событием творческой эволюции писателя. Здесь произошло серьезное знакомство с украинскими народными традициями, крестьянской культурой, творчеством Т.Г.Шевченко. По инициативе Горького в селе были открыты женская и мужская воскресные школы, устроен хор «из парубков и девчат», организован театр, где писатель одновременно выступал и как режиссер и актер. Спектакли самодеятельного театра мануйловцев по пьесам «Матрын Боруля» Карпенко-Карого, «Свои люди - сочтемся» Островского пользовались у крестьян большим успехом. 29 июня 1897 года Алексей Максимович посетил ярмарку в селе Голтве. Позже он вспоминал: «Побывав впервые на одной из украинских ярмарок, я не мог оторваться от игры кобзарей, бандуристов, лирников - этой жемчужины народного творчества». Молодому писателю хорошо работалось в окружении новых друзей-крестьян. Об этом свидетельствуют материалы литературно-мемориального музея М.Горького, открытого в Мануйловке в 1938 году (через год он получил статус государственного). Здесь представлены произведения Горького, написанные в Мануйловке. Среди них - рассказы «Мальва», «Ярмарка в Голтве», «Супруги Орловы», повести «Трое», «Мужики», «Коновалов».

После развала СССР, в новых общественных реалиях современной Украины Мануйловский сельский музей (Козельщинский р-н, Полтавской обл.), к сожалению, как очаг культуры утратил свое значение. Деятельность музея практически свернута, более двух десятков лет здесь не производился ремонт. Отсутствует и регулярное сообщение общественного транспорта в Мануйловку. А вот горьковские места Крыма (Алупка, Тессели) не забыты, они включены в туристические маршруты, по-прежнему являются центрами посещения. Большая экспозиция, посвященная раннему творчеству писателя, представлена в Ялтинском историко-литературном музее. В 2010 году Крымский центр гуманитарных исследований (Таврический национальный ун-т им. В.Вернадского) уже одиннадцатый раз организует Международные Горьковские научные чтения.

В честь первого заступника

г.Николаев. Мемориальная доска
на здании старой больницы,
где лечился М.Горький. И еще несколько региональных фактов горьковской биографии. 22 февраля 1935 года в село Кандыбино Николаевской области неожиданно приехала специальная бригада сотрудников популярной в стране «Крестьянской газеты» - органа центрального комитета Всесоюзной партии большевиков. Журналисты заходили в крестьянские хаты, расспрашивали стариков, собирали подписи, фотографировали, а 8-го марта в международный коммунистический женский день «Крестьянская газета» вышла с крупным заголовком на первой странице: «Слава великой ленинской партии, раскрепостившей работниц и крестьянок!». Весь праздничный номер - восемь газетных полос посвящались жизни современного украинского села Кандыбино.

«Под редакцией великого Октября» - провозглашала газета и публиковала свою, журналистскую версию новой кандыбинской истории: «С торжественной песней двигается замечательная процессия… Идут женщины с красным шелковым знаменем, с гордо возбужденными лицами и сверкающими глазами…». Далее на газетной странице следовало большое коллективное письмо под названием «Нашему первому заступнику». Вот его фрагмент:

«Дорогой наш, любимый Алексей Максимович!

Пишут тебе, нашему родному, колхозницы села Кандыбина. По рассказам здешних старых людей и по твоему правдивому страшному рассказу «Вывод» мы с малых лет знаем, что давние мы с вами знакомые, дорогой Алексей Максимович. Нерадостна была та первая наша встреча, больно вспоминать о ней.

44 года назад ты видел, как Гайченко Сильвестр зверски издевался над своей женой Гарпыной, и впервые прозвучало тогда в селе Кандыбино, и как они живут, как ударно трудятся, как горячо выполняют наказ любимого нашего руководителя, великого большевика товарища Сталина: «Зробити колгоспи б і льшовицькими, а колгоспник і в заможними…» .

Колхозницы сообщали о новой социалистической жизни, закрытой церкви и изгнанном попе, успешной ликвидации неграмотности, действующем в селе драмкружке, давали обещание вывести коллективное хозяйство в число образцовых, отмечая при этом тот факт, что местное руководство недооценивает женщин, рассуждая по-старому: «Бабье дело горшками командовать». Сельские корреспондентки писали также о намерении местного руководства построить клуб, новую школу-десятилетку и просили дать разрешение на переименование села в Пешково в «честь родного нашего первого борца за раскрепощение женщины». Редакция «Крестьянской газеты» публиковала также коллективное письмо кандыбинских школьников.

Следует считать, что материалы, привезенные столичными журналистами из украинского села, стали известны А.М.Горькому. «Крестьянская газета» печатала их вместе с рассказом «Вывод» и ответом писателя кандыбинским женщинам. При этом Горький счел необходимым подвергнуть свое раннее произведение незначительной правке и добавил заключительный абзац:

«Это я написал не выдуманное мною изображение истязания правды - нет, к сожалению, это не выдумка. Это называется «вывод» …Это бытовая картина, обычай, и это я видел в 1891 году, 15 июля, в деревне Кандыбовке, Херсонской губернии, Николаевского уезда».

Здесь же в газетной полосе редакция печатала факсимильно воспроизведенные «примечания» Алексея Максимовича:

«Прочитал Горький этот рассказ в рукописи и завистливо сказал сам себе:

– Эх, Максимыч, побывать бы тебе еще разок в Кандыбове, полюбоваться на людей, пожать могучие их руки! Но - староват Горький, слабоват стал. И может только заочно приветствовать новых людей удивительной родины нашей.

М.Горький».

С Л.Толстым С Ф.Шаляпиным С А.Чеховым

В разладе с самим собой

Новых людей советской родины глава Союза писателей СССР приветствовал в разной форме. Довольно часто у Горького можно встретить и ссылки на пожилой возраст (ему 67 лет). Например, сославшись на нездоровье, он уклонился от участия во Втором всесоюзном съезде колхозников-ударников в Москве (11-17 февраля 1935 года), но публично поздравил ударников в «Известиях» и «Правде». 1 июля вместе со Сталиным с трибуны мавзолея Ленина приветствовал парад физкультурников. Судя по выступлениям, он безоговорочно верит официальным обвинениям на многочисленных политических процессах о вредителях, пишет предисловие к книге очерков о Беломоро-Балтийском канале, который строили сто тысяч заключенных, приветствует исправительно-трудовую политику ГПУ по отношению к «бывшим врагам пролетариата-диктатора». Его последняя статья «От врагов - к героям труда» тоже была приветствием, она посвящалась органам ЧК, «удивительной культурной работе рядовых чекистов в лагерях». Публицистика Горького последних лет жизни - печальное свидетельство внутреннего разлада писателя с самим собой, нравственного кризиса человека и художника, у которого учились, о творчестве которого в весьма уважительных тонах в разное время отзывались А.П.Чехов, И.Франко, Л.Украинка, десятки других деятелей отечественной и зарубежной культуры.

Однако, ограничившись только этой характеристикой публицистической деятельности автора «Челкаша» и «Вывода», мы бы сказали не всю правду. Сегодня историки, горьковеды знают гораздо больше о Буревестнике, и эта правда включает факты, свидетельствующие о Горьком - жертвенной фигуре своего времени.

Эмигрант Владимир Набоков, знавший творчество Горького понаслышке, в лекциях о русской литературе для американских студентов со снисходительной циничностью писал о Горьком как бездарном литераторе, пьянице и убежденном конформисте. «Художественный талант Горького не имеет большой ценности», - заявлял он. Даже поразительная осведомленность автора «Лолиты» относительно причины смерти Горького, знание того, что десятилетиями было скрыто от исследователей, не служили поводом для покаянного суда: «Существует множество свидетельств, - замечал В.Набоков, - что он был отравлен советской тайной полицией - так называемой ЧК».

На осмотре у врача

А.М.Горький скончался 18 июня 1936 года. Это была национальная утрата, которую оплакивал и украинский народ. Странные обстоятельства, сопровождавшие смерть, процесс по делу «врачей-убийц великого пролетарского писателя» породили массу слухов. Имя Горького стало множиться в пересказах, мифах, которые тоже становились предметом «научного» изучения. Начиналась вторая, уже посмертная жизнь Алексей Пешкова.

В 1938 году известный украинский филолог Д.Косарик (общался с Екатериной Павловной Пешковой) опубликовал в журнале «Український фольклор» записанный им рассказ кандыбинской колхозницы о поездке в Москву для участия в похоронах писателя. «Смерть Горького, - писал в предисловии Д.Косарик, - вызвала на Украине взволнованные отклики. Рассказ Домахи Ивановны Задвицкой из села Кандыбина показывает глубокую народную скорбь и по форме напоминает плач, но без истерики и отчаяния. Элементы плача тут лишь усиливают повествование, придавая ему больше теплоты и лиричности». У нас есть возможность составить собственное представление и о рассказе колхозницы, и о комментариях к нему исследователя:

«Рознесла я пошту по полю. Тільки увійшла в хату, коли до мого двору машина підлітає. І гудками кличе:

– Скоріше сідайте.

Поїхали. Біля сільради бачу жалобний прапор крило звісив, люди сходяться. Я так і догадалась: це Максим Горький... На мітингу голова райвиконкому прочитав телеграму. Зійшов на трибуну школяр та як защебече: «Може й наше село, каже, винувате, що так рано він помер». В кожного здавило горло, сльози на очах.

Вибрали мене й Катрю делегатами в Москву - вінок від села Кандибівки покласти на його домовину. Ось ми стоїмо у Миколаєві виглядаємо літака з Одеси. Катря до мене притулилась, як винирнув спід сонця він. У неї серце здригнулося. Посідали. Знімаємось. Не встигли оглянутись, а вже і Кривий Ріг. Тут набрали пального і далі, через Дніпропетровськ. Дніпро під нами в’ється, а ми над ним гойдаємось. Машина шість душ несе, кожний по своїх справах поспішає. Ось і Москва. Скільки тих рейок та поїздів до центру біжить. Прилетіли ми швидше птиці. А тіла його вже не застали. Поспішаємо на Красну площу. На трибуні з правого крила мавзолею стоїмо. Ось несуть... перегинаємось, хочеться ж Сталіна побачити, а з ним товариші Молотов і Каганович на плечах несуть урну. У Сталіна траур на руці і сум на обличчі. Поставили... Товариш Молотов промовляє у мікрофон, і через репродуктори його мова лине, а в нас думки до свого села сягають... Ще ж недавно ми живому Максиму Горькому листа в Москву посилали. Низенький поклон від жінок передавали та до себе в гості, як рідного, закликали. Коли б оце в нас на кладовищі, я б не витримала й заголосила. Може б не так серце каменем давило...

Аж ось Сталін і письменник Олексій Толстой з мавзолею Леніна зійшли і на плечі урну взяли. Ударили гармати салютами. А люди голови схилили.

– Дорога людина померла, - говорив В’ячеслав Михайлович. Важко було Сталіну нести прах його, і всім людям важко. Годинник на башті дзвонить почав і гармати палили. Сумно. Ніхто ні слова. Прапори тільки шелестять».

г. Николаев

Июнь 2010 года.

Разделы: Литература

Цель:

• формировать понятие о неоромантизме и новом романтическом герое на основе знакомых понятий «романтизм», «романтический герой»;
• развивать умение анализировать произведения художественной литературы в единстве формы и содержания;
• воспитывать нравственные качества, гуманность, положительное отношение к знаниям.

Тип урока : урок художественного восприятия.

Ход урока

I . Организационный момент. Постановка целей и задач урока.

Задача : обеспечить благоприятный для работы климат на уроке и психологически подготовить учащихся к общению и предстоящему занятию.

Что вы понимаете под словом свобода? (Ответы учащихся.)

Обратимся к эпиграфу. В «Толком словаре русского языка» С. Ожегова у слова свобода несколько лексических значений.

1. В философии: Возможность проявления субъектом своей воли на основе осознания законов развития природы и общества.
2. Отсутствие стеснений и ограничений, связывающих общественно-политическую жизнь и деятельность какого-нибудь класса, всего общества или его членов.
3. Вообще – отсутствие, каких – нибудь ограничений, стеснений в чём – нибудь. С.Ожегов. «Толковый словарь русского языка»

Вспомните, в произведениях какого литературного направления красной нитью проходит тема свободы? (Романтизм).

Действительно слово свобода начертано на знамени романтизма, потому что для романтического героя она дороже всего. Исходя из этого, выберите то значение, которое можно было бы оставить в качестве эпиграфа к нашему сегодняшнему уроку.

3. Вообще – отсутствие, каких-нибудь ограничений, стеснений в чём-нибудь.

Почему? (Речь идет о внутренней свободе)

Давайте вспомним, когда в русской литературе появился романтизм?

(XVIII в. → В.А.Жуковский)

III . Усвоение новых знаний.

Задача : применять различные способы активизации мыслительной деятельности учащихся, включать их в поисковую работу.

В записи звучит шум моря, учитель читает текст.

С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенный желтые листья и бросали их в костёр, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева – безграничную степь, справа – бесконечное море…

Образ морской стихии не только зримый, конкретный образ, но и символический. Каков традиционный символический смысл образа морской стихии?

(Море→ отсутствие зримых границ→ свобода)

Сегодня мы продолжим разговор о романтизме, правда, о романтизме особом. Нам предстоит встреча с писателем, о героях которого говорят как о людях «с солнцем в крови», настолько они не похожи на других литературных персонажей, хотя писатель всегда делает так, что живут они рядом с нами.

Вспомните, романтический герой, как правило, не искал счастья, в этом мире, противопоставлял реальный мир идеальному. Познакомимся с биографией писателя, рассказ которого вы читали дома.

Биография

Отец его, Максим Саватеевич Пешков, был столяром – краснодеревщиком, в 1872 году он умер от холеры. В 1878 году Пешков потерял и мать – Варвару Васильевну Каширину.

Детские годы писателя прошли в семье его деда Василия Каширина, владельца красильного заведения. Почти единственным светлым явлением в раннем детстве Пешкова была его бабушка Акулина Ивановна, человек редкой душевной доброты и сердечности. Она согревала его своей лаской. Она познакомила Алешу с чудесными творениями народной поэзии.

Когда мальчику исполнилось 10 лет, дед сказал ему: «Ну, Лексей, ты – не медаль, на шее у меня – не место тебе, а иди-ка ты в люди…»

С этого времени началась жизнь Алексея Максимовича «в людях». Он был мальчиком в обувном магазине, потом прислуживал у чертежника, а от него сбежал на Волгу и нанялся младшим посудником на пароход. Здесь Алеша был под началом у пароходного повара Михаила Акимовича Смурого. Он пробудил в мальчике интерес к литературе. Кем только не был Пешков в последующие годы: и учеником в иконописной мастерской, и десятником на нижегородской ярмарке, и статистом в театре, и торговцем квасом, и пекарем, и грузчиком, и садовником, и хористом. Обилие горестных впечатлений с одной стороны, а с другой – влияние хороших людей и знакомство с произведениями великих писателей – вот что определяло настроение мальчика и подростка Алеши Пешкова.

В 1884 году Алексей уехал в Казань. Он надеялся подготовиться и поступить в университет. Но его надежды рухнули. Жизнь заставила юношу пройти совсем иной курс обучения, неизмеримо более трудный и тяжёлый.

Конец 80-х годов Пешков провёл в странствиях. Скитания эти были вызваны, как вспоминал Алексей Максимович, «не стремлением к бродяжничеству, а желанием видеть, где я живу, что за народ вокруг меня». Он побывал в Нижнем Поволжье и на Украине, в Бессарабии и Крыму, на Кубани и Кавказе.

В 1891 году он снова предпринял путешествия по Руси. Странствия дали ему богатейшие запасы жизненных впечатлений, которые позднее отразились в его творчестве. Посмотрите, как испещрена карта странствий Горького. Какой огромный маршрут он проделал пешком. (Работаем с картой)

В ноябре этого же года Горький пришёл в Тифлис. А год спустя, 24 сентября 1892 года в газете «Кавказ» был опубликован рассказ «Макар Чудра».

А герой Горького готов обойти весь мир в поисках счастья, он вечно следует за его ускользающей тенью. Писатель находит счастливого человека там, где небо почти сливается с морской стихией и степью; в том мире, который создаёт самые необычные романтические характеры. Литературоведы это направление называют неоромантизмом , т.е. новым романтизмом.

Запишите определение понятия в тетрадь.

Итак, нам предстоит выяснить, в чём особенность романтизма Горького, почему с появлением творчества Горького возникает понятие неоромантизм?

Анализ текста.

Почему портрет старого Чудры практически сливается со степью и морем, которым автор даёт такие схожие эпитеты «бесконечная», «безграничное»?

Кто ещё из действующих лиц является романтическим героем? (К уроку профессиональным художником нарисованы портреты Рады и Лойко)

Назовите основные черты их характера. (Лойко - свобода и независимость; Радда - гордость).

Как в иллюстрации к рассказу художнику удалось подчеркнуть основные черты романтических героев?

А в тексте мы найдем подробное описание портрета героев. (Нет, только штрихи к портрету: Лойко – усы; Радда – скрипка).

Вывод: Горький не изменяет традиции романтизма: через внешнюю красоту он выделяет самые важные черты характера героя – стремление к свободе. Но, в отличие от других романтических произведений, в рассказе «Макар Чудра» мы не найдём подробного словесного портрета, единственное, на что обращает внимание автор – это усы Лойко, а о Радде говорит, что её красоту описать нельзя, если только на скрипке сыграть.

Итак, вспомните фабулу рассказа - перед Лойко встала дилемма: свобода или любовь? Как, по-вашему, что такое любовь? (Ответы детей).

Обратимся к «Толковому словарю» С.Ожегова.

ЛЮБОВЬ – чувство самоотверженной и глубокой привязанности, сердечного влечения.

А теперь давайте вернемся к эпиграфу:

СВОБОДА – это отсутствие каких-либо ограничений, стеснений.

Кто из героев: Лойко или Радда, оказался в выборе между любовью и свободой сильнее?

Познакомимся с ней поближе. (Монолог может прочитать заранее подготовленная ученица. Я исполняла его сама, накинув цветной платок).

Радда, дочь Данилы солдата.

Говорят, красива я очень. И словами–то обо мне не скажешь. Может быть, красоту мою можно на скрипке сыграть, да и то не всякому.

Много посушила я сердец молодецких и молодого цыгана Лойко Зобара пленила.

Видала я молодцов, а Лойко удалей и краше их душой и лицом. Каждый из них усы себе бы сбрил - моргни я ему глазом, все они пали бы мне в ноги, захоти я того. Но что толку? Они и так не больно–то удалы, а я бы их всех обабила. Мало осталось на свете удалых цыган, ой, мало. Никогда я никого не любила, а Лойко люблю. А ещё я люблю волю! Волю–то, Лойко, я люблю больше. А без него мне не жить, как и ему без меня…

Итак, друг без друга герои не могут, но и покоряться друг другу не хотят. Какой же выход они нашли?

Монолог Лойко (звучит в аудиозаписи)

Подумайте, идя ночью навстречу с Лойко, Радда предполагала такой исход событий? Обратитесь за помощью к тексту. («Я знала…»)

А Лойко предчувствовал собственную смерть?

Что же отличает героев Горького от других романтических героев?

Вывод: Неоромантический герой – стремится к активному восприятию свободы. Он деятелен, т.к. его внутренняя свобода зависит от свободы внешней, поэтому он не должен быть связан ничем и даже любовью. Красивые, сильные, свободные люди выбирают между свободой и жизнью. И выбирают они – свободу.

Как, по-вашему, совместимы ли понятия любовь и свобода? (Ученики пишут сочинение-миниатюру).

Чтение нескольких сочинений.

IV . Подведение итогов

Задача : систематизировать новые для учащихся знания.

Что такое неоромантизм?

Почему любовь и стремление к свободе оказываются для героев несовместимыми?

А закончить мне бы хотелось словами из текста: «А они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Радой».

Портреты герое- Отношение к простому народу-Взгляды на социальное устройство общества-Восприятие природы- Интересы
героев:Шакро - «человек-стихия»- «Походка беспечного человека, странная фигура с мертвенно-скучным лицом, равнодушная ко всему, всем чужая». Костюм: щегольские ботинки, шляпа, трость -«Кназей мало, крестьян много. За одного крестьянина нельзя судить кназя. Что такое крестьянин? Вот! - Шакро показывает мне комоктземли - А князь как звезда!" «Жизнь, какова она есть, вполне законна и справедлива».«Кто силен, тот сам себе закон! Ему не нужно учиться, он, и слепой, найдет свой дорога!»
«Князь вздыхал, горевал и, бросая вокруг себя печальные взгляды, пытался набивать свой пустой желудок какими-то странными ягодами»«Он по целым дням рассказывал мне о своих гастрономических наклонностях и познаниях»Максим - герой, «вооружённый новой моралью"- Человек «в костюме босяка, с лямкой грузчика на спине и перепачканный в угольной пыли «Его рассказы рисовали предо мной рассказчика крайне нелестно для него». «Мои доводы бессильны пред его непосредственностью, и то, что лпя меня было ясно, ему смешно»«Эти рассказы возмущали и бесили своей жестокостью, поклонением богатству, грубой силе». «Говорил с ним о выгодах знания, о выгодах законности, о выгодах, все о выгодах..«Я шел в немом восхищении перед красотой природы этого куска земли, ласкаемого морем»«Я рассказывал о красивых местах, которые видел, и раз, говоря о Бахчисарае, кстати рассказал о Пушкине и привел его стихи»Отношение к христианскому учению: Отношение к спутнику:Отношение к женщине: Отношение к босякам:Моральные принципы. Шакро " Человек- стихия" «Видишь, как всэ живут?.. Это и есть закон Христа»Уверенно и смело требует от.меня^ помощи ему и забот о нем. В этом требовании был характер, была сила». «Он меня порабощал. чувствовал себя прекрасно, пел. спал и подсмеивался надо мной. Я все больше и ниже падал в его мнении, и он не умел скрывать этого от меня». аЯ бы сказал про тэбя: он мэня утопить хотэл! И стал бы плакать.Тогда бы мэня стали жалэть и не посадыли бы в турму. «Он не только обижается на меня за мои взгляды, а даже готов прийти в бешенство за унижение, каковому, по его мнению, я подвергал его»« Мой спутник терпеть не мог «голоодающих» - конкурентов ему в сборе милостыни»«Выучился просить Христа ради «Шакро вдруг вытащил из-за пазухи сверток лезгинской кисеи и с торжеством показал мне. Работаишь ты, я нэ умэю... Что мина делать?» «Кто ты на зэмле? Ты - человэк, -думаишь? Это я человэк! Умеэн все есть!..."Максим - герой,«вооружённый новой моралью»«Ты нэ можишь дэлать иное; ты сам гаварыл, что Бог вэлел служить всем бэз награда!»«Я ему поддавался и изучал его, пытаясь представить себе, где и на чем он остановится в этом процессе захвата чужой личности». «Я, вместо того чтобы взбеситься на него за этот наивный цинизм, преисполнился к нему чувством глубокой жалости»«Однажды я попробовал доказать ему, что женщина - существо ничем не худшее его»«Я объяснял ему причины, побудившие русский народ ходить по Крыму в поисках хлеба...»«Я спорил с ним, доказывая ему постыдность такого занятия».«Я был возмущен до бешенства, вырвав кисею, бросил ее в сторону. Я попытался объяснить ему, что есть кража...»

Литература 8 класс

Составитель Сергеева Н. Н.,

учитель русского языка и литературы

филиала МБОУ «Возрожденская СШ» Озерской ОШ

Опережающие вопросы к рассказу А. М. Горького «Макар Чудра»

Какое отношение к жизни проповедует Макар Чудра?

За что он хвалит рассказчика?

В чём, по его мнению, заключается счастье человека?

Почему Макар Чудра чуть не повесился в тюрьме?

Почему он прости рассказчика не верить девушкам?

В чём видит Макар Чудра превосходство Лойко Зобара над другими людьми?

Что ценит он в молодом цыгане?

Чем особенным отличалась Радда, дочь Данилы?

Что для Радды было важнее всего в жизни?

Какое впечатление произвела Радда на Лойко Зобара?

Как она относилась к Лойко Зобару?

В чём смысл песни Лойко Зобара, так понравившейся цыганам?

Как вы объясните поведение Локо Зобара в сцене сватовства?

Как вы думаете, о чём он переживал, уйдя ночью в степь?

Объяснение Радды в любви к Лойко, почему не радуется Лойко? Найдите описание его состояния.

Покорился ли Лойко Зобар Радде?

Покорилась Радда ему?

Почему их любовь закончилась трагически?

Ваше мнение об этих героях рассказа М. Горького «Макар Чудра»?

Какую характеристику вы можете дать Макару Чудре? Самому рассказчику?

Ваше отношение к рассказу и героям?

Опережающие вопросы к рассказу А. М. Горького «Мой спутник»

Где происходит действие рассказа?

Чем привлёк внимание рассказчика неизвестный?

Почему рассказчик стал следить за ним?

4 и 5 абзацы. О чём они свидетельствуют?

Что произошло с князем Шакро Птадзе?

Почему герою – рассказчику захотелось помочь ему?

Почему герой – рассказчик предложил князю идти пешком до Тифлиса?

Как характеризует рассказчик Шакро после первых дней пути?

Что возмущало и бесило героя – рассказчика в рассказах Шакро? Как это характеризует рассказчика?

Какие взгляды, миропонимание отстаивал в спорах рассказчик, какие князь Шакро?

На что надеялся рассказчик?

Почему они стремились в Феодосию?

Как вёл себя в Крыму рассказчик? Как Шакро?

Чем раздражал князь Шакро рассказчика?

Какой неблаговидный поступок совершил Шакро?

Его отношение к товариществу?

Как стал вести себя Шакро, почему герой – рассказчик называет это поведение «удивительно нелепым»?

Стыдно ли было князю Шакро побираться?

Какие мысли возникали в сознании героя – рассказчика по поводу его подчинения Шакро?

Почему рассказчик на несколько дней исчезал, покидая Шакро?

Как вы поняли, с какой целью путешествует рассказчик? (стр. 160, 7 абзац)

Почему рассказчик всё «ниже падал в мнении» Шакро?

Почему путешественники пошли берегом моря? Что доставляло удовольствие и радость рассказчику? Понимал ли его Шакро?

Почему так обиден для рассказчика смех князя Шакро? На кого была эта обида?

Почему рассказчик принял извинения кн. Шакро? Как это прощение его характеризует?

Почему они быстро покинули Феодосию?

Что их ожидало в Керчи и почему они не могли переправиться в Тамань?

Что предпринял герой – рассказчик, чтобы попасть в Тамань?

О чём думает герой – рассказчик во время шторма, плывя по морю?

Что произошло с путешественниками в море?

Кто оказался сильнее, смелее, выносливее?

Что больше всего испугало героя – рассказчика в эту ночь? Почему?. Ведь они чуть не погибли? И потом не знали, спасутся ли они?

К кому попали путешественники?

Причина возбуждения неприятного чувства?

Как понимаете слова «Идите к Богу»?

Чем счастлив герой – рассказчик? (начало VI главы)

Чему смеялся князь Шакро?. Что не понимал, или не хотел, или не способен был понять этот человек?

Почему герой- рассказчик жалеет кн. Шакро?

Что беспокоило больше всего героя – рассказчика? (см. 32 вопрос)

Что князь Шакро считал самым лестным для героя – рассказчика?

О каких одиноких людях размышлял рассказчик? Что сеют эти люди в человеческом мире, в чём смысл их жизни?

Описание моря. Как оно перекликается с мыслями рассказчика об одиноких людях?

Как понимать «человек – стихия»? И почему противопоставлены людям, порабощенным стихией?

Как характеризует Шакро его пьянство, ложь и связь с казачкой?

Гроза. Что она добавляет в характеристику героя – рассказчика? А что в характеристику – кн. Шакро?

Почему кн. Шакро запрещает петь?

В чём видит своё превосходство над рассказчиком князь Шакро?

Кто из них более человек?

Почему раньше кн. Шакро не высказывал своего отношения к герою – рассказчику?

Почему Шакро украл кисею?

Какие изменения в настроении кн. Шакро стал замечать герой - рассказчик?

Как сейчас Шакро характеризует босяков, к которым принадлежит рассказчик?

Как вы оцениваете поведение кн. Шакро в Тифлисе?. Почему он так поступил с героем – рассказчиком?

Почему герой- рассказчик вспоминает о кн. Шакро с «добрым чувством и весёлым смехом»? как это характеризует героя – рассказчика?

Как вы оцениваете поступок кн. Шакро?

Кто из них выше, благороднее, мудрее?

Какое впечатление произвёл рассказ? Чему научил?